Татьяна Тэсс - Поступи, как друг Страница 7

Да, Авдеев и Куропаткин очень различны.

И все-таки они похожи друг на друга. Пожалуй, их делает схожими выражение их лиц. Это выражение определяется, очевидно, внутренним состоянием человека во время работы, тем, что можно назвать личным отношением к труду.

Оно, это отношение к своему труду, как бы высвечивает изнутри лицо человека, отшлифовывает его черты, придает зоркость взгляду, разливает по всему лицу выражение справедливой и умной силы, покойной и глубокой сосредоточенности.

Так они стоят рядом, Авдеев и Куропаткин, у своих рабочих мест в цехе — похожие и разные.

Из окон заводского цеха можно увидеть высокое здание научно-исследовательского института.

Завод «Станкоконструкция» и институт ЭНИИМС объединены в одно целое. Их объединяет не территориальная связь, а общность работы. То, что конструкторы института делают в чертеже, — на заводе воплощают, в металле.

Особенность этого завода, его индивидуальность сказываются, пожалуй, прежде всего в том, что рождение нового, работа над новым являются основным его состоянием.

Повторы весьма редки: если и выпускают станки «малой серией», то и тогда, в ходе производства, конструктор продолжает изменять и улучшать машину. Таким образом, получая новое задание, весь завод, начиная от литейного цеха и кончая сборочным, каждый раз сталкивается с новой работой.

Что же делают на заводе Авдеев и Куропаткин?

Их рабочее место находится, пожалуй, где-то у первых ростков этой живой ветви труда.

По профессии они слесаря-лекальщики. Для того, чтобы обработать деталь, следуя жестким и высок требованиям точности, нужна специальная оснастка станка. Эту оснастку и делают инструментальщики. Самую тонкую и сложную, почти ювелирную работу выполняют два «кита» инструментального цеха: Авдеев и Куропаткин.

Как-то я спросила у Петра Алексеевича Авдеева:

— Что, по-вашему, является основным в работе лекальщика?

— Уменье пилить, — сказал он так простодушно, как если бы речь шла о том, как перепилить большой пилой бревно.

Но у него в руках не пила, а напильник, и пилит он не дерево, а металл.

Я попробовала прикоснуться к приборчику, сделанному им, и ощутила под ладонью безупречно гладкую поверхность, как если бы это был отполированный и цельный металлический цилиндр. На самом же деле этот прибор состоит из нескольких тысяч деталей. Увидеть это можно только в лупу. Подгонка всех миниатюрных сопрягаемых частей сделана так, чтобы сохранить им «эластичность» движений. Думаю, что и легендарному Левше, подковавшему блоху, этакая работа была бы не по плечу.

«Станкоконструкция» — один из современнейших заводов, вооруженных высокой и точной техникой. Казалось бы, основная «ответственность» за точность прежде всего падает на станок; современная машина дает человеку гарантию точности выполнения полученного ею задания.

А тут всего лишь человеческие руки…

Руки, которые могут дрогнуть, могут ошибиться, могут что-то не удержать или выронить.

Руки, которым не свойственна железная, неукротимая точность машины.

Но это — живые, талантливые человеческие руки, руки творца, руки, которые машина никогда полностью не заменит.

Ибо машине дана способность выполнить, но не дан дар создавать, творить. И чем совершенней машина, тем выше разум создавшего ее человека, тем искусней и прекрасней руки мастера.

И вот я смотрю на руки двух рабочих — Авдеева и Куропаткина.

Они так же не похожи друг на друга, как и их владельцы.

У Авдеева рука пошире, с раздавшейся ладонью, движения ее мягкие, мерные. У Куропаткина — руки сухие, нервные, с узкими пальцами, как бы источающие упругий ток энергии.

И вместе с тем эти руки тоже похожи друг на друга. Ибо именно для таких, как они, подходит созданное народом, меткое, глубоко уважительное, глубоко поэтическое по самой своей сути определение «золотые».

Что же свойственно золотым рукам? Точность? Быстрота?

Да, но не только это.

Думается, золотые руки — прежде всего руки умные.

И Куропаткин, и Авдеев — это рабочие, труд которых непосредственно слит с трудом конструктора.

Они не просто «переводят» чертеж в металл. В ту минуту, когда на их столик легла свежая синька чертежа, они воспринимают его как вопрос, заданный им конструктором. Они отвечают на этот вопрос созданием нового прибора, нового инструмента, в его зримом объеме, в его рабочих характеристиках, в его, если хотите, технической эстетике, ибо лаконично решенная, безупречно выполненная деталь всегда красива.

