Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц Страница 66

Странное ощущение охватывает человека при осмотре свода храма, из-под которого кто-то украл опорную колонну, а свод тем не менее продолжает держаться. Именно в том месте, где свод всей своей тяжестью должен был опираться на колонну, он повисает в пустоте. На полу от колонны остался лишь круглый силуэт ее основания.

Во всей этой истории, однако, есть свое «но». Дело в том, что весь храм целиком, включая ниши, колонны, купола, окна, вытесан из единого куска песчаника, точно такого же, как и десятки, сотни других, разбросанных повсюду в Гёреме и его окрестностях в виде каменных холмов. Говорят, что уже много тысяч лет назад люди укрывали в этих холмах свой небогатый скарб, хетты находили в них убежище от солнечного зноя, христиане — от своих преследователей. Утверждают, что в Гёреме жил святой Павел, скрывавшийся от врагов своих, и что здесь он основал христианское поселение.

Настенные фрески, сохранившие удивительную свежесть красок, продолжают тем не менее разрушаться. Не столько от времени, сколько от ножей и кинжалов современных туристов, обуреваемых непреодолимой страстью увековечить себя и потому вырезающих на византийских фресках свои имена, подтверждая известную поговорку: дурак стремится оставить свое имя на каждом столбе.

Лишь на одной колонне они не могут расписаться. На той, что украли их предшественники вандалы.

Сыр, храм и холодильник

Кападокию, безусловно, можно отнести к произведениям искусства. Именно в этих местах, в каньонах, склоны которых покрыты виноградниками и абрикосовыми садами, природа решила создать гигантский лабиринт из песчаниковых конусов, башен, замков, перемешать все это с причудливыми горбами, разнообразно опиленными грибками и кеглями и разбросать их так, что человека все время охватывает неодолимое желание отыскать еще лучший уголок, еще более изощренный вид. К несчастью, а вернее к счастью, ни в одном из путеводителей, ни в одной из туристских приманок мы не нашли ни единого упоминания о том, сколь велик этот лабиринт, на сколько метров или километров он раскинулся, как до него добраться и каким образом из него выбраться. Карты довольствуются лишь перечнем названий: Гёрем, Юргюп, Ючгисар, Ортагисар, Мачан. И все. Выбирай себе и ищи…

Солнце, дожди, ветры и снега обработали эти туфовые холмы так, что они стали совершенно гладкими. Местами они сияют ослепительной белизной, местами — кремовой желтизной и даже охрой. Издали они напоминают процессию ку-клукс-клана, а вблизи — огромный кусок швейцарского сыра. Туфовая масса с пустотами, дырами, пещерами, пузырями, трубами, коридорами. Кое-что из этого создала природа, кое-что человек. Он углубил первоначальные пещерки, расширил их, украсил — и получил в скалах спальни, мастерские, склады зерна. Либо часовни. А то и храм.

Даже уборная нам попалась в туфовом варианте, она находилась сразу же за храмом с византийскими фресками и недостающей колонной, в непосредственном соседстве со сторожкой, в которой жил одинокий сторож. Он продавал входные билеты и… пиво.

Разумеется, касса, в которой он продавал билеты, была тоже из белого туфа. Пиво хранилось в туфовом подвальчике, и, несмотря на то, что день был жаркий и все вокруг раскалилось, как на плите, нам показалось, что сторож вытащил пиво прямо из холодильника.

Абрикосы из трех замков

Кроме продавца билетов, в Гёреме не живет ни один, человек. Это мертвый город. Зато в двух километрах от него находится селение Мачан, раскинувшееся вдоль русла высохшей речки. Окрестность оскалилась волчьими клыками в виде туфовых конусов, меж которых люди возвели свои современные жилища. Впечатление такое, что волк грызет огромные куски пиленого сахара. Среди этих клыков живут люди, вместе с ними лошади, ослы. Кое-где в клыках вырублены винтовые лестницы, по которым жители поднимаются на причудливые туфовые балконы. Можно было бы ожидать, что дверные и оконные проемы, прорубленные в туфе, люди станут закрывать туфовыми же дверьми и вставлять туфовые рамы по примеру римлян, которые в свое время закрывали подобные отверстия в крепостях, где они жили, каменными плитами. Деревянные двери на фоне белого туфа выглядят не совсем уместно. Они режут глаз и режут слух, когда скрипят.

Над Мачаном находится селение Ючгисар. Произношение таких слов особенно затруднительно для американцев, потому что они не хотят утруждать себя пониманием смысла произносимого слова. «Ючгисар» в переводе означает «Три замка», потому что «юч» — это по-турецки три, а «гисар», — слово, которым изобилуют не только карты, но и вся история Турции, — замок. И в самом деле, это замок, замок из швейцарского сыра, сказочный до того момента, пока не приблизишься к нему на расстояние досягаемости фотоаппаратом. Вблизи он вдруг теряет свою сказочность, ради которой мы пробивались к нему по головокружительным дорогам, после того как замок этот целый день торчал на горизонте, дразнил нас своим видом, в каком бы уголке гёремского лабиринта мы ни находились.

Однако в парафиновую белизну строений Трех замков вкраплено бесчисленное количество оранжевых прямоугольников и квадратов. Дело в том, что в Ючгисар мы въехали в то время, когда абрикосовые сады принесли богатый урожай. Центнеры золотистых плодов перекочевали на крыши домов. Каскадами ниспадают солнечные сушильни в глубокий каньон, напоминая какой-то сказочный восточный город, крыши домов которого покрыты массивными плитами золота. Но это ощущение сохраняется лишь до той минуты, пока вам не удастся увидеть эти сушильни вблизи. Они кишат тучами мух, прилетающих на сохнущие абрикосы из сточных канав и помоев, текущих посреди кривых улочек.

«В ее годы я уже была замужем…»

В Юргюпе нам сказали, что неподалеку от города можно увидеть туфовый небоскреб. Это в селении Караин. На вопрос «сколько туда километров?» люди только неопределенно пожимали плечами.

— Трудно сказать. Может, пять, а может, двадцать. Вы узнаете это место по узкой дороге, которая сразу же за мостом сворачивает вправо. Другой дороги направо нет.

И вот мы в Караине. Со скоростью пешехода едем по горбатой площади селения. К туристам здесь не привыкли, вероятно так же, как в Юргюпе или в Гёреме. Женщины испуганно закрывают лицо, а точнее — тот единственный открытый глаз, которым они из черного покрывала смотрят на свет, лошади шарахаются, даже невозмутимые ослы, которых обычно нельзя ничем вывести из ослиной летаргии, здесь, в Караине, задают стрекача.

Сфотографировать небоскреб в настоящее время нельзя, его поглотила тень, солнце бьет прямо в объектив. Огорченные, возвращаемся к машинам.