Тулепберген Каипбергенов - Непонятные

Книга третья. НЕПОНЯТНЫЕ

Часть первая

1

Длинна и тревожна дорога в благословенную Хиву…

Длинна потому, что каждый шаг коня отдаляет путника от родного аула. Как бы торопливо ни ступал конь, как бы старательно ни подгонял его всадник, а все под копытом песок да степная колючка, и нет им конца.

А тревожна оттого, что, отправляясь в Хиву и намереваясь войти в одни из просторных ее ворот, не знаешь, вернешься ли назад. Те из почтенных, кому доводилось бывать в великом городе в далекие и близкие времена, долго потом в молитвах благодарили всевышнего за благополучное возвращение.

От отцов, дедов и прадедов передалась тревога сыновьям и внукам, и, собираясь в путь, кроме хурджуна с подарками, без которых не пройдешь ни в северные, ни в южные, ни в восточные ворота, они брали с собой еще и слова той самой молитвы, оберегающей от зла и несчастий.

С такой молитвой ехал в Хиву и Ерназар, сын младшего бия Мыржыка и племянник старшего бия Айдоса. Оба бия давно оставили этот мир. Младшего убил старший за измену, старшему отрубил голову его стремянный, чтобы старший бий каракалпаков не стал пленником хивинского хана и не был повешен на рыночной площади или растоптан копытами разъяренных коней. Тогда, в 1827 году, подавляя восстание каракалпаков, мало кого пощадил владыка Хорезма. Дорога, по которой ехал сейчас племянник Айдоса, а миновало с тех пор немало лет, все еще была усеяна человеческими костями. О многом напоминали эти кости, о судьбе непокорных напоминали. И напоминание это было печальным…

Да, трудна и длинна дорога в Хиву, утомиться может и путник, и конь, однако одолевающий ее знает: пока не коснется твоя рука кольца ворот хивинских, не покидай седла. Покинешь седло — станешь добычей случая. Случай же, как степной волк, готов вонзиться в твое горло острыми клыками, а вонзившись, вряд ли потом отпустит.

А вот покинул седло Ерназар. Забыл, что ли, совет предков или не почуял вблизи волка степного, в Куня-Ургенче сошел с коня, стал добычей случая.

Праздник справлял город. По обычаю перед народом выступали борцы, показывали свою силу и ловкость. Ввязался в борьбу Ерназар. Кровь-то молодая горяча, не остудишь ее ни мыслью разумной, ни предчувствием осторожным. Схватился с самым сильным борцом Куня-Ургенча, хвастливым палваном, прозванным Слоном. Схватился и одолел его.

Не сразу, конечно, одолел. Палван куня-ургенчский сотни раз выходил на ковер, опытен, ловок и коварен был, а о росте и силе и говорить нечего. Против него Ерназар казался соколом против беркута. Повалил все же Слона молодой богатырь, коснулись ковра лопатки куня-ургенчского палвана.

— Яша! Да здравствует! — должны были крикнуть куняургенчцы, увидя победу молодого богатыря. А не крикнули. Приняли они эту победу как унижение своего города, как позор. Борец-то их славу нес Куня-Ургенчу, возвышал его. Победил чужак Слона, вроде бы победил город. Чему же радоваться? Скорбеть надо.

Награду все же дали. Вывели Ерназару коня-красавца, чистых йомудских кровей. Глаза горят, грива струится пламенем под ветром, да и сам как пламя, не сдержать в узде.

Поклонился старикам Ерназар, поблагодарил за награду. Вставил ногу в стремя, чтобы вскинуться в седло, а вот вскинуться не успел. Тенью возник перед ним джигит в туркменской папахе. Возник и произнес негромко:

— Силен же ты, каракалпак. Как звать-то тебя?

— Ерназаром.

— Хорошее имя, береги его!

— Стараюсь.

— Сегодня плохо старался. Удивленно глянул на джигита Ерназар.

— Разве не положил на землю вашего палвана?

— Положил. Но, как говорят старики, кто победил при солнце, того победят при луне…

— Что же, у него ночью силы прибавится?

— Силы не прибавится. Да не на собственную силу Слон надеется, У него братьев кровных и некровных как муравьев в муравейнике. Сообща они и льва задушат…

Лицо и глаза у парня в папахе были добрыми, и Ерназар поверил ему.

— Рано ли взойдет нынче луна? — спросил он.

— Поздно.

— Спасибо, брат! — Ерназар вынул из переметной сумы плеть с костяной рукоятью редкой работы и отдал джигиту. — Какое имя я должен назвать, благодаря всевышнего за спасение?

— Аннамуратом меня зовут.

— Есть еще имена, что следует помнить?

— Немало… Старики тоже хотят тебе благополучия. Ерназар прижал руку к сердцу и склонил голову:

— Поклон им, братец Аннамурат!

