Луи Буссенар - Охотники за каучуком Страница 71

Признав молодого человека, сторожа бросились к нему навстречу с приветствиями.

— Отец и братья дома? — спросил Шарль, как только пирога замедлила ход, огибая бухту.

— Да, господин, — ответило ему хором несколько голосов.

— Хорошо, спасибо. Нужно приналечь на весла, друзья мои, — обратился молодой человек к гребцам. — Я вас отблагодарю.

Чернокожие, и без того наслышанные о щедрости колонистов из Марони, услышав такое обещание, склонились над веслами, издавая своеобразное сопение, которым всегда подстегивали себя при гребле.

Пирога буквально полетела над спокойными водами залива. Его ухоженные берега резко отличались от изломанной линии побережья. Диким зарослям — обычной для местных рек картине — пришлось здесь отступить.

Может, обустройство сделало берега менее живописными, но зато, без сомнения, гораздо более удобными для навигации.

Новые породы заменили в диких лесах старые деревья, грозившие каждую минуту свалиться на головы путешественников или перегородить фарватер. Да и нельзя сказать, что два ряда банановых растений с широченными листьями, согнутых под тяжестью свисавших гроздьями плодов, радовали глаз меньше, чем те дебри, за которыми прежде ютился жалкий шалаш гвианских робинзонов.

Вскоре перед лодкой выросла огромная гряда скал, перегородившая бухту. Казалось, дальше вверх хода нет.

Но на правом низком берегу открылся узенький рукотворный канал, огибавший скалы. Сделав крюк метров в двести, лодка оказалась в широком ручье.

Еще несколько взмахов веслами, и пирога из железного дерева осторожно вошла в крохотную бухту, дно которой устилал красноватый песок, а берега осеняла великолепная роща кокосовых пальм.

Гребцы причалили, начали выгружать багаж, а Шарль тем временем помогал пассажиркам сойти на берег.

Вскоре маленький отряд, покинув Кокосовую бухту, зашагал по аллее манговых деревьев, буквально утопавшей в тропических цветах. Зрелище это неизменно вызывало восхищение путешественников. И справедливо!

В глянцевой листве, сквозь которую проглядывали, словно золотые с бронзовым отливом яблоки, плоды манго — соперника апельсина, громко галдели привычные для этих мест кассики[139] и туканы; над головой стремительно проносились с оглушительными криками пары попугаев; колибри щебетали в венчиках цветов, соперничая с ними в яркости и свежести красок, а на верхних ветвях кувыркались ручные обезьяны, с забавным видом гурманов поглощая манго — свое любимое лакомство.

Несмотря на щемящую тревогу, Шарль, увидев обворожительную картину, краше которой ничего на свете для него не было, почувствовал облегчение. Так даже не слишком впечатлительный человек всегда испытывает радость, когда возвращается, познав тяготы и невзгоды жизни, в родительское гнездо, где прошло его детство.

Но тут же его изболевшееся сердце вернулось к образам милых пленников, всего полгода назад резвившихся здесь среди цветов и пташек, и горькое рыдание вырвалось у него из груди.

— Господин Шарль! — окликнул его внезапно кто-то с радостным изумлением.

К Шарлю спешил, раскрыв объятия, пожилой негр. Он был аккуратно одет в хлопчатобумажную рубаху, короткую куртку и полотняные штаны. Босой, но с соломенной шляпой на топорщившихся седых волосах.

— Да, это я, — грустно проговорил молодой колонист, пожимая руки старика. — Я это, милый мой Ангоссо.

— Горе какая, хозяин? Хозяйка, дети хорошо?

— Очень надеюсь.

— Как! Вы не знать!.. Горе какая?

— Мои дома, да?

— Дома, хозяин… А мой дорогой белый малыш, так любить старый негра… не болеть?

— Болеет, бедный мой друг, болеет.

Обескураженный старик продолжал бормотать что-то невразумительное, глядя с удивлением на измученных доро́гой путешественниц. Шарль добавил:

— Ты все узнаешь… ведь ты — член нашей семьи. И тоже, как все мы, будешь сражен несчастьем.

Аллея стала изгибаться, дорога пошла в гору.

Справа и слева показались веселые хижины, возле которых вертелись, как волчки, маленькие, блестевшие на солнце негритята — настоящие полированные человечки из черного дерева; негритянки, кокетливо разодетые в разноцветные длинные рубахи, с серебряными браслетами на руках, ослепительно яркими головными уборами, деловито сновали среди гокко с глянцевым оперением, спокойных, словно механических, трубачей, мирно уживавшихся с петухами, курами и даже лесными куропатками.

Мужчины были на работе. Наверное, рубили тростник, собирали какао или кофе, а может, обрабатывали маниоку или заготавливали валежник.

Хижин становилось все больше и больше. Они образовали целую деревню, настоящий рай для работников.

Дорога все поднималась и поднималась. Два-три поворота — и деревья как бы расступились, окружив зеленым навесом возвышавшуюся неподалеку «Добрую Матушку». Это был настоящий тропический дворец. Такое роскошное жилище могли создать лишь местные колонисты. Ведь им нет нужды считаться со временем, площадью, рабочей силой, джунгли поставляли древесину на зависть любому набобу[140], и оставалось возводить за́мок своей мечты среди роскоши буйной тропической растительности, сообразуясь исключительно с собственным вкусом и представлением об удобстве.

Шарль, чье волнение возрастало с каждым шагом, на мгновение остановился и окинул взглядом ансамбль сооружений, раскинувшихся амфитеатром над лужайкой. Здесь были конюшни, склады, сахарные и масляные давильни. А еще — птичий двор, стойла, ткацкие, каретные, столярные мастерские… На отшибе стояла кузница. В гимнастическом зале — да-да, имелся и он! — с веселым криком упражнялись на снарядах ребятишки. И посреди всех этих построек, крытых коричневой от солнца и дождей дранкой, так прекрасно сочетавшейся с тенистой зеленью, возвышался жилой дом.

Эта колоссальная постройка, выполненная целиком из замечательного дерева местных лесов, напоминала очертаниями дом на каучуковой плантации Арагуари. Но тот был скромнее. Здесь же могли свободно разместиться пять-шесть семей.

В тени открытой веранды висело несколько гамаков из белого хлопка. Некоторые были заняты — наступил час сиесты[141].

Молодому колонисту с трудом удалось заставить себя сойти с места. Он тяжело двинулся к дому, шепча:

— Сколько горя принесу я сейчас в этот рай!

Шарль бросил взгляд на приунывших, как и он, спутниц, махнул им ободряюще рукой и первым вышел на открытое с восточной стороны пространство.

На звук его шагов из гамака стремительно поднялся молодой человек с непокрытой головой, одетый в рубашку из фуляра[142], отбросил прочь сигару и удивленно воскликнул: