Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Руфин Гордин

Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Роман о предначертанном, но несбывшемся

Читателю

ШЕСТВИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ — это год 1787-й, вместивший в себя многое, год — зеркало царствования Екатерины II, уже Великой, и год торжества России, прочно утвердившейся наконец на берегах Черного моря по завету Великого Петра. Это год Тавриды, год открытия Севастополя, Херсона, Николаева, Екатеринослава, год создания Черноморского флота. И год, открывший единоверным народам Болгарии, Греции, Валахии, Молдавии, Сербии, вассалам Османской Турции дорогу к государственности.

Но было и ПРЕДШЕСТВИЕ. О нем — в «Голосах». О нем, ушедшем в глубь веков, — в отрывках под общим заголовком «Сквозь магический кристалл…».

Эта книга — о шагах к дерзновенной мечте. Ее действующие лица, ее герои так или иначе остались в истории, равно и события, разворачивающиеся на ее страницах.

Достоверность — вот мой неизменный девиз.

Автор

Ветвь первая: сентябрь 1451 года

…И, прослышав о воцарении молодого султана Мехмеда II[1], сына Мурада, некогда могущественного среди владык подлунного мира, да пребудет он вечно в благоуханных садах Аллаха, в Эдирне-Адрианополь[2], новую столицу султанов, потекли посольства государей стран Запада.

Первым прибыло посольство императора Византии Константина XI, благо от его столицы Константинополя до столицы османов было всего-то два дня пути.

Новый султанский дворец неторопливо строился, и Мехмед принимал послов в старом, где не было ни просторных покоев, ни пышности и во всем царил аскетический дух прежнего владыки Мурада.

Послы Константина были полны смутных надежд. О девятнадцатилетнем султане шла недобрая молва. Говорили, он жесток, своеволен и надменен. Не таким был его отец — просвещенный и милосердный государь, благосклонно относившийся к иноверцам, к Византии. Будет ли молодой султан столь же благосклонен? Говорят, отец не слишком жаловал его, и он рос дичком. И только на закате своих дней спохватился и повелел приставить к дичку достойных пестователей, дабы голова его была полна знаний о мире и правлении.

Наставники его выучили наукам и исламской мудрости, он усвоил языки некоторых подвластных народов — греческий и арабский, персидский и латинский, древнееврейский и армянский.

Но науки не всегда умягчают сердце — такое сердце. И он оставался своенравен и жесток. Говорили, его опасается великий везир Халил, сподвижник отца, его друг и единомышленник, главный пестователь наследника. Мехмед говорил ему: «Учитель…»

Учитель, повторяю, опасался ученика. А ученик пока что упивался доставшейся ему безграничной властью, полной и никем не стесняемой.

Он был щедр на посулы, ведь посулы ничего не стоили. Особенно те, которыми он одарял неверных. Аллах заповедал: обман неверных, тех, которые не уверовали, — святое дело. Если бы неверные прониклись истинами, заключенными в священной книге мусульман Коране, то стали бы осмотрительней и наверняка обратились бы в истинную веру.

И когда послы императора Константина распростерлись пред ним ниц, он поднял их. И проговорил голосом звучным и ясным:

— Город ваш почитаем нами, и мы воздаем должное владыке Константину…

Послы осмелились наконец поднять глаза, дабы взглянуть на выражение лица повелителя правоверных. Оно было бесстрастным, тонкие губы, крупный нос и глаза, глядевшие поверх них, — все было жестким и холодным.

Мехмед продолжал:

— Я удостоверяю, что столица Константина может пребывать в безопасности. Я подтверждаю это, возложив руку на Коран.

С этими словами он левой рукою прикрыл позлащенную книгу, покоившуюся пред ним на подушке. И пробормотал невнятно нечто, похожее на обещание:

— Еще мы согласны выплачивать ежегодно три тысячи аспр на содержание нашего брата принца Орхана. Пусть он будет надежен относительно наших намерений…

Это стало полной неожиданностью и заставило послов распрямиться. Ведь принц Орхан, укрывшийся в Константинополе, был главным претендентом на престол османов. Если Мехмед столь умягчился, то… то это могло значить, что либо он уверен в незыблемости своей власти, либо такой мерой выказывает свое презрение к отступнику, а может, то и другое вместе. В любом случае это казалось им добрым знаком. Но более всего — клятва на Коране.

