Жюль Верн - Цезарь Каскабель Страница 85

— Господин хозяин! — сказал Клу.

— Ну? Чего?

— Я получил письмо.

— Письмо?

— Да, его принесли только что…

— Мне?

— Вам.

— А кто принес?

— Какой-то мужик…

— Какой еще мужик?

— Ну-у… простой мужик… если только это мужик…

— Дай сюда! Бормочешь черт знает что, недотепа!

Господин Каскабель выхватил письмо, увидел адрес, написанный почерком господина Сержа, и побледнел так, что верный слуга воскликнул:

— Господин хозяин, что с вами?

— Ничего!

Ничего? А меж тем этот столь энергичный и полный сил человек чуть не упал в обморок.

Что в письме? Почему господин Серж написал Каскабелю? Очевидно, он хотел поведать о том, что помешало ему вернуться в Пермь еще ночью! Или он все-таки уже арестован?

Господин Каскабель вскрыл письмо, протер как следует сначала правый глаз, затем левый и прочитал содержание на одном дыхании.

Как он заорал! Подобный крик исходит из полуудавленной глотки! Перекореженное лицо парализовала нервная судорога, глаза побелели; он пытался что-то сказать, но не мог произнести ни звука!

Клу решил, что его благодетель сейчас умрет от удушья, и начал развязывать ему галстук…

Но тут господин Каскабель резко подпрыгнул и сильнейшим ударом ноги послал ближайший стул в самые дальние ряды манежа. Он закружился в неистовом танце и вдруг отвесил Клу отменный традиционный пинок в не менее традиционное место… В данных обстоятельствах тот не дерзнул нанести обычный ответный удар: неужели господин Каскабель внезапно помешался?

— Эй, хозяин! — воскликнул Клу. — Мы что, репетируем новый номер? Или мы уже на представлении?

— Ага… на представлении! Никогда еще не бывало у нас такого огррромного прррраздничного пррредставления!

Клу не оставалось ничего, кроме как смириться с таким ответом, что он и сделал, потирая место пониже спины, так как подобные удары он получал действительно по самым большим пррраздникам!

Тут господин Каскабель взял себя в руки и с таинственным видом склонился к самому уху Клу:

— Послушай… Ты ведь не болтун?

— Я? Ну что вы, хозяин! Я никогда никому не выдавал того, что мне доверяли по секрету… если только…

— Тсс! Хватит! Ты видишь это письмо?

— Письмо мужика?

— Да-да! Если ты кому-либо только заикнешься, что я его получил…

— Понял!

— Жану, Сандру, Наполеоне…

— Хорошо, хорошо…

— А особенно Корнелии, моей дражайшей супруге, то клянусь, я те6я набью соломой, как чучело…

— Живьем?

— Конечно, живьем! Чтобы ты прочувствовал, что это такое, балбесина!

После такой угрозы Клу задрожал всем телом.

Затем господин Каскабель схватил беднягу за плечи и прошептал ему предельно самодовольным фатовским тоном:

— Ты же знаешь, как ревнива Корнелия! А видишь ли, Клу… или ты видный мужчина, или нет — третьего не дано! Очаровательная женщина… Русская княгиня! Она пишет мне! Назначила свидание! Пойми! Правда, с тобой этого никогда не случится… с твоим-то шнобелем!

— Это точно, — промямлил Клу, — если только…

Но никто так никогда и не узнал, что он хотел сказать!

Глава XIV

ГРОМОВЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ

Пьеса, носившая сколь оригинальное, столь и привлекательное название «Разбойники Черного леса», представляла собой замечательное произведение драматического искусства. Сотворенная по старинным канонам, она покоилась на принципе единства времени, места и действия. Введение ясно обрисовывало характерные персонажи, интрига завязывалась крепким узлом в середине и счастливо разрешалась в финале; хотя финал без труда предугадывался, он производил превосходное впечатление. Не обошлось здесь и без «сцены борьбы», требуемой самыми притязательными современными критиками, и эту сцену сделали действительно добротной.

Впрочем, вряд ли стоило ожидать от Цезаря Каскабеля одной из модных ныне пьес, где все детали частной жизни переносятся на подмостки и где если преступление и не торжествует, то и добродетель не вознаграждается сполна. Нет! В заключительной сцене «Разбойников Черного леса» по всем законам жанра невинность одерживает триумфальную победу, а зло наказывается самым подобающим образом. Жандармы появляются в тот самый миг, когда кажется, все погибло, и как только они кладут руку на плечо злодея, зал сотрясается от аплодисментов.

Можно не сомневаться, что сей шедевр был бы написан простым и четким, типичным для каждого героя и правильным языком, свободным от вычурных неологизмов, мертвых книжных выражений и претендующих на реализм словечек новой школы — если бы он был написан. Но никто этого не делал. И потому пантомиму легко разыгрывали во всех театрах и на всех подмостках как Старого, так и Нового Света. Бессловесность — большое преимущество таких пьес, где все передается понятными жестами, не допускающими ни грамматических, ни стилистических ошибок, от которых данный литературный жанр избавлен по определению.

Чуть выше мы сказали: вряд ли стоило ожидать от Цезаря Каскабеля… Дело в том, что именно Цезарь Каскабель являлся автором этого шедевра балаганного искусства. Именно шедевра, так как и на старом, и на новом континенте труппа действительно дала его три тысячи сто семьдесят семь раз. Только «Медведь и часовой» цирка Франкони, имевший грандиозный успех, зафиксированный в театральных анналах, превзошел эту цифру. Но, бесспорно, литературная ценность недосягаемого произведения Франкони намного ниже, чем у «Разбойников Черного леса».

Пьеса была сотворена так, чтобы подчеркнуть таланты артистов труппы Каскабелей, таланты настолько живые и разнообразные, что никогда и нигде больше подобный ансамбль актеров не представлялся публике ни одним директором передвижного или оседлого цирка.

Мэтры современной драмы сформулировали очень справедливый принцип: «В театре нужно постоянно заставлять зрителя смеяться или плакать, иначе он начинает зевать». Что ж! По этому принципу «Разбойники Черного леса» сто раз заслуживают такого определения, как шедевр. На представлениях «Разбойников» зрители то смеются до слез, то плачут неподдельными слезами. Нет ни одной сцены, даже маленького кусочка сцены, когда самый безразличный и черствый зритель испытывал бы желание разинуть рот, чтобы зевнуть. И даже если человека внезапно застигала зевота от недосыпания или, предположим, от плохого пищеварения, то его зевок неизбежно заканчивался приступом смеха или рыданий.

Действие ладно скроенной пьесы развивалось быстро, понятно, излагалось просто и приводило к однозначному концу. События столь логически вытекали одно из другого, что хотелось спросить: «А если бы этого не случилось, что тогда?»