Лопухин - Дневник русского добровольца

Дневник русского добровольца

Испания 1937 года

1 сентября

Прибыли в деревню Конти: десятка полтора обветшалых крестьянских домов, в центре церквушка, которую выстроили, видимо, еще во времена царя Гороха. Моросит дождь... Зашли в один из домов, страшная беднота. По-моему, еще хуже, чем у нас, в России. Ночевать решили во дворе (в доме очень спертый воздух). Натянули два куска брезента, прижались друг к другу спинами. Санчес наковырял где-то щепок и развел огонь. Испанцы без кофе не могут, вот и наш — придвинул к импровизированному очагу свой помятый котелок.

Потянуло дымком, и сразу нахлынули воспоминания (так со мной всегда, когда меняю обстановку и перемещаюсь в пространстве): имение отчима под Ливнами, я развожу свой костерок в укромном уголке огромного запущенного парка. Сверху капает дождь, капли стучат по листве, но не могут пробить крону. Я, весь сжавшись, зачарованно смотрю на язычки пламени, пожирающие тонкие ветки и пожелтевшие листья...

Но выпить кофе Санчесу спокойно не дали. Во двор вошел капитан Свинцов. Поставил нашему "отделению" задачу: окопаться на окраине деревни и внимательно следить за возможным подходом красных (так здесь все называют республиканцев и их сторонников).

В нашем "отделении" пять человек — я, поручик Черемушкин, Сергей Иванов (штатский), Санчес и фон Дитрих (немец из Эстонии). Я и Черемушкин прошли смуту в России (я — в составе Корниловского полка, Черемушкин — в рядах армии адмирала Колчака). Фон Дитрих говорит, что воевал у Юденича, но очень сомнительно: стреляет плохо, очень не дисциплинирован и вообще, витает где-то в облаках. Авантюрист, это скорее всего. Об Иванове мало что знаю, говорит, что окончил гимназию в 1917-м, с родителями бежал в Крым, рвался в армию, но отец не отпустил. В ноябре 1920-го ушел на одном из судов в Турцию, жил в Константинополе, где потерял мать и отца (умерли, по его словам, от тифа). Проев последние деньги (продавал семейные жемчуга), смог нелегально пробраться в Болгарию, а оттуда в Прагу, где учился в одном из эмигрантских институтов. В начале 1930-х, уже в Париже, перебивался случайными заработками, но внимательно следил за жизнью соотечественников и мировыми катаклизмами. Сейчас в Испании. Хочет, опять же как сам говорит, проверить себя. Что правда, что нет — кто знает... Санчес — наш единственный испанец, доброволец, его отца — владельца большого поместья — жестоко убили еще в 1935-м, разбушевавшимся крестьянам не давали покоя его земли. Сын спасся, благодаря чистой случайности, что стало с матерью и тремя сестрами, он не знает. (Вновь вспомнил своих соседей по Орловской губернии — Букиных: крестьяне в семнадцатом подняли на вилы отца многочисленного семейства, и тоже — из-за земли. Год спустя дошли сведения, что две дочки-близняшки замерзли зимой 1918-го, сын пошел искать хлеба и пропал, а мать их сошла с ума — ничем не могла помочь своим детям.)

Заняли позицию в тридцати метрах от последнего дома. Вырыли стрелковые ячейки, земля, несмотря на продолжающийся дождь, как камень. Уже вечер. Выставил наблюдателя — Иванова, через два часа его должен сменить Санчес.

Все, иду спать.

2 сентября

С утра вновь дождь. Вдалеке раздается канонада, это артиллерия противника. В десять часов послал Санчеса на командный пункт, быть может, что-то раздобудет поесть. Он вернулся без еды, но вместе со Свинцовым. Тот наорал на меня за то, что я самовольничаю: "Завтрак будет вовремя".

— Во сколько?

Свинцов повернулся и зашагал в деревню, не ответив.

Дожевали последние сухари, запив их холодной водой. Санчес пообещал на обед достать что-либо более существенное ("у моих земляков"). Да, забыл упомянуть, Санчес довольно сносно объясняется по-русски. Говорит, что тяга к языкам. Врет наверно (ох уж мой пессимизм).

Завтрака так и не дождались, но обед все же получили.

Кончаю писать, красные начали обстрел из пулеметов...

Сейчас восемь вечера. Пять часов находились под свинцовым дождем, голову было трудно поднять. У нас потерь нет. Санчес, время от времени, приподнимался в своем окопчике и посылал в сторону противника отборные ругательства. Противоположная сторона отвечала пулеметными очередями. Мы не выпустили ни одной пули. Свинцов больше не появлялся. На ужин какая-то размазня из кукурузы.

