Георгий Марков - Строговы

Георгий Мокеевич Марков

Строговы

Слово к моим читателям

Всякий раз, когда моя книга выходит в свет и направляется к читателю, я испытываю острое волнение. Так было в дни моей житейской и литературной молодости, когда я с трепетом в сердце вынес на читательский суд свое первое произведение, так происходит и теперь. Казалось бы, беспокоиться нечего – книги выходят не впервые, они уже не раз переизданы, переведены на многие языки народов нашей родины и зарубежных стран, о них написаны статьи критиков и литературоведов. Однако беспокойство и тревожное ожидание читательского отклика не покидают меня. Почему же происходит это?

Да потому, что мне, как и каждому советскому писателю, понятно то чувство, с каким читатель берет книгу. Что он ждет от книги? Многого! Он хочет, чтобы книга взволновала его душу, обогатила его, показала ему великое многообразие людских типов, открыла новые пласты жизни, помогла ему жить и трудиться.

И вот, когда мысленно представишь себе эти большие и серьезные ожидания читателя, понимаешь, какую огромную ответственность принял ты на свои плечи как писатель.

Думается, что каждая книга должна говорить сама за себя. Какие-то дополнительные пояснения к ней не требуются. Но у читателей всегда возникает законное и вполне объяснимое желание знать об авторе большее, чем его имя и фамилия. Их интересует, почему же он написал именно эту книгу, интересует его жизненный путь, то, как протекала его творческая работа, какие у него имеются замыслы на будущее.

Постараюсь, насколько это возможно в кратком слове, ответить на эти вопросы, которые встречаешь и в письмах читателей, и в живом общении с ними на читательских конференциях и встречах.

Я родился в 1911 году в далеком сибирском селе Ново-Кусково, нынешней Томской области. Мой отец и дед были охотниками. До шестнадцати – семнадцати лет я безвыездно жил в деревне, проводя значительную часть времени в тайге: то на охоте, то на промысле кедрового ореха, то на рыбалке. Отец в поисках лучших промысловых угодий много путешествовал, и вместе с ним я еще в раннем Детстве побывал на Чулыме с его притоками, на Томи, средней Оби, Васюгане, Парабели и других реках Сибири.

Когда меня спрашивают, в какой школе я получал художественное воспитание, я отвечаю, что начальной школой и жизни и искусства была для меня среда охотников, промысловый труд, таежный костер и охотничий стан.

Среда охотников, в которой я провел свое детство и юность, необычайно поэтическая. Труд охотников-промысловиков тяжелый, но увлекательный, полный разнообразных неожиданностей и приключений. Охотник – своеобразный первооткрыватель: он постоянно ищет, всегда в движении. Как правило, охотники хорошие рассказчики, искусные мастера живого слова.

Обычно по вечерам у костра собирались охотники всей артели. За день каждый из них исходил по тайге сорок – пятьдесят, а то и более километров. И вот после ужина начинаются рассказы о том, что было, а иногда и о том, чего не было. Невозможно оторваться от этих рассказов! Они уносят тебя в самые далекие и сокровенные уголки бескрайней тайги, вводят в мир простых и суровых понятий трудовой жизни охотников, беспощадно требующей от них ловкости, мужества, постоянного напряжения. И что бы я ни писал сейчас, я чувствую себя неотрывным от этого окружения, окружения моего детства.

Впечатления той поры и приобретенные тогда знания помогали мне в работе над моими ранними рассказами и повестями, над романом «Строговы», посвященным прошлому, помогали и тогда, когда я писал роман о современности «Соль земли».

Писать я начал рано, и на это натолкнула меня сама жизнь.

Было это в 1924 году. В одной из деревень теперешней Томской области мне пришлось быть подпаском.

Однажды мы с пастухом, который был года на четыре старше меня, ушли в деревню, чтобы вымыться в бане. Когда через несколько часов мы вернулись на поля, то увидели наше стадо овец сбившимся в кучу в углу загона. Впереди стада лежали четыре растерзанных овцы. Мы сразу поняли, что по полям прошла волчья стая.

Не успели мы оправиться от растерянности, как на полях появились наши хозяева. Это были два крепких, рослых мужика, в брезентовых дождевиках, верхом на лошадях, с ременными бичами. Вероятно, кто-то из проезжавших по проселку видел происшедшую беду и сообщил им об этом. Как смерч, они налетели на нас и избили на моих глазах пастуха до крови. Парень был не здешний, из прибалтийских беженцев, круглый сирота. Защитить его было некому.

По обязанности подпаска, я тоже отвечал за случившееся. Влетело от хозяев и мне, но бить меня они не стали, и, конечно, не потому, что я был еще совсем мальчишка, что называется «аршин с шапкой», а потому, что у меня был жив отец – охотник-медвежатник, силач и отменный стрелок, а главное – правдолюбец. Кулаки его побаивались.

