Диана Виньковецкая - Визит в Поднебесную Страница 3

Храм Неба — это скорее алтарь, а не храм. Три террасы круглой формы, окружённые мраморными балюстрадами, лежат одна на другой и служат основанием для каменного жертвенника, на котором богдыхан трижды в год торжественно совершал жертвоприношения своему прародителю.

Я почувствовала неприятное ощущение, глядя на печку с памятником сожжённому телёнку. Со всех четырёх сторон раздавались звуки криков людей, испытывающих эхо таинственных стен храма, звук носился по кругу, отдавался в ушах и почти ощущалось, что сейчас кого‑то терзают и задабривают Небо. Кажется, что вот–вот и тебя принесут в жертву.

Я назвала древнюю китайскую архитектуру императорских дворцов «угрожающей», будто вас хотят напугать, призвать к дисциплине, к подчинению высшим силам. На картинках казалось, что «задранные крыши» — это своеобразные восточные украшения, «финтифлюшки», «края поднятой палатки», а сейчас я думаю, что это — грозные атрибуты, чтобы устрашать врагов, варваров, такие, как у тевтонских рыцарей рога на шлемах. Если роскошь западных дворцов повергает в онемение, то величие китайских — в страх.

В город Син–Сян, в провинцию Шень–Си в середине Китая — там находится Институт физики, — мы поехали поездом (самолёты туда не летали). Вокзал — грандиозное современное сооружение, чисто, хотя запах чего‑то земного, человеческого присутствует. Мадам Динг привезла для наших вещей маленькую колясочку — железные прутья на колёсиках.

— Водятся ли носильщики в коммунистической обстановке? — спросила я

— Есть, но для носильщика нужно купить отдельный билет, вернее, заплатить за ношение в специальную кассу. Чаевых в Китае не берут, это не наш обычай, — заметила мадам Динг. Купили билет на носильщика, на прохождение мадам Динг на платформу и пошли в зал ожидания. Купленные для нас министром билеты были в плацкартном вагоне, и нам это не понравилось, мадам Динг сказала, что в первом классе билетов уже не было, но она попытается на месте поместить нас в мягкий вагон.

Для спуска вещей была отдельная «лестница», выложенная чёрным мрамором, идущая рядом с человеческой, поразила её узость и крутизна. Носильщик, чтоб чемоданы не грохнулись, должен был растопырить руки и повиснуть на вещах всем своим весом. Наверно, этот роскошный ход помогали проектировать «старшие братья», достигшие совершенства в раскраске отдельной спицы колеса, но оставляя без внимания строительство дорог.

Хотя у нас были «жесткие билеты», но шли мы по «мягкому коридору» для важных особ. Наш носильщик несколько раз должен был показывать билет, и мадам Динг тоже. Мы прошли две или три заставы, где группы из шести, семи человек в форме проверяли все документы и билеты. Эти серьёзные группы, которым делать было, прямо скажем, нечего, клубились у каждого прохода. У последней заставы, кажется пятой, вещи пропустили через осветитель и опять всех проверили. Дисциплина.

Купе было на шестерых, наши два места были внизу, и мадам Динг пошла договариваться насчёт перемены мест, а мы присели на наши скамейки. Напротив нас сидела немолодая китаянка, которая щёлкала семечки, и, как только мы вошли в купе, она застыла от удивления, разинула рот так, что семечки сами стали туда запрыгивать и выпрыгивать, казалось, без участия её рук. На её нижней губе повис большой шар из шелухи, но она ни рукой, ни ухом не вела, а сосредоточенно смотрела на нас. Она механически продолжала закидывать семечки в рот, переключившись от процесса наслаждения поедания семечек к более интересному зрелищу — созерцанию. Рядом с ней сидел молодой человек, сразу обратившийся к нам по–английски: кто мы, куда и зачем едем? Не меняя позы, поедальщица семечек стала его перебивать, видимо, чтобы скорее у него выяснить, что же это за люди такие? Шар из шкурок семечек упал к ней на колени, но рот остался открытым.

Давно я не наблюдала такого пристального непосредственного внимания, только во времена моего детства: когда мы приезжали летом в деревню, то со всей округи сбегались дети и тоже разиня рты и, замерев, стояли вокруг нас, пока мы разгружали вещи. И вот в Китае я вновь испытала это ощущение — детское любопытство взглядов.

В Су Джоу одна девочка лет двенадцати ходила за нами часа два, разглядывала мою одежду, туфли, смотрела, что покупаем, что смотрим, пока не обошла, следуя по пятам, весь императорский парк. Я в конце концов дала ей денег в момент пока наш сопровождающий отлучился, девочка быстро подошла к ближайшей палатке, купила конфет, оторвавшись от наблюдения. Ну, думаю, забудет, но через какие‑то минуты вижу, что она опять следит и следует за нами в трех, пяти метрах, с тем же пристальным любопытством и с тем же внутреннем восхищением. Она довела нас до машины, и я на прощание помахала ей рукой.

В вагоне под столиком стоял на подносе большой термос, разукрашенный дикими экзотическими цветами, с кипятком, напомнивший старинные братские отношения. Такие термосы, только маленькие, мы носили в школы.

