Чарльз Портис - Железная хватка Страница 17

— Его так Хряком и окрестили?

— По-другому его никто и не зовет.

Я и дальше выжимала из него подходящие даты и нужные факты, чтобы придать весу заявкам. Мо­ей работой он остался очень доволен. Когда я за­кончила, Кочет полюбовался ведомостями и сказал:

— Глянь, какие чистенькие. Поттер так никогда не умел. Примут с лету, что угодно готов поста­вить.

Еще я написала короткий договор касаемо дела между нами и заставила Кочета подписать. Дала ему двадцать пять долларов и сказала, что отдам еще двадцать пять, когда мы отправимся. А оста­ток в пятьдесят долларов будет ему выплачем по успешном завершении работы.

Я сказала:

— Этот задаток покроет наши с вами общие рас­ходы. Я рассчитываю, что вы соберете нам прови­ант и зерно лошадям.

— Постель ты берешь свою, — говорит он.

— У меня есть одеяла и хорошая клеенчатая накидка от дождя, — отвечаю. — К выезду я буду готова днем, когда раздобуду себе лошадь.

— Нет, — говорит Кочет. — Я буду занят в суде. Мне там надо кое-что уладить. Выехать можем завтра с первым светом. Переправимся паромом — мне еще нужно будет заехать к осведомителю на земле чероки.

— Тогда встретимся после обеда и договоримся окончательно.

Пообедала я в «Монархе». Этот Лабёф за сто­лом не появился, и я понадеялась, что он уехал куда-нибудь далеко. Потом я вздремнула, после че­го пошла на конюшню и осмотрела всех мустангов в загоне. Ничем особенным они друг от друга не отличались, разве что мастью, и я наконец остановилась на вороном с белыми передними ногами.

Просто красавчик. У папы вообще не было та­ких лошадей, у которых больше одной ноги белые. Лошадники знают такой глупый стишок: мол, та­кой конь никуда не годится, особенно если все че­тыре ноги у него в чулках[41]. Уж и не помню, что в этом стишке точно говорится, но потом сами увидите — чепуха это и суеверия.

А Стоунхилла я застала в конторе. Он там си­дел, весь закутавшись в теплый платок, совсем ря­дом с печкой и руки над нею грел. Наверняка его малярийный озноб так бил. Я подтащила ящик, села с ним рядом и тоже погрелась.

Полковник сказал:

— Мне только что сообщили, что на Тоусон-роуд девочка прямо головой в колодец упала, пять­десят футов глубиной. Думал, это ты.

— Нет, то была не я.

— Утонула сразу, говорят.

— Не удивительно.

— Как эта прекрасная Офелия, утонула. У той, конечно, вдвойне трагичнее было. Она разбитым сердцем мучилась и ничего не сделала к своему спасению. Поразительно все-таки, сколько ударов человек может вынести и не сломиться под ними. А им и конца нет.

— Глупая, наверное, была. И что вам мыловар из Литл-Рока сказал?

— Ничего. Зависло дело. А почему спрашива­ешь?

— Я вас избавлю от одного мустанга. Вороного с белыми чулками на передних ногах. Я его назову Малыш-Черныш. И я хочу, чтоб вы мне сегодня его подковали.

— Что предложишь?

— Рыночную цену. По-моему, вы сами говори­ли, что мыловар вам предлагал десять долларов за голову.

— Это оптовая цена. Ты не забыла, что не далее чем сегодня утром я за них тебе же по двадцать платил?

— Такова была утренняя рыночная цена.

— Понимаю. А скажи-ка мне, ты вообще соби­раешься когда-нибудь покинуть этот город?

— Завтра поутру я уезжаю на земли чокто. Мы с Кочетом Когбёрном отправляемся за убийцей Чейни.

— С Когбёрном? — переспросил он. — Как же ты сподобилась сойтись с этим грязным побродяжником?

— Говорят, в нем есть закалка, — ответила я. — А мне нужен был человек закаленный.

— Н-да, закалки у него, видать, не отнимешь. Говорун знатный. Однако постель делить с ним я бы не рискнул.

— Я бы тоже.

— Поговаривали, что он по ночам выезжал с Куонтриллом и Кровавым Биллом Эндерсоном[42]. Слишком я бы ему не доверял. К тому ж я слыхал, он был particeps criminis[43] какого-то разбойника с большой дороги, а только потом приехал сюда и пристроился в суд.

— Заплатят ему, когда работу выполнит, — ска­зала я. — Пока же я ему дала символический зада­ток на расходы, а остаток он получит, когда возьмет кого надо. Я плачу ему хорошие деньги — сто долларов.

— Да, это великолепный стимул. Что ж, быть может, все уладится к твоему удовлетворению. Буду молиться, чтобы ты вернулась живой и здоровой, а все старания твои увенчались успехом. Пу­тешествие может оказаться трудным.

— Добрые христиане трудностей не чураются.

— Но и не стремятся к ним очертя голову. Доб­рый христианин не упорствует понапрасну и от­нюдь не самонадеян.

— Вы считаете, я не права.

— Я считаю, ты сильно заблуждаешься.

— Посмотрим.

— Да, боюсь, что так.

Стоунхилл продал мне мустанга за восемна­дцать долларов. Негр из кузни его поймал, завел внутрь на недоуздке, обточил копыта и прибил к ним подковы. Я вычистила ему все репья, обтерла. Резвый он был, бодрый, но зазря не дергался и все процедуры перенес, не лягаясь и ни разу нас не укусив.

Я надела на него узду, но вот папино седло са­мой поднять не удалось, слишком тяжелое, поэтому седлал мне Черныша кузнец. И предложил сперва его объездить. А я сказала, что и сама, наверное, справлюсь. И осмотрительно залезла. Черныш пона­чалу с минуту постоял, а потом как удивит меня — взял и встал на дыбы два раза и жестко на передние ноги опустился, у меня аж «копчик» и шея за­болели. Меня б и наземь сбросило, не ухватись я за луку седла и не цапнув Черныша за гриву. Ни за что больше было не удержаться, стремена болта­лись слишком далеко под ногами. Кузнец засмеял­ся, но мне было не до показухи. Я погладила Черныша по шее, тихонько с ним поговорила. И больше он не брыкался — но и пойти не пошел.

— Не понимает, что ему с такой легонькой всад­ницей делать, — сказал кузнец. — Думает, это овод на ём сидит.

Он взял мустанга за поводья возле самых губ и понудил его сделать шаг. Так и водил по амбару несколько минут, а потом ворота открыл и наружу вывел. Я побоялась, что Черныш от солнца и хо­лода опять взбрыкнет, но нет — похоже, мы «по­дружились».

Кузнец отпустил поводья, и я шагом поехала на мустанге по грязной улице. Он не очень слушался, головой крутил все время. Не сразу мне удалось его повернуть. На нем раньше ездили, как я поняла, но только давно. Вскоре опять привык. Я покаталась на нем по всему городу, пока он слегка не вспотел.

Когда я вернулась, кузнец спрашивает:

— Не норовистый, ничего?

— Нет, — говорю,— отличная лошадка.

Он подтянул стремена как можно выше, а потом расседлал моего Малыша-Черныша и завел его в стойло.Я дала мустангу кукурузы, но немного, по­тому что боялась, как бы от плотной кормежки он не охромел. Стоунхилл-то мустангов больше сеном кормил.