С неделю я жил с ощущением гнева против хозяев, не зная еще, как излить его. Мне жаль было товарища, которого хозяева подвергли унижению. Но наконец способ мести хозяевам был найден. К этому времени я был уже комсомольцем (в союз молодежи я вступил в период ленинского призыва в феврале – марте 1924 года) и решил обо всем, что произошло на полях, написать в газету «Томский крестьянин».

В моей корреспонденции говорилось о том, что на полях Воронопашенской волости развелось много волков. Они губят скот, из-за этого кулаки избивают пастухов, а власти взирают на все с полным равнодушием.

Свою первую корреспонденцию я отнес в соседнюю деревню и там опустил в почтовый ящик. Сделал я так потому, что в нашей деревне секретарь сельсовета был подкулачник и почтовый ящик находился в его ведении. Нам, комсомольцам, было известно, что подкулачник любил заглядывать в письма, которые так или иначе касались нашей сельской жизни…

Заметка была напечатана, и это, естественно, вызвало во мне чувство гордости. В редакции, правда, ее переписали почти заново, но заголовок остался мой: «Волки одолели».

Вскоре население ряда деревень было поднято для участия в облаве на волков. Организатором этого выступил волисполком. Волчья облава – охота особого рода. Это похоже на народное празднество. В ней участвует множество народу. Собираются все – от ребятишек до старух, едут на телегах, верхом, идут с ружьями, с вилами, со стягами… На этот раз облава была особенно успешной.

И когда я увидел все то, что произошло после опубликования моей заметки, я понял своим детским сердцем великую силу печатного слова, его способность подымать людей на большие и полезные дела.

Эта газетная заметка была, как сказали бы теперь, моим первым «вторжением в жизнь». С той поры я стал активным селькором газет «Томский крестьянин», «Красное знамя», «Путь молодежи». Свою селькоровскую работу я совмещал с работой общественного распространителя печати. Редакции газет и журналов поощряли меня, награждая бесплатной годовой подпиской на издания. С приходом почты (а она прибывала в нашу деревню один раз в неделю) я получал пачку свежих газет и журналов. Так я приохотился к чтению, приобщился к участию в общественной жизни.

Вскоре комсомольцы назначили меня вожатым первого в волости пионерского отряда, потом выдвинули в райком комсомола. Комсомольской работе я отдал немало лет своей жизни. Работал в райкомах, горкомах, в краевом комитете комсомола, редактировал молодежные газеты и журналы Западно-Сибирского края. Одновременно учился, был студентом Томского государственного университета и, конечно, мечтал о писательском поприще, печатая в газетах и журналах то очерки, то зарисовки, то статьи. И в Томске, и в Новосибирске, и в Иркутске, где мне довелось жить, были хорошие библиотеки, лектории, были образованные, доброжелательные люди, которые во многом помогали мне.

В начале моей литературной работы меня особенно привлекали экономические темы. Я всегда интересовался экономикой, любил всякую «цифирю», и теперь я очень люблю читать статистические и экономические отчеты колхозов, промхозов, строек, предприятий, данные об отдельных отраслях хозяйства. Моя журналистская работа проходила в годы строительства Большого Кузбасса. Недостатка в фактическом материале не было, и я часто выступал с очерками по вопросам организации труда, набора рабочей силы и т. д.

А между тем в это же самое время я вынашивал мечту о художественном произведении. Мне хотелось написать такую книгу, в которой я рассказал бы обо всем том, что я знал, чему я был свидетелем. Раздумывая над будущей книгой, я вспоминал людей, среди которых рос, трудился, воспитывался. Эти люди казались мне самобытными, интересными, достойными того, чтобы поведать о них.

Постепенно в уме начали складываться отдельные сцены, эпизоды, потом главы, но все это связать в одно целое я долго не мог. Вероятно, здесь уже вступали в действие законы искусства, требовались большие обобщения. Я понимал, что моей жизненной практики, моих наблюдений и знаний родной деревни для этого недостаточно, нужно было искать источники, дающие более широкий жизненный материал. На это потребовалось и время, и новые усилия. Я много работал в библиотеках, изучая историю своего края, различные экономические и этнографические исследования о сибирской деревне, волостные архивы, статистические данные, рыночные дневники Томска, Иркутска, Красноярска; ездил по селам Причулымья; встречался со старыми большевиками. Изучал также и историю революционной борьбы в Сибири, историю сибирской тюрьмы и ссылки – политические ссыльные оказывали на местное население большое влияние. Все это обогатило меня, дало мне разнообразный материал, которым я мог пользоваться, создавая книгу. Роман «Строговы» рождался медленно, я все никак не мог поставить точку. Так складывался вариант за вариантом.