Восседавший ниже султана великий везир Халил одобрительно качал головой при каждом слове своего повелителя. Да, так поступил бы и покойный султан Мурад — да пребудет он вечно в памяти и молитвах правоверных, — великий и непобедимый правитель, светоч мудрости и знаний, грозный воин Аллаха, его повелитель и друг, высокий друг. Он оказывал покровительство императору Константину, сильный и могучий — слабому и немощному.

Величие Византии было все в прошлом. Воины Аллаха потеснили ее. Пощаженной осталась лишь одна столица. Да, Константинополь — все, что оставалось от некогда грозной империи, диктовавшей свою волю народам Европы и Азии. Да и сама столица усохла. Когда-то самый многолюдный город на всем Востоке, он ныне пребывал в упадке и запустении.

Послы Константина, пятясь, покинули залу, давая место другим. Они были удовлетворены: султан поклялся обеспечить безопасность Константинополя, это было главное.

Император Константин выслушал их с приветливым лицом. Ему казалось: главное достигнуто. Но чем долее он размышлял, тем более червь сомнения точил его душу.

— Можно ли верить клятве Мехмеда? — вопросил он на совете.

— Нет! — тотчас воскликнул патриарх Григорий.

— Нет, нет и нет, — в один голос отозвались остальные министры его правительства.

— Как же нам поступить?

— Готовиться к войне и просить помощи у единоверцев на Западе, — отвечал за всех секретарь и наперсник императора Франдзис.

Глава первая

Нетерпение

Я желаю и хочу лишь блага той стране, в которую привел меня Господь. Он мне в том свидетель. Слава страны создает мою славу. Вот мое правило; я буду счастлива, если мои мысли могут сему способствовать.

Всемилостивейшая Государыня! Готовясь теперь к открытию области Таврической, повергаю к освященным Вашего Императорского Величества стопам мои усерднейшие мнения о установлении сей области.

…Из разных мест выписал я колонистов, знающих экономию во всех частях, дабы они служили примером тамошним жителям. Но сия пространная и изобильнейшая земля в России не имеет еще и десятой доли жителей по ея пропорции, и для того я осмеливаюсь всеподданнейше просить о подаянии следующих к населению способов:

1. Дьячков заштатных, которых Синод отдаст на поселение, позволить перевезти на места тою суммою, что была назначена для переселения татар; из сих денег употребится и на обселение ставропольских калмык. Помянутые дьячки имеют быть военными поселенцами. Из сего выйдет двойная польза, ибо получатся и хлебопашцы и милиция, которая вся обратится в регулярные казацкие сотни и будет неисчерпаемым источником воинов…

2. Дозволить всем старообрядцам, которые переселятся на места, лежащие между Днепром и Перекопом… отправлять служение по старопечатным книгам.

3. Пошлинный сбор в самом полуострове столь мал с привозных товаров, что едва достанет на содержание страны. Если бы было благоугодно… оный с Таврического полуострова совсем снять, то сим сократится стража и привлеклись бы многие жители из-за границы.

Потемкин — Екатерине II

Замешательства крымские еще поныне не успокоились… Сии, хотя не люди, умеют, однако же, из всякого случая делать нам пакость…

Румянцев-Задунайский — Потемкину

…греков призревать, желающих поселиться в Керчи и Еникале с семействами их, на иждивении нашем и наших кораблях, здания храмов и дома строить за счет казны…

Потемкин — Ал. Орлову

Сиятельнейший Калга султан Шахин-Гирей, мой почтеннейший приятель! Я имел сугубое удовольствие получить два всеприятнейшия ваши письма, которыми вы меня почтить восхотели, и в оных найти выражение сантиментов вашего сиятельства… Ваше сиятельство, учреждая все поступки и деяния ваши к достижению прямого благоденствия народов татарских, без сомнения, тем удовлетворяете обязательствам двух Империй по последнему мирному меж ними договору…

Румянцев-Задунайский — Шахин-Гирею, последнему хану Крыма

…По прилежному обозрению нашлось, что нужнейшие места к укреплению в Тавриде есть следующия: