Луи Жаколио - В трущобах Индии Страница 83

Сердар ушел от него со слезами на глазах и с сердцем, переполненным восторженным удивлением к своему герою, слабостей которого он никогда не хотел видеть.

— Какая жалость, что нам не удалось освободить Индию! — сказал он своим друзьям. — Какой великий государь был бы у нее!

— Так вот всегда и пишут историю! — шепнул Нариндра на ухо Раме-Модели.

Всю ночь не мог Сердар закрыть своих глаз; он не помнил, чтобы испытывал хоть раз такую радость с того дня, когда двадцать два года тому назад, вечером во время битвы при Исли, маршал Бужо приколол ему на грудь крест Почетного Легиона, сорванный потом, благодаря тому негодяю… Он был свободен… Свободен наконец… А виновник всех его несчастий находился, по соизволению неба, в Индии. Человек этот, который добился того, что военный суд лишил Сердара чина и ордена, который был причиной того, что отец его проклял, вся семья оттолкнула от себя, что он вот уже двадцать лет бродит по всему миру, чтобы заглушить свое отчаяние беспрерывным передвижением с места на место, заговорами, битвами, — этот человек назывался Вильямом Броуном и был губернатором острова Цейлона. Год тому назад он встретился с ним лицом к лицу и думал, что убил его во время дуэли без свидетелей, но Богу было угодно, чтобы он остался жив, дабы дать возможность бывшей его жертве вырвать у него признание и доказательство его подлого поступка. Вот куда немедля хотел отправиться Сердар, теперь снова Фредерик де Монмор де Монморен; ему хотелось привести это доказательство своей сестре, чтобы первое слово, услышанное ею от него, было: «Твой брат был всегда достоин тебя».

За час до восхода солнца на берегу озера стоял Ауджали с хаудахом на спине и ждал, пока маленький караван кончал свои последние приготовления в путь. Сердар брал с собою только Нариндру и Раму, которым Нана-Сагиб разрешил сопровождать его. Беспечный принц, помня слова индусов: «Мы будем биться в первом ряду, но с тобою», — предпочитал оставить у себя чужестранцев, которые не придут каждую минуту тревожить его покой и будут хорошо служить ему благодаря его золоту. Не странно ли, что человек этот, выказавший столько мужества во главе восставших сипаев, впал после поражения в полную апатию, присущую всем восточным принцам? Не будь у него той беспредельной гордости, которая заставляла его бояться, как смерти, публичной выставки перед народом, которая на основании индусских предрассудков должна была низвести его на один уровень с париями, он бы давно уже сдался англичанам и поселился в одном из дворцов на берегах Ганга, чтобы вести там созерцательную жизнь, какую ведут лишенные трона раджи.

В ту минуту, когда маленький отряд готовился отправиться в далекий путь к Гоа, чтобы сесть там на шхуну «Диана» и ехать в Пуант де Галь, к Сердару подошел со своими пантерами Рам-Шудор и просил его, как милости, позволения сопровождать его. Сердар хотел сначала отклонить его просьбу, когда в голове у него мелькнула одна мысль.

— Кто знает, что может случиться? — пробормотал он.

Пантеры, привыкшие уже к слону, которому Нариндра преподал урок, как он должен вести себя с ними, весело прыгали вокруг него. Сердар указал факиру на них и сказал:

— Можешь ты заставить их сидеть в хаудахе?

— Если желаешь, Сагиб, — отвечал факир, — эти животные дрессированные, которых я показываю на праздниках в деревне, они привыкли повиноваться одному моему знаку.

И, чтобы доказать это, приказал пантерам прыгнуть на спину колосса. Ауджали, успокоенный присутствием своего махута, принял довольно хорошо этих новых еще для него путешественников.

— Закрыть хаудах и в путь! — громким и звучным голосом скомандовал Сердар.

Кто может описать неизмеримую радость, наполнявшую его грудь! Двадцать лет ждал он этого сладостного часа!.. Да, это правда, его ждет борьба с врагом могущественным, в распоряжении которого находились все средства для защиты, но мысль эта не могла удержать его ни на минуту. План его давно уже созрел… Он был уверен в успехе, да, наконец, чего нельзя было сделать с такими отважными людьми, как Нариндра и Рама-Модели! Когда маленький отряд перешел гору Нухурмур, Сердар остановился. У ног его лежали свежие тихие воды озера, сверкавшие под первыми лучами восходящего солнца; со всех сторон тянулись друг за другом пригорки и долины, покрытые непроходимыми лесами, среди которых трудно было различить тот именно, где шел путь к таинственному жилищу в Нухурмуре.

— Нет, — сказал он после нескольких минут глубокого размышления, — только измена может открыть это убежище… Я спокойно могу ехать.

Повернувшись затем к слону, высившемуся над обширным Индийским океаном, волны которого слегка отливали лазурью под первыми лучами пробуждающегося дня, он сделал вызывающий знак рукой в сторону острова Цейлона и воскликнул:

— Теперь наша очередь с вами, сэр Вильям Броун!

Путешественники и не заметили, спускаясь к берегу, вдоль которого они должны были ехать вплоть до самого Гоа, как из-за группы пальм выглянула чья-то голова и долго с зловещей улыбкой следила за ними. Это был Кишная, начальник тугов. Спустя несколько времени после того, как противники его потерялись среди извилин леса, он вышел из-за деревьев, где скрывался.

— Хорошо, — сказал он, — Рам-Шудор с ними, они скоро узнают, что значит доверяться Рам-Шудору… Ха-ха! Славную историю придумал он им… Его дочь, прекрасная Анниама у тугов!.. И «страшная клятва»… Безумцы, они не знают, что туги признают одну только Кали, мрачную богиню, и что для них не существует никаких клятв, кроме тех, которые они произносят над трепещущими внутренностями жертв…

Уверенный в том, что никто его не слышит, он с зловещим хохотом воскликнул:

— Ступайте, спешите в пасть волка. Вильям Броун предупрежден уже, что Рам-Шудор везет ему друзей… Вы будете довольны приемом. — И он повернул в сторону озера Нухурмур.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. РАЗВАЛИНЫ ХРАМОВ КАРЛИ

I

В это утро Барбассон был в прекрасном настроении духа, а Барнет видел все в розовом цвете; отъезд Сердара не нарушал ни в чем довольства двух друзей. Мы даже не поручимся за то, чтобы отъезд этот в сильной степени не способствовал увеличению спокойствия духа, душевного мира и жизнерадостности, которую в данную минуту испытывали оба они в равной степени.

Этот человек знатного, по-видимому, происхождения, с изысканными манерами, приветливый, но сдержанный, внушал им почтение; они чувствовали себя неловко в его присутствии: его нельзя было похлопать по жилету, обращаться к нему с бесцеремонными шуточками, какие позволяются между друзьями. Он не был, одним словом, из их общества, и, хотя позволял им обращаться с собой просто, что вполне допускалось их настоящим образом жизни и положением, они никогда не могли решиться на это; между тем нет ничего более фамильярного по своей натуре, чем провансалец, а тем более — янки. Вот вам пример — ничто так не даст надлежащего понятия, как пример, — одолжите лошадь провансальцу раз, другой, а в третий он скажет: «Доброе животное эта наша лошадь». А янки со второго раза не отдаст вам ее больше, если не забудет отослать вам ее в первый.