Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 81

Было около полуночи. Сгустившаяся тьма вновь укрывала плот. Татары по-прежнему находились поблизости — сновали туда-сюда по обоим берегам реки. Их не было видно, но зато хорошо слышно. Ярко пылали костры передовых постов.

Теперь, однако, возникала необходимость все более точного маневра среди теснившихся льдин.

Старый матрос поднялся на ноги, и мужики вновь взялись за шесты. Им предстояло сделать самое тяжелое, а управлять плотом становилось все труднее, ибо русло реки все заметнее забивало льдом.

Михаил Строгов пробрался на нос.

Альсид Жоливэ последовал за ним.

Оба слушали, о чем говорят старый матрос и его люди.

— Поглядывай направо.

— Льдины влево забирают!

— Толкайся! Толкайся шестом!

— Не пройдет и часа, как нас запрет!…

— На все воля Божья! — отвечал старик матрос. — Против Его воли не пойдешь.

— Вы поняли, о чем они? — обратился к Михаилу Строгову Альсид Жоливэ.

— Да, — ответил тот, — но Бог нас не оставит.

Однако положение осложнялось все больше. Если плот упрется в ледяной затор, то беженцам не только не добраться до Иркутска, но придется бросить свое сооружение, и плот, раздавленный льдами, тут же начнет распадаться. Разорвутся ивовые прутья, разрозненные еловые бревна затянет под смерзшуюся ледовую корку, и у несчастных не останется иного прибежища, кроме самих льдин. И с приходом дня татары заметят их и безжалостно всех перебьют!

Михаил Строгов вернулся на корму, где его ждала Надя. Подошел к ней, взял за руку и задал все тот же вопрос: «Ты готова, Надя?», на который она ответила как всегда:

— Я готова!

Еще несколько верст плот продолжало тащить меж плавучих льдов. Если русло Ангары сузится, образуется затор — и тогда плыть по течению станет невозможно. Движение и так уже намного замедлилось. Плот то и дело толкало или разворачивало. Приходилось то пропускать наезжавшую льдину, то проскакивать в открывшийся проход. И наконец задержки стали угрожающе частыми.

В самом деле, ночного времени оставалось лишь несколько часов. Если беженцы не успеют достичь Иркутска до пяти часов утра, они не смогут попасть туда вообще.

И вот, в час тридцать ночи, несмотря на все предпринятые усилия, плот уткнулся в плотную преграду и окончательно стал. Льдины, спускавшиеся по течению следом, уперлись в него, прижали к преграде, и он застыл на месте, словно сел на риф.

В этом месте Ангара сужалась, сократившись наполовину против обычной ширины. Отсюда и скопление льдин, которые постепенно смерзались под двойным воздействием — значительного сжатия и вдвое покрепчавшего мороза. В пятистах шагах ниже по течению русло реки снова расширялось, и льдины, понемногу отрываясь от нижней кромки образовавшегося поля, продолжали свой дрейф на Иркутск. Так что, если бы не это сближение берегов, затора бы наверняка не возникло и плот мог плыть по течению дальше. Однако поправить беду было невозможно, и беженцы утратили всякую надежду достичь цели.

Будь в их распоряжении орудия, которыми обычно пользуются китобои, когда пробивают каналы в ледовых полях, они могли прорубить ледовое поле до того места, где река вновь расширялась, и тогда, быть может, успели. Но не было ни пилы, ни кирки — ничего, что помогло бы справиться с ледяной коркой, на морозе превратившейся в гранит.

На что решиться?

В этот момент на правом берегу Ангары раздались выстрелы. На плот посыпался град пуль. Значит, несчастных заметили. Сомнений не оставалось, так как стрельба поднялась и на левом берегу. Оказавшись меж двух огней, беженцы стали мишенью для татарских стрелков. Хотя в такой темноте пули могли найти цель разве что случайно, несколько человек были ранены.

— Идем, Надя, — прошептал Михаил Строгов на ухо девушке.

Не рассуждая, готовая на все, Надя взяла Михаила Строгова за руку.

— Надо пройти через затор, — тихо сказал он. — Веди меня, но чтоб никто не видел, как мы покинули плот!

Надя послушалась. В кромешной тьме, которую там и сям раздирали выстрелы, они быстро соскользнули на поверхность ледового поля.

Надя ползла впереди Михаила Строгова. Вокруг частым градом сыпались пули, постукивая по льду. От неровной поверхности льда, изборожденного острыми закраинами, они в кровь ссадили себе руки, но продолжали ползти.

Минут через десять они достигли нижней кромки затора. В этом месте воды Ангары вновь вырывались на свободу. Отдельные льдины, понемногу отрываясь от ледового поля, устремлялись к городу, набирая скорость.

Надя поняла, что задумал Михаил. Она заметила льдину, которую удерживала лишь узкая перемычка.

— Пойдем, — сказала Надя.

Они оба легли на этот кусок льда, и тот, слегка покачнувшись, оторвался от кромки поля.

Льдина поплыла по течению. Русло реки расширилось — путь был свободен.

Михаил и Надя слышали доносившиеся сзади выстрелы, крики отчаяния, вопли татар… Потом, мало-помалу, эти звуки тяжкой тревоги и свирепой радости затихли вдалеке.

— Бедные наши попутчики! — прошептала Надя.

В течение получаса река быстро несла льдину с Михаилом и Надей. Всякую секунду можно было опасаться, как бы она не проломилась под их тяжестью. Попав в струю, льдина плыла по середине реки, и необходимость направить ее наискосок к течению могла возникнуть только тогда, когда наступит время пристать к иркутским набережным.

Михаил Строгов, сжав зубы и настороженно прислушиваясь, не произносил ни слова. Никогда еще не был он так близок к цели. И чувствовал, что вот-вот достигнет ее!…

Около двух часов утра на темном горизонте, где сливались оба берега Ангары, замерцал двойной ряд огней.

Справа светились огни Иркутска, слева — костры татарского лагеря. Михаил Строгов находился всего в полуверсте от города.

— Наконец-то! — прошептал он.

Но вдруг Надя вскрикнула.

Услышав этот крик, Михаил Строгов выпрямился во весь рост на раскачавшейся льдине. Рука его вытянулась в сторону ангарских верховий. Лицо, освещенное синеватыми бликами, страшно исказилось, и он, как если бы глаза его снова открылись свету, воскликнул:

— Увы! Сам Бог, как видно, тоже против нас!

Глава 12

ИРКУТСК

В Иркутске, столице Восточной Сибири, в обычное время проживало тридцать тысяч жителей. На взгорье правого берега Ангары высилось несколько церквей с высоким храмом посредине и множеством домов, разбросанных в живописном беспорядке.

Если смотреть с некоторого расстояния — например, с вершины горы, что возвышается верстах в двадцати по большому сибирскому тракту, — то город с его башнями, колоколенками, островерхими, как минареты, крышами, пузатыми, как у японских ваз, куполами обнаруживает в своем облике нечто восточное. Но это впечатление исчезает, как только путешественник оказывается внутри городских стен. Полувизантииский-полукитайский, город вновь становится европейским, о чем свидетельствуют и покрытые щебенкой улицы, окаймленные тротуарами, пересеченные каналами и обсаженные высоченными березами, и кирпичные и деревянные дома порой в несколько этажей, и множество бороздящих улицы экипажей — не только тарантасов и телег, но и двухместных карет и колясок, и, наконец, большая прослойка жителей, весьма преуспевших по части достижений цивилизации и вовсе не чуждых самой последней парижской моде.