Но каждый новый вопрос требует и нового ответа. Труд их — всегда труд творческий.

Что же еще отличает золотые руки? Терпение? Трудолюбие?

Да, но не только это. Еще и высокая культура труда.

Она не всегда определяется лишь дипломом об окончании специального учебного заведения.

Культура труда рождается и как сумма выработанных навыков, сумма практических знаний, неусыпной взыскательности к себе, непрестанного поиска.

— Куропаткин — он, представляете, какой? Куропаткин тригонометрию знает! — уважительно говорит о своем товарище Авдеев.

Сам же он, пока ищут в табличке тригонометрическую функцию, быстренько, по собственному, ему одному известному методу, пересчитывает то, что ему необходимо. Причем сделает это так точно, что еще никто ни разу не нашел у него ошибки.

Культура труда Авдеева и Куропаткина сказывается в четком понимании каждой встающей перед ними задачи, в современности их технического мышления, в вооруженности готовыми к действию, активными знаниями.

Но золотые руки всегда еще и щедры.

И не только в том их щедрость, что не любят они пересчитывать, не тянутся цепко ухватить да не выпустить, не отдать другому.

Оки щедры прежде всего тем, что с охотой делятся своей сноровкой, навыком, тем, чем владеют, чему прочно научились. Но и здесь, в щедрости этой, сказывается различие характеров двух людей, двух товарищей, о которых идет речь.

Авдеев добр и терпелив.

Говорить попусту он не любит и предпочитает не объяснять словами, а показать на деле. Покажет он хоть десять раз подряд и сделает это не торопясь, спокойно, уступчиво.

У Куропаткина терпения не хватает.

Куропаткин вспыльчив и взрывается, как ракета. «Ведь это же так просто!» — сердится он на непонятливого.

Он торопится научить, торопится увидеть воочию результаты того, что передает ученику. Ему кажется: все, что понято и любимо им, — так же ясно и дорого каждому человеку.

Вероятно, иногда Куропаткин в этом ошибается. Но это не порождает в нем душевной скупости. Сквозь несговорчивость и вспыльчивость в нем живет и светится то прямое и сильное чувство, которое является главным содержанием его души.

Люди немногословные, Авдеев и Куропаткин не любят рассказывать о себе.

Едва заходит речь о них самих, как на лицах их появляется такая тоска, такое уныние и беспокойство, будто им предстоит сейчас сесть в кресло к зубному врачу.

Но вот беседа касается дела, которому они служат.

Обстановка сразу меняется, два товарища становятся куда более словоохотливыми, стараются рассказать точней, понятней, передать все технические детали.

Но чем подробней они говорят, тем ясней проступает то, чего оба они не касаются ни фразой, ни словом.

Это — высокая рабочая честность и какая-то удивительная целомудренная чистота в отношении к своему труду, своему ремеслу, своему заводу.

И еще это — любовь.

Та любовь человека к своему труду, которая рождает все доброе на нашей земле.

Страна наша щедра на таланты: людей с золотые руками можно встретить, наверное, на любом заводе. Да и тот завод, о котором идет сейчас речь, может похвалиться не одним таким мастером, как Куропаткин или Авдеев.

Но что-то глубоко привлекательное есть в этих двух людях, в их молчаливой, спокойной силе, в их несговорчивости, угловатой скромности. И когда говорят о них на заводе, ощущаешь уважительность, которую вызывает не только их труд, но и еще многое другое, что не так-то просто распознать.

Случалось ли вам как-нибудь ехать в автобусе, в котором рабочие завода отправляются на рыбалку? Тогда вы знаете, что такой автобус — это своего рода передвижной клуб.

Проехать в нем — значит узнать многое, что делается на заводе, — и в цехах, и в семьях. Всех переберут, никого в покое не оставят… Потом перейдет разговор на рыбацкие дела, и тут уж пойдут подтрунивать да подшучивать друг над другом!

Авдеев сидит, помалкивает, смотрит в окно. Дойдет очередь, подшутят и над ним, но легонько, не круто соля. Он опять отмолчится и только скажет, покашляв:

— У кого снасть богатая, к тому рыба сама пойдет, меня что? У меня одно чувство в руках…

И вот уже автобус подходит к озеру.

Как ни выбирают заветное место — гляди, уже у каждого куста торчат машины и автобусы, как молодые бычКи. На льду озера черным-черно: рыболов возле рыболова. Сядет у лунки и Авдеев, такой же степенный и неторопливый, как в цехе. Но вот один раз… Сейчас я расскажу, что случилось один раз.