Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 72

К четырем часам вечера Николай крикнул, что видит на горизонте высокие колокольни нижнеудинских церквей. Над ними поднимались огромные белые клубы, которые трудно было принять за облака.

Николай и Надя сообщали Михаилу Строгову обо всем, что видели. Надо было принимать решение. Если город пуст, через него можно ехать без опасений, но если, по необъяснимой прихоти, татары все еще в городе, его любой ценой следует обогнуть.

— Будем двигаться осторожно, — сказал Михаил Строгов, — но все-таки двигаться!

Проехали еще версту.

— Это не облака, — воскликнула Надя, — это дым! Братец, они жгут город!

Это и впрямь было слишком очевидно. Сквозь клубы дыма пробивались коптящие языки пламени. Вихри бушующей копоти, сгущаясь, поднимались в небо. Однако беженцев видно не было. Вероятно, поджигатели предавали огню уже покинутый город. Но татары ли это? Или русские, действовавшие по приказу Великого князя? Неужели царское правительство хотело, чтобы начиная с Красноярска, с Енисея вообще, для солдат эмира не нашлось убежища ни в одном городе, ни в одном поселке? И что теперь делать Михаилу Строгову — остановиться или продолжать путь?

Он пребывал в нерешительности. И однако, взвесив все «за» и «против», пришел к мысли: как бы ни было трудно двигаться через степь, по бездорожью, — риска еще раз угодить в руки татар допустить нельзя. Он уже собирался предложить Николаю съехать с тракта, чтобы затем — в случае крайней необходимости — вернуться на него, обогнув Нижнеудинск, как вдруг справа раздался выстрел. Просвистела пуля, и лошадь, пораженная в голову, рухнула наземь.

В тот же момент на дорогу выехало с дюжину конников. Они окружили кибитку. Михаил Строгов, Надя и Николай, не успев прийти в себя, уже оказались пленниками, которых тут же погнали в Нижнеудинск.

Несмотря на внезапность нападения, Михаил Строгов не утратил хладнокровия. Слепой, он и думать не мог о сопротивлении. И даже если бы прозрел, все равно не стал бы и пытаться. К чему торопить расправу? Однако, не видя солдат, он мог слышать и понимать, о чем те говорят.

По языку он установил, что это татары, а по их речам — что армия захватчиков шла следом.

Вот, кстати, что он узнал — как из высказываний, которые слышал теперь, так и из обрывков разговоров, подслушанных позднее.

Солдаты не были в прямом подчинении у эмира, который пока оставался за Енисеем. Они входили в состав третьей колонны, специально образованной из татар Кокандского и Кундузского ханств, с которой в скором времени армии Феофара предстояло соединиться под Иркутском.

Перейдя границу Семипалатинской области и обойдя с юга озеро Балхаш, эта колонна, по совету Ивана Огарева и с целью обеспечить успех вторжения в восточные провинции, проследовала вдоль подножия Алтайских гор. Грабя и опустошая все на своем пути, она под водительством одного из военачальников кундузского хана, достигла верхнего течения Енисея. Предвидя, каким станет по приказу царя Красноярск, и стремясь облегчить войскам эмира переправу через Енисей, этот военачальник спустил вниз по реке целую флотилию лодок: как готовое плавучее средство или как материал для моста, лодки давали Феофару возможность, достигнув правого берега, продолжить путь на Иркутск. Обогнув подножие гор, третья колонна спустилась долиной Енисея к Иркутской дороге на уровне Алсальевска. С этого городка и началось то жуткое нагромождение развалин, которое составляет сущность татарских войн. Общую судьбу только что разделил и Нижнеудинск, а татары числом в пятьдесят тысяч человек уже двинулись дальше — для захвата исходных позиций перед Иркутском. Вскоре с ними должны были соединиться войска эмира.

Такая ситуация сложилась к этому дню — самая опасная для этой части Восточной Сибири, полностью отрезанной от всей остальной территории, как и для относительно немногочисленных защитников ее столицы.

Итак, к Иркутску выходит особая — третья — колонна татар; скоро эмир с Иваном Огаревым соединятся с основным ядром этих войск. А значит, окружение Иркутска и последующая его сдача — лишь дело времени, быть может совсем недолгого.

Легко представить себе, какие мысли осаждали Михаила Строгова, узнавшего эти новости! Кто бы удивился, если бы в этом состоянии он утратил наконец все свое мужество, потерял всякую надежду? Но ничего похожего не произошло, его губы упрямо шептали все те же слова:

— Я дойду!

Спустя полчаса после нападения татарских конников Михаил Строгов, Николай и Надя входили в Нижнеудинск. Верный пес бежал следом, чуть поотстав. Их не собирались оставлять в городе, который весь полыхал огнем и откуда уходили последние мародеры.

Пленников бросили на спины коней и быстро повлекли дальше — Николая, безучастного как всегда, Надю, непоколебимо верившую в Михаила Строгова, и самого Михаила Строгова, который внешне казался равнодушным, но был готов использовать для побега малейшую возможность.

Татары тотчас заметили, что один из пленников слеп, и по природной своей дикости решили поразвлечься за счет калеки. Двигались конники быстро. Лошадью под Михаилом Строговым никто не управлял, и она шла наугад, очень часто сбиваясь с дороги и нарушая общий порядок. Отсюда ругань и грубые выходки, разрывавшие сердце девушки и возмущавшие Николая. Но что могли они поделать? На татарском языке они не говорили, и протесты их подавлялись беспощадно.

И тут солдатам, в порыве изощренной жестокости, пришло вдруг в голову заменить лошадь, которая везла Михаила Строгова, другой — ослепшей. Поводом для такой замены послужило подозрение одного из конников, чьи слова Михаил услышал:

— А что, если этот русский — зрячий?

Происходило это в шестидесяти верстах от Нижнеудинска, между селами Татан и Шибарлинское [107]. Строгова посадили на слепую лошадь, в насмешку сунув ему в руки повод. И до тех пор подгоняли животное кнутом, камнями и дикими воплями, пока оно не пустилось галопом.

Лошадь, которую ее всадник, такой же слепой, как и она, не мог удержать на прямой, то натыкалась на дерево, то теряла под ногами дорогу. Неизбежные толчки, а то и паденья могли оказаться для всадника роковыми.

Михаил Строгов не стал возмущаться. Ни разу не вскрикнул. Если его лошадь падала — ждал, когда ее поднимут. Ее поднимали, и жестокая игра продолжалась.

Николай, видя эти издевательства, не мог сдержаться. Пытался прийти своему спутнику на помощь. Его хватали и били.

Игра эта, к вящей радости татар, продолжалась бы, наверное, долго, если бы более серьезное происшествие не положило ему конец.