Карл Май - Жут Страница 95

– Это было обручальное кольцо ее матери, и звали ту женщину – Эмилия Паланжо. Буквы совпадали, и дочь взяла себе кольцо покойной матери – конечно, из преклонения перед ней, а не из экономии. Но, эфенди, ради всего на свете, скажи мне, как кольцо попало в твои руки!

– Самым простым образом: я его нашел; это было в Сахаре, в ужасную минуту. Твой брат был убит армянским купцом. Поль, твой племянник, приметил следы злодея и пустился за ним в пустыню. Он встретился с ним, но был убит и ограблен им. Чуть позже я прибыл на это место и нашел труп. На его руке виднелось это кольцо – я взял его себе, – а неподалеку лежали газетные листы. Убийца не заметил кольцо, иначе бы взял себе; газеты же он выбросил, посчитав их пустяком.

– Боже мой, Боже мой! Наконец, я все выяснил, но что я узнал! Ты стал преследовать убийцу?

– Да, и достиг соленого озера – Шотт-эль-Джерида. Там он застрелил нашего проводника, отца Омара – теперь тот едет с нами, чтобы отомстить убийце. Потом мы снова настигли его, но ему опять удалось уйти от нас; теперь же ему это не удастся.

– Теперь, теперь? Так он здесь?

– Конечно! Это тот самый Хамд эн-Наср, правда, на самом деле зовут его Хамд эль-Амасат.

– О Небеса! Неужели это возможно? Хамд эль-Амасат – это убийца моего брата и его сына?

– Да. Халеф был там и все видел. Он мог бы тебе рассказать.

Хаджи этого ждал. Он любил рассказывать. Я направил свою лошадь ближе к Ранко и оставил их одних. Вскоре я услышал громкий, патетичный голос Халефа.

Тем временем мы мчались галопом по плато; но вот показались поросшие лесом вершины, мы поехали медленнее. Когда я обернулся, то увидел, что Халеф, Галингре и Омар едут вместе, обсуждая роковую историю. Я держался чуть впереди; мне мало было радости вынашивать с ними планы мести.

К этому времени стало смеркаться, и уж совсем стемнело, когда мы начали спускаться по крутому склону в долину, где протекала Йоска, и увидели впереди огни Пахи.

Первый дом, встреченный нами, вовсе не был домом. Было бы преувеличением даже назвать его хижиной. Сквозь дыру, которая именовалась окном, сверкало пламя очага. Я подъехал ближе и окликнул хозяев. На этот крик в оконном проеме показалось что-то круглое и толстое. Я бы принял это за пучок пакли или сена, если бы из этого вороха не донесся человеческий голос:

– Кто там снаружи?

– Я чужеземец и хотел бы задать вопрос, – ответил я. – Если хочешь заслужить пять пиастров, выходи!

– Пя… пя… пять пиастров! – воскликнул этот заросший волосами мужик, обрадованный такой огромной суммой. – Сейчас я иду, сейчас! Подождите! Не убегайте от меня!

Потом он появился в дверях – маленький, тощий, кривоногий кретин с невероятной головой.

– Ты не один? – спросил он. – Вы ведь мне ничего не сделаете? Я нищий, очень нищий человек – я деревенский пастух.

– Не беспокойся! Если ты нам поможешь кое-что узнать, получишь целых десять пиастров!

– Де… де… де… десять пиастров! – изумленно воскликнул он. – О Небеса! Мне хозяин за год дает десять пиастров, да еще кучу пинков в придачу.

– За что?

– За то, что я пасу его овец.

– Значит, он человек злой и скупой?

– Нет, совсем нет. Просто он больше любит хвататься за плеть, чем за кошелек, а когда дает мне еду, то я получаю лишь то, что другие не хотят.

Я расспросил его о хозяине, потому что подумал, что Жут мог заглянуть к нему. Сам пастух был вовсе не молод, но выглядел слабоумным и потому в нем сквозило что-то совсем детское. Быть может, у него я мог выведать больше, чем у других.

– Ты, наверное, пасешь овец всей деревни? – осведомился я.

– Да, и каждый дает мне еду на день, мне и моей сестре – той, что сидит у огня.

– Так вы всегда живете в деревне и никуда не выбираетесь?

– О, нет, я ухожу, часто далеко ухожу, если нужно перегнать овец на продажу. Вот какое-то время назад был в Ругове и даже добрался до Гори.

Мы направлялись в Гори. Мне стало интересно.

– В Ругове? – спросил я. – У кого?

– Был у Кара-Нирвана.

– Так ты его знаешь?

– О, его знает каждый! Я его даже сегодня видел, и моя сестра тоже – та, что сидит у огня.

– Ах, так он был здесь, в Пахе?

– Да, он хотел ехать дальше. Он взял у хозяина оружие, потому что с собой у него ничего не было.

– Откуда ты это знаешь?

– Я видел это.

– Зато ты не слышал, о чем он говорил с хозяином!

– Ого! Все я слышал, все! Хоть мне не полагалось это знать, да я подслушал. Я же умный, очень умный, и моя сестра тоже – та, что сидит у огня.

– Можно глянуть на нее?

– Нет.

– Почему же?

– Потому что она боится чужих. Она бежит от них.

– От меня ей незачем бежать. Если я гляну на нее, то дам тебе пятнадцать пиастров.

– Пят… надцать… пи… астров! – повторил он. – Я ее сейчас позову и…

– Нет, не зови! Я войду в дом.

Быть может, этот странный человек знал то, что мне хотелось узнать. Я быстро соскочил с седла, не давая ему времени опомниться и подтолкнул его к двери. Затем последовал за ним.

В какую же дыру я угодил! Хижина была сложена из глины и соломы; полкрыши крыто соломой. Над другой половиной дома нависало небо. Солома подгнила и свешивалась мокрыми пуками. Два камня образовывали очаг, на котором горел огонь. На очаге был водружен еще один камень; на нем стоял большой глиняный горшок без крышки. Вода кипела; оттуда торчали две голые лапки; это были лапки животного. Рядом стояла девочка и помешивала в горшке сломанной рукояткой кнута. Две лежанки, тоже из подгнившей соломы, являлись единственной утварью.

И что это были за люди! Пастух впрямь казался кретином. Его тщедушное тело было облачено в штаны, у которых одна штанина отсутствовала полностью, а другая – наполовину. Низ живота был обвязан платком; торс остался голым, если не причислять к одежде грязь, образовавшую толстую корку. Его громадная голова была украшена на удивление крохотным носом-горошиной, ртом до ушей, синюшными щеками и парой совсем невообразимых глазенок. Корона, венчавшая эту главу, состояла из всклокоченных волос, перед которыми меркнет любое их описание.

Сестренка была ему под стать, и одета она была так же скудно, как он. Единственное различие между ними заключалось в том, что она сделала очень неудачную попытку заплести свои космы в косичку.

Когда она увидела меня, то громко вскрикнула, бросила кнутовище, поспешила спрятаться за лежанку и так забилась в солому, что виднелись лишь черные, как сажа, ноги.

На сердце у меня защемило. И они называются людьми!

– Не убегай, Яшка! – сказал ее брат. – Этот господин даст нам пятнадцать пиастров.

– Это неправда! – ответила она из-под соломы.

– Конечно, правда.