Игорь Зотиков - Пикник на Аппалачской тропе Страница 8

Я провел детство в маленьком домике на окраине Москвы. Конечно же взахлеб читал книги Амундсена и Нансена о полярных путешествиях, но все, что там было написано, не возбуждало желания последовать за ними. Уж слишком героически нереальными казались их свершения.

Обычно после школы я садился на трамвай и ехал в Политехнический музей к отцу, который работал там научным сотрудником отдела сельского хозяйства. Он кормил меня обедом в столовой, а потом уходил работать, предоставляя мне возможность ходить по музею одному. Ведь родители не хотели, чтобы я беспризорно болтался на улице, а заниматься со мной им было некогда, они много работали. Мама была учительницей химии в школе и тоже была занята до вечера.

Основное время я проводил конечно же в сельскохозяйственном отделе — в одном из пустынных, редко посещаемых залов, рядом с кабинетом для научных сотрудников, где трудился отец. В этом зале стоял непонятно как туда попавший настоящий комбайн «Сталинец», и за этим комбайном, у стены, было очень хорошо играть в разные игры, читать книги, делать уроки или лазить по лестнице на верхний ходовой мостик комбайна.

Я любил также ходить в отдел морского флота, где можно было увидеть настоящий скафандр водолаза и различные модели, показывающие работу ЭПРОН. Так сокращенно называлась «Экспедиция подводных работ особого назначения» по подъему затонувших судов и различных сложных подводных работ. Я много читал об этой экспедиции, о ней довольно часто писали в газетах и журналах. Но чтобы быть водолазом, надо быть таким здоровым и сильным. А я считал себя таким слабым и болезненным. Нет, ЭПРОН не для меня, хотя профессия моряка, штурмана дальнего плавания вполне возможна.

Рядом со стендами ЭПРОН и прекрасными моделями разных кораблей в отделе морского флота была выставлена модель каюты штурмана дальнего плавания в натуральную величину. Подолгу стоял я у двери этой каюты, разглядывая узкую койку с высоким бортиком, маленький столик, шкафчики, иллюминатор…

Конечно, моряком быть интересно, размышлял я, но не менее интересно быть авиационным инженером, авиаконструктором, — и я направился в недавно открытый отдел, посвященный Циолковскому. И уже другие мысли овладевали мной. В этом отделе царил космос, ракетоплавание, мелькали имена Цандера, Тихонравова — такие привычные в те предвоенные годы. Заниматься ракетоплаванием, наверное, еще более интересно, чем быть авиаконструктором, ведь, судя по книгам Жюля Верна, после межпланетных плаваний ракеты будут падать в океан, чтобы смягчить удар при посадке, и скорее всего это будет где-нибудь в середине Атлантического или Тихого океана. А значит, после возвращения из полета экипаж ракеты повезут на корабле либо в Африку, либо в Америку, а может — в Европу, и я увижу другие страны.

На этом месте мысли мои обрывались от смущения и стыда на самого себя. Ведь получалось, что вся мечта о ракетоплавании сводилась к тому, чтобы увидеть Африку, Америку или Европу. Я был недоволен собой.

Желание увидеть другие страны появилось у меня после того, как мне попались в руки два толстых, с золотыми переплетами тома под названием «Жизнь растений». Автором их был А. Кернер. Книги эти были приложением, рекомендуемым для изучения биологии в гимназиях, и изданы были еще в начале века. Рисунки самых фантастических деревьев, плодов, листьев, корней потрясли меня, и чем больше я листал многочисленные страницы этих томов и рассматривал красочные акварели тропического леса на Цейлоне или эвкалиптовые рощи в Австралии, тем сильнее хотел хоть раз в жизни увидеть все эти места. Не людей, не города, не животных даже. Нет, только эти растения мечтал я увидеть хотя бы раз. Особенно врезались в память три картинки. Одна — штриховой рисунок под названием «Досковидные корни в лесах Южной Азии». Там была нарисована нижняя часть ствола мощного дерева, от которого во все стороны, как контрфорсы, отходили как бы поставленные на ребро черные доски — корни дерева. Там, где эти доски упирались в дерево и превращались в ствол, они вылезали из земли больше чем на метр. На одну из таких «досок» облокотился полуголый туземец. Как мне хотелось хотя бы раз дотронуться до такой доски и так же облокотиться на нее.

Две другие картинки были цветные. Одна из них под названием «Красный снег в Баффиновом заливе» была написана акварелью. Свинцовое северное море, подкрашенное золотом и красной киноварью, струящимися от наполовину спрятанного в тучах низкого солнца. Полный штиль, но зыбь на блестящем море тяжелая. Повсюду из моря торчат отполированные зубы островов-рифов с плоскими, как бы срезанными вершинами. А на склонах этих невысоких островков лежит снег с мазками красного в разных местах. Это были особые, живущие в снегу водоросли. И над всем этим на фоне желтого неба — темная полоска каравана больших птиц…

Ах, как много думал я об этих островах, фантазировал, как добрался туда художник и что он испытал при этом!

Вторая цветная картинка была тоже нарисована акварелью и называлась «Сольданелли в снегу Альп». На ней на фоне горных пиков был изображен край тающего снежного поля, спускающегося с гор. А на переднем плане нежные фиолетовые цветочки — колокольчики на тоненьких ножках, как бы проткнувшие самый край уже тонкого, тающего снежника. Это, по-видимому, и были сольданелли. Контраст снега и нежной зелени и еще более нежных цветов… Неужели и такое возможно в Альпах, которые я никогда не увижу? Как, наверное, счастливы те, кто имел возможность увидеть все это. Но, к сожалению, достигнуть этого можно только одним способом — полететь на ракете. Для этого надо попасть в Африку, Америку. И только после того как твоя ракета упадет в океан, тебя вытащат и повезут на корабле к недостижимым другим способом берегам.

«Но ведь ракеты начнут летать с человеком не раньше, чем в следующем столетии. Я не попаду в их экипажи — буду слишком стар или умру, — говорил я себе. — Забудь об этом. Ведь можно стать инженером, авиаконструктором. Это тоже очень интересно!»

Такие мысли приходили на ум не только потому, что я был глуп, но и потому, что из газет, книг и радио казалось, что все должны стать или авиаконструкторами, или эпроновцами, или капитанами дальнего плавания, или хотя бы пограничниками.

Время шло, я старательно занимался в авиамодельном кружке, стал инструктором авиамоделизма. После окончания восьмого класса поехал на летние каникулы работать инструктором авиамоделизма уже в пионерский лагерь.

Во время Великой Отечественной войны наша семья эвакуировалась на восток. Две недели езды в теплушках и на палубах речных пароходов — и я уже шагал со своей матерью и братом по пыльной дороге за телегой с вещами, которая уводила нас от берега реки Камы, по которой мы приплыли, в глубь неизвестной страны под названием Башкирия. На другой же день, забыв все свои болезни и слабое здоровье, я уже отправился с колхозниками той деревни, куда нас поселили, на уборку сена на дальние луга и вернулся в новый дом еще через две недели другим человеком. Время слабого здоровья навсегда ушло в прошлое.