Генрих Боровик - Пролог (Часть 1) Страница 10

Р. Кеннеди. «Я за деэскалацию борьбы (во Вьетнаме). Я за то, чтобы южные вьетнамцы прилагали больше усилий и меньше усилий приходилось на долю правительства Соединенных Штатов и американских солдат… Я за переговоры с Национально-Освободительным фронтом… И я думаю, что мы должны ясно сказать: Национально-освободительный фронт будет участвовать в политической жизни Южного Вьетнама… Я за прекращение бомбардировок Северного Вьетнама» (из выступления на пресс-конференции).

«Ричард Никсон, который обещает „прекратить войну“, если будет избран президентом, считает, что не может заранее намекнуть, как он собирается сделать это, так как это непоправимо подорвет его позиции в предвыборной торговле.

Однако он уже успел закрыть достаточно много дверей, ведущих к столу переговоров. Он против перерыва в бомбардировках. Он отвергает коалиционное правительство даже на временной основе…» (газета «Нью-Йорк таймс»).

«От губернатора Рокфеллера исходит только молчание по самой острой из международных проблем… Если не считать нескольких весьма общих деклараций о его склонности к „умеренным решениям“, как альтернативе военным провалам, мистер Рокфеллер не сообщил стране о своих взглядах на то, что делать во Вьетнаме» («Нью-Йорк таймс»).

Ну, а президент Джонсон? Куда идёт он? В 1964 году избиратели, отдавая за него свои голоса, полагали, что знают направление политики. Барри Голдуотер был тогда за эскалацию и «победу», Линдон Джонсон был за деэскалацию. Но прошло три месяца после избрания Джонсона, и он отдал приказ о систематических бомбардировках Северного Вьетнама. Джонсон призвал США к «общенациональному усилию для победы в войне».

Таковы некоторые штрихи предвыборной кампании, которая проходит, может быть, в самый критический год истории Соединенных Штатов.

Когда стали известны итоги первичных выборов в одном из самых консервативных штатов страны — Нью-Хэмпшире, я вспомнил о тех, кто начинал. О покойном теперь священнике Докторе Масти, который, кутая старческое горло шарфом, произносил речь на площади перед ООН, о молодом Дэйвиде Митчелле, пошедшем в тюрьму за отказ призываться в армию (он был первым). Вспомнил молчаливых людей, стоявших по субботам с плакатами «Долой войну во Вьетнаме» на самом шумном перекрестке Нью-Йорка. Вспомнил актеров «Партизанского театра». В ушах стоит подхихикивание обывателей: «Дураки! Разве им больше всех нужно? Что они изменят?» Я вспоминаю историю, рассказанную Питом Сигером. Вот она.

На площади поздно ночью стоял, поеживаясь от холода, одинокий человек и держал в руках антивоенный плакат. Мимо проходили люди. Один подошёл и насмешливо спросил: «Ну что ты стоишь? Разве ты что-нибудь изменишь?» И тот, с плакатом, ответил: «Я стою здесь для того, чтобы никто не изменил меня».

Глава третья

МАРТ

Встреча на 37-м этаже

Белая свежайшая рубашка, скромных тонов галстук, хорошо сшитый тёмный костюм, элегантно-тяжёлые чёрные полуботинки, очень дорогие и сработанные, как говорят, навечно.

Пока он демонстрировал мне вид из окна своего кабинета на 37-м этаже — действительно превосходный вид на Нью-Йорк, — я втихомолку рассматривал мистера Уэйкфилда.

Спортивная фигура, как и полагается тридцатипятилетнему американцу. Высок, крепок. Мужественное лицо. Немного, правда, смытое, что ли. И нос несколько излишне приплюснут. Я бы сказал — смят. Возможно, мистер Уэйкфилд занимался боксом. Низкий кинематографический голос.

Он держался так, как и должен держаться глава отдела общественных отношений (паблик релэйшнз) крупной, очень крупной компании: продемонстрировал вид, предложил кофе.

Я отказался, а он принес себе большую домашнюю чашку, сразу создав обстановку непринужденности, и, удобно усевшись в кожаное кресло, приготовился к беседе со мной.

На хорошем его столе, как и полагается в американском офисе, фотография жены и детей.

