Джек Шефер - Шейн Страница 6

— Можете удивляться чему угодно, — сказал отец, только теперь уже он заговорил отрывисто и резко. — Давайте-ка называйте настоящую цену.

— А я уже назвал. Сто десять долларов. Черт побери, все равно я уже на этом теряю деньги, ладно, так и быть, срежу еще — пусть будет ровно сотня, чтоб вам стало легче… — Ледьярд помедлил, глядя на отца. — Может, он что-то и видел в Шайенне. Но только он перепутал. Небось, один из этих, мелких — корявый, неуклюжий и вдвое меньше по размеру. Ну, тот как раз и стоит, сколько он сказал…

Отец ничего не ответил. Он смотрел на Ледьярда твердым немигающим взглядом. На Шейна он даже не оглянулся. Можно было подумать, что он вообще не слышал, что Шейн сказал. Но губы у него сжались в одну прямую линию, как будто он подумал о чем-то таком, о чем думать противно. Ледьярд ждал, а отец ничего не говорил, и тут злость, нарастающая в Ледьярде, вырвалась наружу.

— Старрет! Вы что же, так и будете стоять здесь и позволять этому никому не известному бродяге обзывать меня лжецом? Вы его слову верите больше, чем моему? Да вы только поглядите на него! На его одежку задрипанную гляньте! Да это ж просто дешевый пустозвон!

И остановился, будто поперхнулся тем, что собирался еще сказать. В лице появился внезапный испуг, он попятился. Я понял, что его напугало, когда повернул голову к Шейну.

Тот самый холодок, неуловимый и устрашающий, который я почувствовал вчера, повис в воздухе снова. Шейн больше не опирался на столбик веранды. Он стоял выпрямившись, уперев руки в бока, глаза сверлили Ледьярда, все тело мгновенно напряглось и ожило.

Я почувствовал, уж не знаю как, что в любую секунду может грянуть неописуемый смертоносный взрыв. Но потом напряжение спало, растворившись в пустой тишине. Глаза Шейна уже не были остро сведены на лице Ледьярда, и мне показалось, что в них отразилась какая-то глубокая внутренняя боль.

Отец повернул голову, окинул взглядом их обоих, а потом снова обернулся к Ледьярду.

— Да, Ледьярд, я верю его слову. Он — мой гость Он находится здесь по моему приглашению. Но дело не в этом. — Отец слегка выпрямился, голова его поднялась и он уставился куда-то вдаль, за реку. — Я сам умею разбираться в людях. Я поверю любому его слову, в любое время дня и ночи.

Голова отца опустилась, и голос звучал ровно и категорично.

— Шестьдесят долларов — вот цена. Добавим десятку на честную прибыль, хотя вы, наверняка, купили его по оптовой цене. Еще десятка — за доставку сюда. Всего — восемьдесят. Хотите — берите, хотите — нет. И в любом случае, решайтесь побыстрее и убирайтесь вон с моей земли.

Ледьярд смотрел на свои руки, потирая их одна о другую, как будто от холода.

— Ладно, давайте ваши деньги, — сказал он.

Отец пошел в дом, в спальню — он там держал наши деньги в кожаном мешочке, на полке в шкафу. Вернулся со смятыми банкнотами в руке. Все это время Шейн стоял на месте, не двигаясь, с окаменевшим лицом, глаза его провожали отца, и в них было какое-то неистовство, которого я не мог понять.

Ледьярд помог отцу сбросить культиватор на землю, потом вскочил на сиденье повозки и понесся прочь, как будто был рад и счастлив поскорее убраться с нашей фермы. Мы с отцом проводили его взглядом и повернулись. Мы глядели вокруг, но Шейна нигде не было видно. Отец в удивлении покачал головой.

— Слушай, где же, по-твоему… — начал он — и тут мы увидели Шейна, идущего от сарая.

Он нес топор, тот, которым отец колол самые толстые чурбаны. Шейн прошел прямо за угол дома. Мы уставились ему вслед и все еще стояли и смотрели, пока не услышали чистый звонкий звук стали, впивающейся в дерево.

Я не мог объяснить, как этот звук на меня подействовал. Он меня просто пронзил насквозь, этого со мной никогда не бывало из-за какого-то звука. А вместе с ним пришла теплая волна — и стерла раз и навсегда чувство внезапного холодного ужаса, которое наш гость пробуждал во мне. В нем таилась острая твердость. Но эта твердость была обращена не против нас. Он был опасен, как сказала мать. Но не для нас, как сказал отец. И он больше не был чужим. Он был таким же человеком, как отец; и я, мальчишка, мог верить в него, просто-напросто зная, что и то в нем, оставшееся за пределами моего понимания, все равно чистое, надежное и правильное.

Я поднял глаза на отца, пытаясь понять, что он думает, но он ринулся к сараю такими большими шагами, что мне пришлось бежать, чтобы не отстать от него. Мы повернули за дальний угол, а там был Шейн, который взялся за самый толстый необрубленный корень этого громадного старого пня. Он махал топором в размеренном ритме. И топор у него впивался в этот корень почти на такую же глубину, как у отца.

Отец остановился, широко расставив ноги, уперев руки в бока.

— Слушайте, — начал он, — вам вовсе нет нужды…

Шейн прервал ритм ударов ровно настолько, чтобы поднять на нас прямой взгляд.

— Человек должен платить свои долги, — сказал он и снова взмахнул топором. Он просто вцепился в этот корень.

Его переполняла такая отчаянная решимость, что я не мог смолчать.

— Вы нам ничего не должны, — сказал я. — Мы сто раз кормили людей, и…

Рука отца легла мне на плечо.

— Нет, Боб. Он не про еду сказал.

Отец улыбнулся, но ему пришлось моргнуть несколько раз подряд, и, могу поклясться, глаза у него затуманились. И теперь он стоял в молчании, неподвижно, и наблюдал за Шейном.

А на него стоило посмотреть. Когда отец брался за этот старый пень, на него тоже стоило посмотреть. Он очень здорово управлялся с топором, меня просто поражало, как его сила и воля заставляет железо буквально оживать и сражаться за него с твердым старым деревом. А здесь было иначе. Что поражало в Шейне, который уже разобрался, что ему противостоит, и взялся за дело по-настоящему, так это легкость, с какой его мощь изливалась в каждом ударе. Этот человек и топор были напарниками, товарищами по работе. Лезвие впивалось в корень, оставляя параллельные зарубки, как будто само знало, что надо делать, и щепки между этими зарубками отделялись твердыми и тонкими плашками.

Отец следил за ним, а я следил за ними обоими, и время проходило над нами, а потом топор перерубил последнее волокно, и корень отделился от пня. Я думал, что Шейн остановится. Но он сразу перешел к следующему корню, снова расставил покрепче ноги, и опять лезвие врубилось в древесину.

Когда оно ударило в этот второй корень, отец вздрогнул так, будто это в него ударило. А потом застыл как вкопанный, отвел глаза от Шейна и уставился на старый пень. Он начал топтаться, переминаясь с ноги на ногу. Еще минута — и он зашагал вокруг пня, осматривая его с разных сторон, как будто он эту штуковину никогда в жизни не видел. Наконец пнул ногой ближайший корень и понесся прочь. Через мгновение он уже вернулся обратно со вторым топором, громадным обоюдоострым чудищем, которое я едва мог оторвать от земли.