Макс Брэнд - Семь троп Питера Куинса Страница 19

Потом я сообщил ему, что мне надо домой. Он полностью меня поддержал. Я сказал, что уезжаю совсем. Но он ответил, что после того, как я побуду среди своих, ему будет необходимо снова повидаться со мной. Я вернулся в Нью-Йорк. Представляете, что придумал этот старый негодник? Он послал на Манхэттен одного из своих верных помощников. Тот снял для меня квартиру. Достал отменного французского повара. Нанял самых красивых горничных. Не задумываясь, купил мне лимузин в девяносто лошадиных сил — хоть сейчас принимай участие в автомобильных гонках.

Такой щедрости я еще не встречал.

Подразумевалось, что это всего лишь маленькие удобства, предназначенные сделать мою жизнь в Нью-Йорке более приятной. Я написал Монтерею, умоляя его передать квартиру кому-нибудь другому, объясняя, что не могу в столь роскошной обстановке общаться с моими старыми нью-йоркскими друзьями, а также не имею возможности позволить себе содержать такую квартиру. Он ответил, что я волен пользоваться или не пользоваться ею, но ежедневно там будут делать все для моего удобства, готовить завтрак, обед и ужин, и шофер останется в постоянном моем распоряжении. Если я не желаю переступать порог квартиры, пусть не думаю, что обижу этим сеньора. Он это делает для собственного удовольствия!

Клянусь, именно так он мне ответил. И что мне оставалось делать? Соблазн оказался слишком велик. Я принимал у себя друзей, как никогда не мечтал. Жил по-царски и поневоле старался держаться по-царски. — Эвери, вздохнув, помолчал. — Вам понятно, что к чему. Монтерей все еще имел на меня виды и делал все, чтобы я неизбежно вернулся к нему на службу. Я пробовал искать работу. Получил было несколько неплохих предложений, — прямо скажу, отличных предложений, — но уже не мог рассматривать их всерьез. Не мог решиться обойтись без окружавшей меня роскоши. И в конце концов вернулся к Монтерею.

Он принял меня с распростертыми объятиями. В его доме в честь меня устроили королевский прием. Я пробовал спросить его о перспективах на будущее, но он ответил, что ради моего приезда на две недели оставляет все дела и будет только праздновать мое возвращение. — Мартин снова помолчал.

— Лицемер чистой воды, а? — заметил вполголоса Питер Куинс.

— Вряд ли, — с сомнением покачал головой Эвери. — Нельзя так запросто его осуждать. Думаю, что ему так нравится играть, что он сам не знает, когда действительно поступает всерьез. Во всяком случае, две веселые недели прошли, и я направился на его собственную половину. Апартаменты не уступали императорским покоям — шкатулки с драгоценностями, нежели жилые помещения. Но увиденное мною не имеет отношения к делу, если не считать одного — на стене висел ее портрет!

— Да-а, — усмехнулся Питер, — я уже подумал, что в этой истории не хватает героини.

— Без нее мне лучше сразу умереть, — вздохнул Мартин Эвери.

— И все же — разве ты от нее не удрал?

— Я еще к ней вернусь! И ничто на свете меня не удержит.

— Портрет, — напомнил Питер Куинс.

— Погодите минутку, сейчас расскажу, — кивнул Эвери, судорожно затягиваясь сигаретой. У без того едва различимое хмурое лицо заволокли клубы дыма.

Глава 11

ДЛИННЫЙ НОЖ

— Не стану говорить о ее лице, — продолжал Ч Мартин Эвери. — Прежде всего, его невозможно описать, а если бы удалось, вы бы мне не поверили.

— Возможно, — согласился Питер. — Ты ведь видишь ее глазами влюбленного.

— Для парня ваших лет это звучит очень мудро, — с легкой усмешкой заметил Мартин Эвери, — но если бы вы ее видели…

— Не бойся. Никогда не увижу.

— Но если увидите, с вами случится то же самое. Смею только со всей серьезностью заверить, что не встречал более идеального образа: лицо, улыбка, руки, шея — сплошное совершенство. А благоуханна, как море благовоний.

— Теперь, когда ты настроился на возвышенный лад, не жди, что я тебе поверю.

— Ее невозможно описать простыми словами, но если бы вы увидели ее, Куинс, то признали бы, что я даже недоговариваю. Старина Монтерей заметил, что я не в силах оторваться от портрета.

«Кто она?» — спросил я. «Догадайся», — сказал он. «Это женщина, которую вы знали в юности», — с замирающим сердцем предположил я. «Неужели она выглядит так старомодно?» — удивился он. «Она выглядит так, будто жила во все времена!» — воскликнул я. Монтерей аж подпрыгнул на стуле. «Я когда-нибудь тебе о ней рассказывал?» — резко спросил он. «Никогда», — ответил я. «Тогда откуда ты взял такие слова?» — «Глядя на портрет». — «Вот что, хватит об этом! Хватит!» — отрезал Монтерей. Очень взволнованный, он возбужденно зашагал, по комнате. Наконец, взяв себя в руки, остановился и сменил тему.

Предупредил, что завтра свозит меня посмотреть новые площади.

Восторженно заговорил о том, что в Мексике много пустынных земель, которые оживут, как только придет вода. И что я — тот человек, которому предстоит совершить это волшебство.

Однако я понял, что, начав разговор о девушке с портрета, я затронул его больное место. Да и сам я слишком нервничал, чтобы придать значение волнению Монтерея. В ту ночь я видел ее во сне. На другой день мы с Монтереем отправились в длительную поездку и отсутствовали двадцать дней. За это время проехали четыреста миль. Монтерей показал мне полдюжины перспективных участков, не уступавших по размерам тому, который я уже для него обустроил. Меня ждали дело всей жизни, слава и богатство. Когда я принялся рисовать Монтерею картину преображенных пустынь, старина, казалось, захмелел от счастья. Он так крепко пожал мне руку, что я испугался остаться без пальцев.

— Говоришь, он старик? — спросил Питер.

— Ему пятьдесят… или шестьдесят… точно не знаю. Волосы седые. От этого выглядит старше. Но силенки не занимать.

— Странно, — заметил Питер.

— На обратном пути мы строили планы освоения богатств мексиканских пустынь. Перед нами открывались захватывающие возможности. Однажды под вечер мы поднялись на гребень, откуда открылся стоявший на верхушке скалы большой дом Монтерея. И тут произошло невероятное. Взглянув туда, мой хозяин с криком: «Она здесь!» — пришпорил коня и словно сумасшедший помчался вниз по склону.

Я задержался и посмотрел на дом в бинокль. Над ним развевался отсутствовавший прежде ярко-голубой флаг с красным крестом, поднятый над одной из квадратных башен.

— Башен? — переспросил Питер.

— Разве я не говорил, что дом — настоящий замок? Я поскакал следом, но мне ли угнаться за Монтереем! У входа в дом, вернее, в конце дорожки, подходившей к самому дому, стоял его конь весь в мыле и шатался от изнеможения.

«Что случилось?» — спросил я слугу, принявшего у меня поводья.