Он перехватил мой взгляд и приветливо улыбнулся. Наверное, любит своих детей. Возможно, хороший семьянин! Правда, об этом я не спрашивал, это не имело прямого отношения к. нашей теме. Я и так знал — американцы любят своих детей…

«Мы любам своих детей. Мы знамениты нашей любовью к детям. Многие иностранцы раже считают, что мы слишком любим детей, неразумно любим. Мы строим планы, работаем, мечтаем — для наших детей. Обеспеченность — одно из наших самых любимых слов. Мы считаем, что наши дети должны быть обеспечены. Под этим мы понимаем хороших родителей, хороший устроенный дом, здоровье, жизнерадостность, образование, атмосферу надежды и мира».

Вне всякого сомнения, мистер Уэйкфилд любил своих детей.

Всё в его просторном кабинете было весьма приличным, удобным, респектабельным, не роскошным, но и не дешёвым.

Толстый мягкий ковер из чистой шерсти на полу. Ходить по нему — одно удовольствие. В потолке, отделанном пористым, похожим на морскую пену пластиком, лампы скрыты так, что глаз не страдает от резкого света. Цвет стен успокаивает взгляд. И тайные вентиляторы бесшумно накачивают кабинет мистера Уэйкфилда прекрасным воздухом — очищенным от пыли, двуокиси серы и бензиновых паров, в меру теплым, в меру прохладным, в меру влажным — ничего общего не имеющим с воздухом5 который там, снаружи.

«Семилетний мальчик лежал подле двери в детской палате госпиталя провинции Кхи Нон. Его лицо, спина и рука были сожжены напалмом. В этих местах я видела вздувшееся сырое мясо. Пальцев на руке не было, виднелась лишь обгоревшая кость. Рядом с мальчиком стоял его полуслепой дед. Неделю назад на их деревню были сброшены напалмовые бомбы. Дед принёс внука в ближайший город. Всю неделю мальчик кричал от боли. Но теперь ему стало лучше. Он перестал кричать. Только извивался всем телом, стараясь как-то облегчить страшную пытку…

Другой мальчик, тоже семилетний, из той же деревни, все еще кричал. Мать стояла рядом, обмахивая куском материи мокрую красную поверхность обожженного напалмом тела…

Старик рассказал моей переводчице, что многие в той деревне погибли от напалма, а очень многие обожжены. Сгорели все дома, все крестьянское имущество-Полуслепой, лишившийся крова старик стоял подле мальчика, с мукой следя за каждым движением маленького красного комочка, который был его внуком.

Партизан в деревне не было, — сказал старик».

Кабинет, в котором я сидел напротив мистера Ди на Уэйкфилда, находился на 37-м этаже дома № 45 на Рокфеллер Плаза в Нью-Йорке. В этом небоскрёбе находится нью-йоркское отделение компании «Дау кемикл», той самой компании, которая производит множество разнообразнейших химических продуктов, в том числе — для широкого потребления. Например, полиэтиленовые пакеты, в которые обычно заворачивают сандвичи с. ветчиной и сыром. Очень удобные пакеты. Хлеб в них не черствеет, ветчина не покрывается неприятной синевой, а сыр не свертывается в сухую трубочку.

В числе прочего «Дау кемикл» производит напалм.

«Одна часть бензина, одна часть керосина, две части полистерина. Густое клейкое вещество, похожее на желе. Горит с огромной теплоотдачей. Эффективность напалма, однако, не только в пламени. Живое существо, даже не задетое напалмом, погибает либо от удушья (так как в результате интенсивного горения напалма исчезает кислород поблизости от пламени), либо от тепла (температура сгорания более 1000 градусов Цельсия)».

Зачем я пришёл сюда, в дом № 45 на Рокфеллер Плаза? Без определённой цели. Мне, пожалуй, просто хотелось посмотреть на них, на людей, которые работают здесь.

Когда я сидел в приёмной, ожидая мистера Уэйкфилда, я, честно говоря, не знал, с чего начну разговор. Взять для вида интервью о перспективах производства бутербродных пакетов? Попросить цветастые проспекты? Нельзя же сказать, что я просто пришел посмотреть на него. «„Дау кемикл“ — не зрелище», — может резонно возразить он…

Секретаря мистера Уэйкфилда — аккуратную и миловидную женщину — зовут Пенни Потенз. Об этом сообщает белыми рельефными буквами черная пластмассовая табличка, укрепленная на её столе.

Материал для таких табличек тоже производит компания «Дау кемикл». Очень удобная штука эти таблички. Вы всегда знаете, с кем имеете дело. Может быть, начать разговор с пластмассы?..

Мимо мисс Потенз спокойно, с достоинством проходили джентльмены — все, как один, в тёмных костюмах, белых рубашках, с неяркими галстуками, в так называемых чиновничьих штиблетах — «экзекьютив шуз»: