Томас Бриджер - Маленький большой человек Страница 3

Утро следующего дня застало меня мирно спящим за рулем моего «понтиака», аккуратно припаркованного на асфальтированной мервиллской стоянке с гостеприимной надписью «Для приезжих».

Директора дома престарелых несколько удивил мой повторный визит, и на его вопрос «Чем, собственно, обязан счастью видеть вас вновь?» — я протянул ему письмо. Быстро пробежав его глазами, он перепоручил меня заботам главного психиатра, длиннолицего человека по имени Тэг. Тот, в свою очередь, ознакомился с витиеватым посланием, вздохнул и сказал:

— Да, боюсь, что это один из наших. Им иногда удается обмануть нас и отправить кому-нибудь письмо… Я страшно сожалею о доставленном вам беспокойстве, однако спешу заверить, что этот пациент совершенно безвреден. Намек на насилие в последнем абзаце письма просто фантазия, не более. Кроме того, он настолько слаб физически, что не может без посторонней помощи встать с кресла, а о его умственной деградации я просто умолчу… И вам никоим образом не следует опасаться, что он вырвется в город и причинит вам вред…

Я резонно заметил доктору, что угрозы мистера Кребба, если это вообще были угрозы, относились скорее к персоналу мервиллского приюта, но уж никак не ко мне. Поняв, что я принимаю письмо всерьез, психиатр сочувственно улыбнулся и посмотрел на меня почти ласково, с явным профессиональным интересом. У меня есть некоторый опыт общения с этой публикой, приобретенный в мою бытность декадентствующим юнцом, мучимым ночными кошмарами и мигренью, и стоивший мне пятидесяти долларов в час, два раза в неделю, на протяжении нескольких лет.

— Но не в этом дело, — продолжал я. — Я настаиваю на встрече с мистером Креббом. Мне пришлось проехать добрую сотню миль, причем ночью. И я с гораздо большей пользой провел бы нынешнее утро в обществе моего поверенного и налогового инспектора.

Он неожиданно сдался. Люди его профессии, столь привыкшие навязывать другим свою волю, обычно пасуют перед доводами экономического порядка.

Мы поднялись по лестнице и прошли добрых полмили по бесконечным коридорам. Отделение психиатрии было одной из последних построек в Мервилле, и все сверкало стеклом и кафелем в щедром обрамлении густозеленых листьев вьющихся тропических растений: в самом деле, оно напоминало скорее оранжерею или парник, где среди зелени диковинных кустов то там, то здесь виднелись желтоватые грибы старческих лысых черепов. Мы вышли на застекленный балкон, засаженный геранью. На улице уже властвовал декабрь, но здесь благодаря мощной отопительной системе царило вечное лето. И тут меня посетило жуткое видение: в кресле-каталке, спиной к нам, сидела нахохлившаяся черная птица невероятных размеров, самый огромный гриф-индейка из всех, которых мне когда-либо доводилось видеть. Его неподвижный взгляд был устремлен сквозь стекло вниз, словно отыскивая добычу, а маленькая морщинистая голая голова слегка подрагивала.

— Мистер Кребб, — обратился к этой странной «птице» доктор Тэг, — к вам посетитель. И как бы вы ни относились ко мне, я надеюсь, что с ним вы будете вежливы.

«Гриф» медленно повернулся и стрельнул глазами поверх линялых перьев сложенного крыла. Мой ужас лишь возрос, когда я увидел, что у этой «птицы» не клюв, а сморщенное человеческое лицо, покрытое, как и говорила миссис Бар, складками вытертой клеенки; маленькое злобное личико с горящими глазками цвета неба над раскаленным от полдневного солнца плоскогорьем.

— Щенок, — ответствовал старикашка доктору Тэгу, — как-то у Роки-Форд мне довелось принимать роды у бизонихи, орудуя лишь охотничьим ножом и зеркальцем. Так вот, вид ее грязного волосатого зада был просто наслаждением по сравнению с тем, чем кончается твоя шея.

Быстрым движением сухих лапок Кребб развернул кресло, и оказалось, что если для грифа он был неестественно велик, то для человека — определенно мал. Свалявшиеся грязные перья при ближайшем рассмотрении оказались черным фраком, приобретшим с годами зеленоватый оттенок. Несмотря на стоявшую в оранжерее жару, при которой даже капризные герани чувствовали себя превосходно, из-под фрака старика выглядывал толстый шерстяной свитер, а из-под него — фланелевая пижамная куртка. Пижамные брюки на пуговицах были подвернуты и заправлены в длинные черные носки, отчего чуть выше щиколоток образовались внушительные утолщения, похожие на сильно раздувшиеся суставы.

Описание его голоса я оставил напоследок. Представьте себе, если удастся, бренчание гитары, дека которой заполнена золой: дребезжащая нота исчезает, едва родившись на свет и оставляя в память о себе лишь раздражение напряженного слуха.

Доктор Тэг страдальчески улыбнулся и представил нас.

Внезапно Кребб сунул между своими бурыми деснами вставные челюсти, которые до этого сжимал в руке, и, оскалив их на психиатра, прорычал:

— А теперь вали отсюда, грязный сукин сын!

Веки Тэга дрогнули, словно протестуя против маски невинного страдальца, но он тут же взял себя в руки и сказал:

— Если мистеру Креббу угодно, я не вижу причин, почему бы вам и в самом деле не поболтать в спокойной обстановке… скажем, минут тридцать. Не откажите заглянуть потом ко мне в кабинет, мистер Снелл.

Джек Кребб бросил на меня быстрый взгляд, выплюнул в ладонь искусственные зубы и спрятал их во внутренний карман фрака. Я почувствовал себя не в своей тарелке, осознав вдруг, что теперь все зависит от моих способностей наладить доверительную беседу. Едва я понял, что передо мной не гриф, а человек, то сразу же поверил в правдивость всего сказанного в письме. Мне предстояла нелегкая задача, и вести себя следовало очень осторожно.

Он снова вперил в меня свои ярко-синие глаза. Я молчал, терпеливо ожидая, когда ему наскучит меня рассматривать.

— А ты ведь маменькин сынок, малыш? — весьма нелюбезно осведомился он наконец. — Да, да, дружок, большо-ой, жи-ирный сосунок. Бьюсь об заклад, если сжать твою руку выше локтя и резко отпустить, она еще долго будет дрожать, как студень. Знавал я одного парня вроде тебя… Он пришел на Запад и имел глупость попасть живым к племени кайова. Так вот они связали его, а их скво сделали из него кисель, исхлестав ивовыми прутьями. Ты принес мои деньги?

Я понял, что старый плут испытывает мое терпение, и не стал прикидываться обиженным, а лишь спросил:

— Почему они сделали это, мистер Кребб?

Он скорчил гримасу, вследствие чего его глаза, рот и почти весь нос вдруг исчезли, лишь самый кончик последнего торчал из складок кожи, как пустой палец из скомканной в руке перчатки.

— Индейцы страшно любопытны, — сказал он. — Нет, конечно, их интересует не все подряд. Ежели им чего не интересно, они и головы не повернут в ту сторону. Но тот сосунок их задел за живое. Им страсть как хотелось посмотреть, будет ли он плакать, как женщина, если его побить. А он взял и не разревелся, хотя на спине остались такие следы, будто его кошки драли. Тогда ему надавали кучу подарков и отпустили. Тот сосунок оказался храбрым парнем, так что, хоть ты и маменькин сынок, это ничего не значит. Ты принес мои деньги?