Сейчас уже темно. Смотрю в небо и ловлю себя на мысли: зачем я здесь? Почему не в Париже? Когда впервые прочитал в "Последних новостях" (эмигрантское издание, выходившее в Париже; главный редактор — П. Н. Милюков — придерживался умеренно левых взглядов — В. Т.) о военных столкновениях в Испании и о позиции генерала Франко, весь встрепенулся, как после спячки — началось! То, чего мы не смогли сделать под Севастополем, быть может отсюда, из Испании, мы продолжим, и уже не одни. (Вспомнил французов, стоящих на рейде в Севастополе — сытых и наглых, беженки просили взять если не их, то детей на борт и вывести из ада, называемого Россией, а союзники лишь усмехались в ответ и делали вид, что не понимают. Быть может сейчас, после явной угрозы с Востока — из Советской России — они одумались?) Помню разговор с генералом Пеликановым (он служил швейцаром в одном из парижских ресторанов: “Уж лучше умереть с винтовкой руках, отправив на тот свет еще парочку товарищей, чем сгнить здесь, среди этих мирных ресторанных огней. Я уже стар, а ты, дорогой мой, подумай. Там, — он махнул рукой на запад, — ты был бы более полезен, чем за баранкой своего ободранного такси”). Последнюю ночь перед отъездом провел с Настей, она ласково шептала на ухо: “останься”... Нет...

3 сентября

Кажется, начинается. В девять утра приполз Свинцов (хотя красные не стреляли так активно, как вчера). Хорошо хоть догадался приволочь с собой несколько банок мясных консервов и три сотни патронов.

В одиннадцать часов (Свинцова уже не было) красные начали артиллерийский обстрел деревни, снаряды рвались и рядом с нами, и перелетали через наши окопчики. Я считал, дошел до пятидесяти двух, потом плюнул и старался переключиться на воспоминания о Насте. В одиннадцать тридцать раздались пулеметные очереди, еще минута, и стало видно, как от дальних оврагов движется жидкая стрелковая цепь. Противник пошел в атаку. Я отдал команду огня без моего приказа не открывать.

Красные все ближе и ближе, вот уже можно различить отдельные фигуры, противник ведет редкий винтовочный огонь. Он нам не причиняет вреда, по моему, они даже не догадываются, что мы их ждем. Еще ближе, еще... Я отдаю команду: "стрелять на поражение". Наблюдал за Дитрихом и Санчесом, они — ближе, первый бьет почти не целясь, второй тщательно выбирает цели и после каждого выстрела внимательно смотрит — попал или нет. Я берегу патроны, стреляю выборочно, но внимательно слежу за тем, насколько продвинулась цепь. Слева и справа от нас ведут стрельбу другие "отделения".

Противник огня не выдержал, отступил. На поле осталось лежать пять—шесть трупов.

Все, бою конец.

В три часа все началось вновь. Артобстрел, пулеметный дождь, новая атака (в этот раз вражескую пехоту прикрывали бронеавтомобили). Прекрасно видел, как после моего выстрела один из красных "споткнулся" и рухнул на землю. Господи! Прости, очередная смерть на моей совести.

В этот раз красные более настырны, не останавливаются, даже несмотря на усилившийся свинцовый град с нашей стороны. Дитрих, кажется, понял, что он не на прогулке, стреляет редко, тщательно прицеливаясь. Санчес спускает курок еще реже, чем раньше, но все же более результативно.

В нашу сторону бронеавтомобили не идут, они двинулись в сторону соседей. У нас нет орудий. Наши подпускают их как можно ближе и забрасывают грантами. Рискованные ребята. Не знаю, смогу ли так же.

В семнадцать часов противник вновь отступил, отстреливаясь и, видимо, посылая нам проклятья.

С восемнадцати до двадцати часов красные били по нашим позициям из пулеметов и легких орудий, но вреда нам никакого не причиняли.

Все, иду спать, за день перенервничал. Только сейчас почувствовал, насколько голоден, но сил взять котелок в руки нет.

4 сентября

Первым делом поел, всю ночь снилась жареная утка. Противник молчит, мы тоже. Пока небольшая передышка, хочу написать о нашей роте, одной из немногих смешанной по составу.

В роте 53 человека, 34 из них — русские, остальные — испанцы, португальцы и марокканцы (последних пять человек — разведка). Командир — штабс-капитан Владислав Свинцов, несомненно, обстрелянный "воробей" (все же боится за свою жизнь). На вооружении роты винтовки, пистолеты и три пулемета. 90% солдат и офицеров не новички в военном деле, воюют уже почти год, полтора.

Так, кончаю писать, красные, кажется, вновь зашевелились, продолжу вечером.

Десять вечера. Вторая половина дня — просто кошмарная. Атаки противника подобно волнам, накатывались одна за другой. Сегодня и на нашу долю пришлась борьба с бронеавтомобилем. Он двигался впереди пехоты, поливая наши позиции почти беспрестанно. Я пропустил бронечудовище мимо себя и бросил ему в бок свою единственную гранату, справа его угостил Санчес. Автомобиль остановился, попытался вновь сдвинуться с места, но, видимо, мотор после наших гранат поврежден и очень серьезно. Неожиданно открылись люки и из "нутра" вынырнули двое в черных комбинзонах. Мы оказались проворнее, я, почти не целясь, едва приподнявшись в окопчике, выстрелил в одного из танкистов, он скатился вниз. Второй, не ожидав подобной реакции, замешкался, пытался вытащить из кобуры свой револьвер, но тщетно. Его пристрелили Санчес и фон Дитрих. Последний — молодец. Хладнокровно щелкает затвором, зажав в зубах какую-то травинку. Совершенно спокоен.