Азиатская книга - Александр Михайлович Стесин Страница 7

с печенью лося, котлеты из лосятины с черемшой и топленым внутренним жиром, суп из лосятины с крапивой). Но на сей раз ни лося, ни рыбы в меню не оказалось. Зато были подберезовики, точнее, один большой подберезовик, найденный Султанычем накануне; его мелко нарезали и добавили в картофельное пюре вместе с тушенкой. Особое место в программе было отведено водке «на бруньках», которую, как водится, пускали по кругу. Наш проводник выступал в роли тамады и виновника торжества одновременно. Он рассказывал бесконечные мансийские страшилки и охотничьи байки; внимательно рассматривал Наташин фотоархив; вспоминал о том, как двадцать пять лет тому назад, следуя местному обычаю, похитил свою невесту (вряд ли он когда-нибудь видел «Кавказскую пленницу»)… Справедливости ради нужно заметить, что обряд похищения невесты в Тресколье уже давно не практикуется. Хотя бы в силу того, что за последние десять лет здесь не заключалось ни одного брака, так как все жители поселка состоят друг с другом в родстве.

После ужина слегка захмелевший дядя Рома решил заняться просветительством. Взяв в руки уголек, он принялся рисовать катпосы на стене сарая. Катпосы — это родовые знаки; вместе с «сопрами» (ритуальными антропозооморфными пиктограммами) они составляют своеобразную письменность манси. По виду они напоминают скандинавские руны. Катпосы чертили на скалах возле святилищ или в тайге в качестве охотничьих дописей. Щитообразная эмблема, внутри которой нарисованы катпосы Анямовых и Пеликовых и проведены две диагональные черты, означает: «Здесь были Анямов и Пеликов, с ними две собаки. Убили лося». Система родовых знаков достаточно сложна: у каждого рода имелось по несколько катпосов, они использовались в разных случаях и отражали различные черты характера, присущие представителям рода, их занятия и семейные верования. «Вот это катпос Анямовых, вот это — тоже анямовский, но его рисовали только я и мой отец. Вот это — Куриковы, вот — тоже Куриковы, но означает другое, — наставлял дядя Рома и прибавлял: — Вы запишите сейчас, а то потом забудете». Затем устроил экзамен: вот это чей катпос? Вот такая надпись что означает?

Как выяснилось, такая серьезность не была наигранной: катпосы были его страстью, он собирал их по всей области на протяжении многих лет. В его собрании было больше ста родовых и именных знаков. Два года назад, решив показать эту работу ученым, он повез свою драгоценную тетрадку в Тюмень. Ученые заинтересовались. Тетрадку забрали на «посмотреть», после чего поместили в музей. Между тем коллекционер надеялся на нечто совсем другое: «Я думал, теперь вместе будем работать, катпосы изучать. Лучше меня-то их никто не знает, сейчас манси все по-русски пишут… Ну ладно, не захотели вместе собирать, да, ну так хотя бы знаки мне верните, перепишите себе и верните…» Знаки не возвращали. Приехав в Тресколье, дядя Рома начал восстанавливать свою коллекцию по памяти.

Наутро меня разбудили пьяные голоса: дядя Рома, вспомнив, что вчера вечером у нас оставалась еще четверть бутылки водки «на бруньках», привел к нам в гости своего подопечного Унтю Пеликова. Унтя Пеликов — парень двадцати с чем-то лет, миниатюрный, как и большинство манси. Время от времени он подрабатывает в городе, но живет в Тресколье с братом Мишей. Их родители умерли несколько лет назад. В поселке нам рассказали, что у него золотые руки: именно Унтя когда-то умудрился смастерить генератор из случайно попавшей к трескольцам бензопилы.

Четыре дня перед тем Унтя пил в Североуральске и вот сейчас — на пятый день запоя — вернулся в родные пенаты. Он еле держался на ногах, но от еды отказался, а попросил капнуть ему водки. Выпив, сразу оживился и начал разговор по существу: «Вы не смотрите, что я такой пьяный, — говорил Унтя. — Вы лучше правду скажите: вы кто по национальности? Вот ты, — он ткнул пальцем в Султаныча, — явно китаец…» Меня он принял за грузина. Когда выяснилось, что я еврей, Унтя заключил, что евреи еще хуже, чем китайцы. Дядя Рома пытался нивелировать ситуацию.

— Унтя, попрощайся, этнографы уезжают.

— Ну и пусть себе уезжают… Уезжайте, после вас такие же будут. Вы нам все на одно лицо.

— Нет, таких, как вы, не будет, — забормотал дядя Рома, — вы Унтю не слушайте. Саша, Влад… Таких, как вы, не будет, это я вам точно говорю, да.

— Не ври, дядя Рома, не надо врать. Убирайтесь давайте, суки, вас здесь не любят.

Они обнялись и, покачиваясь, поддерживая друг друга, зашагали по направлению к дому Степана Анямова.

Хорпия

Сплав до Бурмантово занял два дня. Быстрая вода, принявшая в жертву мой ботинок по пути в Тресколье, теперь работала на нас: течение тащило, можно было не налегать на весла, а просто время от времени выравнивать катамаран, чтобы не сесть на мель или не попасть в расческу, то есть не столкнуться с наклонившимся деревом, чьи ветки, «расчесывая» воду, создают бурное течение. По отлогим берегам тянулись «мандалы», черно-белое чередование березовых и кедровых стволов. Если задрать голову и смотреть вдаль поверх деревьев, увидишь, как лес медленно поднимается в гору — туда, где на фоне зеленого и голубого виднеется снежник[2].

Странные места: кажется, окружающая действительность теряет здесь свою непрерывность и все идет полосами. По ту сторону леса существует освоенный твоим восприятием мир, жизнь, которая при всем своем разнообразии составляет как бы единое целое. Но вот, миновав Ивдель, ты углубляешься в тайгу — населенные пункты редеют, потом и вовсе кончаются. А через некоторое время выныриваешь с другой стороны и попадаешь в изнаночный мир, видишь то, для чего нет слов в твоем словаре.

Стоит отплыть от Ушмы на несколько километров, и картина опять меняется. Экспедиция на край света превращается в обычную «вылазку на природу» со всеми обязательными атрибутами: лес-речка, купание, костер, палатки. Перекат-плес-перекат — убаюкивающая регулярность речного маршрута. Мы высаживаемся на берег, карабкаемся по курумнику, фотографируемся на фоне человекообразной коряги. Приветливая компания любителей анаши и рыбалки, приехавшая сюда из Североуральска, угощает нас присоленным хариусом. Словом, лагерно-мансийские реалии исчезают здесь так же внезапно, как и возникли. Разве что изредка на косе попадаются перевернутые колданки[3], и тянет дымом: это «вижайская манся» Бахтияровы уже который день пьют, сидя у своих костров, ожидая, что какой-нибудь сердобольный водитель «Урала» приедет за ними и отвезет их «в город за продуктами».

За Вижаем течение ускорилось, появились шиверы[4]. Нас понесло к Владимирскому перекату. Тайга сменилась скалами и перелесками. За перелеском — поле, несколько изб. Зачалившись на песчаной отмели, мы снова оказались