— Береги себя, смелый богатырь, — прошептал джигит. — Не слезай с коня, пока не доскачешь до родного порога.

— Далеко родной порог. Да и не с руки возвращаться. Остановлю коня, когда найду желаемое.

— Много ли шагов до этого желаемого?

И много, и мало… — Ерназар наклонился к джигиту и сказал, приглушив голос:- Ваш город навещают чужестранцы?

— Чужестранцы? — изумился вопросу джигит. Никто, видимо, о таком не спрашивал. — Люди с чужих земель до Куня-Ургенча не доходят. Все в Хиве задерживаются. Там всякого люда полно: и с юга, и с востока, и с запада…

— И с севера?

— Должно быть, и с севера. Говорю же, там всякого люда много… А зачем тебе, богатырь Ерназар, чужестранцы?

— Разузнать хочу, где как живут, чем торгуют, кому молятся.

Джигит хоть и был прост с виду, однако не был простачком. Мысль гостя ухватил сразу.

— Живут по-разному, торгуют всяким товаром, а вот молятся одному богу. Чтобы узнать бога, не надо ездить по ханству, подними голову и глянь на небо.

— Бог, верно, на небе, — согласился Ерназар. — Да не все смотрят на небо, кое-кто и в преисподнюю, в царство шайтана.

В глазах джигита вспыхнуло что-то близкое к испугу.

— Обходи того, кто не верит в бога, бойся искушенных дьяволом.

Усмехнулся Ерназар.

— Не увидя, не обойдешь, не узнав, не испугаешься. Спасибо, братец Аннамурат, что открыл глаза мне. Зрячему куда легче, чем слепому…

На закате солнца, когда азанчи призвал правоверных к вечернему намазу, Ерназар покинул Куня-Ургенч. Никто не пошел по его следу, не пришло в голову муравьям куня-ургенчского палвана, что гость покинет праздник до того, как погасят огонь под котлами и начнется великое угощение. А если бы и пришло в голову, так не посмели бы подняться с молитвенных ковриков и тем совершить непрощаемый грех. Время молитвы — святое время для мусульманина: камень упадет с неба, земля разверзнется перед ним, не шелохнется, не прервет разговора с богом. Беспечность самонадеянных врагов или боязнь нарушить обычай избавили Ерназара от погони. Всю ночь торопил коней молодой богатырь, пересаживался то с иноходца своего на яумыта, то с яумыта на своего иноходца, давая то одному, то другому отдых. На рассвете въехал в западные ворота Хивы.

В розовой утренней дымке город показался ему сказочным. Главное — показался добрым и гостеприимным, и Ерназар с легкой душой, полный радостных надежд, направил коня к медресе Шергази-хана, где, как он знал, обучались юноши из разных стран. Однако не успел конь сделать и десяти шагов, как сзади раздался приветственный возглас:

— Мир тебе, всадник!

Не было у Ерназара друзей в священной Хиве, и родня здесь не обитала, можно было, не оглянувшись, продолжить путь, а не посмел выказать равнодушие и пренебрежение хивинцу молодой богатырь, остановил коня, повернул голову, стал искать глазами того, кто пожелал ему мира.

У дороги глаза отыскали человека в белоснежной одежде, какую обычно носят служители культа. Он был не молод и не стар, но росл и широкоплеч, красив и холен, с тонкой ниточкой усов на круглом лице, добром и приветливом. Человек неторопливо, с достоинством неся пышную чалму и самого себя, приближался к Ерназару.

— Кем будете? Откуда держите путь? — спросил обладатель пышной чалмы.

— Каракалпак я, Ерназар-палван.

— А я — турок… Ахун, — сказал обладатель пышной чалмы.

Не имя было это, а духовное звание. Лишь окончившие медресе в Хиве или Бухаре могли называть себя ахунами.

Соскочил с коня Ерназар и почтительно поклонился чалмоносцу.

— Быстр твой конь, — улыбнулся ахун, — а слава твоя опередила его. Прослышали мы и о силе Ерназар-палвана, и о мудрости его. Славную игру ты затеял в степи, и имя ей дали удивительное: «ага-бий», «брат старший бия».

Смутился Ерназар, игру-то свою держал в тайне. Не простая была эта игра, да и рискованная. Хива-то такие затеи пресекала.

— Что конь, — ответил Ериазар. — У него лишь ноги, у слова же — крылья. Летит как ветер…

— Ветром, должно быть, и занесло… — слукавил ахун. Знал, поди, кто принес весть об игре бия, да не захотел открыть имя или не мог. — Сам-то зачем пожаловал, Ерназар-палван?

— Ищу людей из других стран.

— Похвальное намерение. В Хиве их предостаточно. Я ведь тоже чужестранец. Турок тебе не подойдет?