Пронеслась начальница поезда в форме, на лице у неё была скрытая китайская надменная величавость, и никакого, даже отдалённого, внимания к нам не рассматривалось, кроме только одного, что ни о каком «мягком переселении» речи быть не может.

И только поезд тронулся и понеслись навстречу огоньки, моментально всё начало шевелиться, шебуршать, побрякивать, звенеть. Соседи принялись доставать припасы из сумок, мешков, распаковывать свои торбы, разливать кипяток. Точно, как в российских дальних поездах, будто все ждут сигнала ложкой по миске, чтобы приступить к еде. Оглянулась: как на столе уже стоят лепёшки, плошки с пельменями… По вагону понёсся завлекательный аромат чая. Прошёл человек с корзинкой разных закусок и воды. Проводник стал раздавать на ночь тёплые шерстяные одеяла и белые простыни, хорошо сложенные, добротные, не похожие на те скомканные, братские, бледно–серозелёные упаковки, которые мы получали в российских поездах. Надышавшись ароматами кушаний соседей, мы придумали пойти в вагон–ресторан, так как никаких припасов у нас не было, а поесть в ресторане отеля мы не успели, считая, что мы уезжаем утром в восемь, а оказалось, что накануне вечером в восемь, ещё хорошо, что вернулись к этому времени в отель, где мадам Динг оставила нам об этом сообщение. Потом в Китае мы всегда проверяли: о каком времени идёт речь, утра или вечера?

Чем и как кормят в китайском вагоне–ресторане? Не сомневаясь, что сумеем заказать ужин, может, по картинкам, а может, кто и поймёт, отправились на ужин. Сели за столик, всё по–китайски, никаких картинок, никакой еды нигде не нарисовано. Подходит человек для заказа, припоминаем некоторые отрывки полу— китайского, вывезенного из блюд ресторанов чайна–тауна. Дим–Сум! Сум–Дим! Дам— плинг! Официант не понимает нас, а только улыбается и что‑то бормочет. Зовёт одну тётку на подмогу, но она тоже не может расшифровать наших чайно–таунских блюд. Присутствующие за другими столиками, оторвавшись от своих разговоров, заказов, стали смотреть на нас и, как русские в деревне, хохотать, показывая в нашу сторону. Сообразили заказать «чиндал» — пиво. Стало уже легче. Я тоже принялась хохотать, потому что на клочке бумаги пытаюсь рисовать курицу, но у меня никак не получается, вырисовывается скоре петух, и я хочу покукарекать. Официант по рисунку распознал моё желание отведать курятины, и, пока мы пили пиво, на столике появилась роскошная курица (или петух?) тушёная в рисовой обёртке. Лёня показал на кушанье соседей, евших пельмени, и их подали! Шкурка у пельменей была такая прозрачно–нежная, что непонятно, как сохранялась внутри сочная начинка с травами и пряностями? Это осталось тайной вагона–ресторана.

Еда в Китае удивительно как приготовлена и по тонкости вкуса, и по оформлению, и по разнообразию блюд. Искусство. Ничего подобно я не видела ни в американских китайских ресторанах, ни где‑либо ещё. Фантастические павлины с красными головами, вырезанными из редиски, с перьями и хвостами из всех овощей и фруктов, всех цветов и оттенков, вишнёвых, апельсиновых, фиолетовых.

Дымчатая рыба, представленная на блюде, как букет чёрных цветов, запечённые лебеди, плавающие в озере с белыми лилиями из репчатого лука, цветы из моркови с листьями из зелёной травы, как весенние заливные луга… Крабы, уложенные звёздами из каких‑то красных китайских шкурок. Имбирь. В сетке из тонких прутиков запеченный гусь. Кролики в чесночно–уксусном соусе. Ели ли вы пьяные финики и пьяных рыбок? Мы ели их на жемчужном озере в Хан–Жоу. Мясо хрустящее с соком ананаса… Грибы в масле из зелёных бобов. Голуби в соусе из трав. Котлеты из говядины, тончайшего вкуса, лепёшки из лапок… до бесконечности. Всё готовиться на сильном огне, запекается в печке и пылает во рту.

Ночью мы подъехали к нашей станции Син–Сяну, вышли на тёмные— притёмные железнодорожные пути — сплошная тьма, ничего и никого не видно. Поезд уехал. Стоим. Так и будем тут стоять посреди Китая в кромешной тьме? Хорошо, что наш сосед по купе, говорящий по–английски, тоже выходил на этой остановке и стоял вместе с нами. Вдруг из мрака появились две фигуры, это и были наши встречающие. Один из них был профессор Ли, который и пригласил Лёню, а другой аспирант Хуань. Они вывели нас на вокзал через какие‑то кордоны к площади, на которой уже толпился народ и стояли машины, такси, рикши, все виды транспорта. Мы на институтской машине поехали через тёмные пустые улицы китайского города, где ничего и никого не было видно. Профессор Ли сказал, что днём тут тьма народа и проблем. Утром мы увидели одну из проблем: безумно много людей.