Ион Друцэ - Осенения Страница 2

Вернемся, однако, к владельцу глинобитной хибары на окраине древней молдавской столицы. Прожив большую часть жизни в городе, то служа в храме, то учительствуя, он не расставался с чудесным миром своего детства, с родными Хумулештами и, Боже мой, писал он, каждый раз при одном упоминании родной деревни легкие захлебываются от просторов, и сердце колотится от счастья. Все, что он писал, было о деревне и для деревни.

Поразительны во зрелому мастерству его рассказы. Но, пишет ли он о священнике Духу, пишет ли он о выборах, пишет ли он о похождениях храброго русского солдата Ивана, крестьянский мир врывается вольной стихиен в каждую его строчку. Даже в его знаменитых сказках, населенных всевозможными чудовищами, нет-нет да и пробьются едкие реплики соседок, вперемежку с основательными, перчеными остротами односельчан. Деревня так и не выпустила его из плена своих чар, и даже в письме к знаменитому критику Титу Майореску Крянгэ просит прощения за то, что надоедает ему своими «царанизмами». Надо сказать, что в молдавском языке, так же как и во многих других западных языках, царэ и цэран, то есть страна и крестьяне — одного корня. Одно без другого как бы не существует.

Много времени и сил отдал мужикам и Толстой. Лучшие его страницы посвящены крестьянам. Множество фотографических снимков и живописных полотен запечатлели яснополянского старца во время крестьянской работы — вспашка, косьба, боронование. Многих эта привязанность Толстого к крестьянам удивляла и даже раздражала. Для чего, вопрошало высшее общество, автору, которому подвластны таинственнейшие, загадочнейшие движения души человеческой, копаться в деревенском навозе? Что там можно найти нового, какая непостижимая тайна может быть там сокрыта?

Нужно было пройти целому веку, нужны были неслыханные социальные и политические потрясения, нужно было размолоть в пыль былой крестьянский мир, нужно было, как теперь говорят, раскрестьяниться, чтобы в конце концов понять, что царэ и цэран, то есть страна и крестьяне суть одного корня. Одно без другого не существует и существовать не может.

Вернемся, однако, к скромному владельцу глинобитной хибары на окраине Ясс. Труженик он был неслыханный. Перебирал и взращивал, и холил каждое слово чуть ли не до обморока. Долгими ночами светила окошечками его хибарка, и за белой занавеской любопытные соседи могли видеть грузного учителя, который, обвязав голову мокрым полотенцем, повторял вслух одну и ту же фразу, выверяя ее по музыкальному, смысловому, поэтическому ряду. Что его так мучило, почему он каждый год без конца переделывал пользовавшиеся и без того большим спросом созданные им учебники?

Девятнадцатый век, как известно, был на редкость богат художественными открытиями. Это привело к подъему народного духа, к формированию национального самосознания чуть ли не в каждой стране. России девятнадцатый век принес то, что впоследствии именовалось восьмым чудом света. Однако в самом конце века наступило некое пресыщение художественными открытиями. Похоже было, что дух человеческий устал. Мир художественного вымысла начал терять свою романтичность, свой былой авторитет. Влияние художников на общество начало ослабевать, их место начали занимать революционные силы с совершенно другими, иной раз противоположными идеалами.

Неожиданный закат культуры девятнадцатого века, одна из вечных тем наших историков и критиков. Не вдаваясь в существо проблем, нужно сказать, что тогда, в 80-е годы, многие светлые головы пришли к выводу, что виной всему — случайные люди, которыми были заселены созданные художественные миры. Вечные строения не могут и не должны быть отданы временщикам. Временщики — временщики и есть. Созданные миры требовали того, чтобы заселять их постоянными жителями, которые потом смогли бы стать хозяевами, а для этого нужно было готовить будущих хозяев. И вот Лев Николаевич Толстой открывает школу для крестьянских детей в Ясной Поляне. В Латвии братья Клаудзит собирают по хуторам мальчишек и девчонок в свою школу, а по ночам пишут роман «Времена землемеров». Именно в силу этих причин по ночам трудится и Крянгэ в своей хибарке над школьными учебниками.

И опять же, нужно было пройти целому веку, нужно было пережить несколько научно-технических революций, нужно было завалить мир информацией, в том числе и художественной, чтобы в конце концов прийти к той же истине, что любое строение, каким бы прочным и величественным оно ни было, если заселить его временщиками, погибнет, ибо временщики — враги всему долговечному, и, стало быть, пока не поздно, надо начинать сначала, с младших классов, а еще лучше с дошкольного возраста.

А между тем вот-вот на нашем горизонте замаячит и конец нынешнего столетия. Как мало вечных истин мы усвоили за минувшие сто лет! Может, именно поэтому, чем дальше отходим от титанов, с именем которых связаны осенения в культуре наших народов, тем больше незыблемых истин мы открываем в их творчестве, тем значительнее становятся свершенные ими духовные подвиги. Временами даже как будто нечто похожее на нимб начинает украшать их головы…

В одной из своих последних дневниковых записей Толстой писал, что он часто в жизни бывал грешнее грешного, но все-таки не был оставлен Богом, ибо временами, писал он, какие-то высшие силы проходили через меня, мой дух придавал им форму, и это были счастливейшие минуты в моей жизни.

Сегодня мы можем с полным основанием сказать, что высшие силы Света и Добра проходили и через сердце скромного владельца глинобитного домика ясской окраины. Его дух придавал этим силам добра и света формы, и эти мгновения стали счастливейшими минутами в истории нашего народа.