Александр Западов - Опасный дневник

А.Западов Опасный дневник

Блажен писатель, просветивший

творением своим хотя единого!

Блажен посеявший хотя в едином сердце добродетель!

Глава 1. Наследник

Тебя монарши ждут чертоги,

Порфира, скипетр и престол…

Лошади были поданы.

Император Петр Федорович, Петр Третий, считая первым Петра Алексеевича, наименованного Великим, а вторым — его внука, тоже Петра Алексеевича, умершего мальчиком, — Петр Третий отъезжал из Петербурга в загородный дворец. — Порошин! — по-немецки сказал он, подойдя к дверце кареты, своему адъютанту. — Я еду в Ораниенбаум, а затем в Петергоф, на праздник Петра и Павла. Ты остаешься здесь. Знаешь, зачем?

— Не знаю, ваше императорское величество.

— Слушай очень внимательно. Мой друг прусский король Фридрих советует мне взять меры предосторожности. Он думает, что мои враги могут меня убить и сделать царем безумного Ивана, сына брауншвейгского принца. Я ему написал, что никого не боюсь и умею обходиться с русскими, а Иван в крепости и его стерегут мои офицеры. Так я ответил королю Фридриху. Ты понял?

Он перевел дух, а Пороши доложил по-русски:

— Так точно, понял, ваше величество.

— Слушай дальше, — продолжал император. — Я не такой глупый, как думает моя жена Екатерина, и я хочу знать, что будут без меня делать ее приятели. Я им не доверяю. За французским послом бароном де Бретёль уже следит мой человек, но издали, в дом к нему не входит. Тебе я велю явиться к Никите Панину и сказать, что я назначил тебя к нему адъютантом на то время, что я уехал из Петербурга. Будешь смотреть, чтобы никто чужой не пробрался к великому князю, и с Панина глаз не спускай. Можешь играть с ним в карты — он это любит, — пить, веселиться, но не отходи ни на шаг. Куда он, туда и ты. Перфильеву я приказал быть с Григорием Орловым. Любопытно знать, скоро ли вы с ним встретитесь, то есть Панин с Орловым сойдутся, чтобы обо мне злословить и о моей жене сожалеть? Все запоминай и замечай. Ты понял? — Ваше величество намерены сделать из меня шпиона, — сказал с негодованием Порошин. — Я русский офицер, а не соглядатай, обучен воевать, а не подсматривать. — Какой ты офицер, если не знаешь службы? — закричал Петр Федорович. — Тебе приказывает старший по рангу, тебе дает поручение твой государь — как ты можешь говорить «нет»?!

Адъютант молчал, наклонив голову и глядя в землю.

— Наконец, я прошу тебя, — снова заговорил Петр

Федорович тоном, насколько он мог, вкрадчивым. — Моих голштинцев тут употребить нельзя, а из русских у меня нет более верных людей, чем те, которых я прошу теперь помогать мне. Соглашайся! Привычка к послушанию и воинская дисциплина взяли верх над житейской моралью — Порошин не смог противиться долее. — Слушаюсь, ваше величество, — сказал он, вытянувшись и пристукнув каблуками. — По вашему приказанию иду являться господину Панину. — Очень хорошо! — обрадовался император. — А мы поедем. Увижу тебя на моем празднике в Петергофе — приму твой доклад. Прощай.

Он кинулся к своей карете и крикнул по-русски:

— Поезжаем!

Придворные, составлявшие царскую свиту, расселись в экипажи. Императорский поезд тронулся в недальний путь — сорок верст до Ораниенбаума.

Российский император Петр Третий плохо знал русский язык и предпочитал говорить на немецком.

Сын дочери Петра Первого Анны и Голштейн-Готторпского герцога Карла-Фридриха, племянник императрицы Елизаветы Петровны, Петр Федорович мальчиком был выписан ею в Россию и объявлен наследником престола. А он эту страну не любил и мечтал о короне шведской, на которую также имел права по родственным связям. До конца своих дней, — впрочем, довольно кратких, — в Петербурге он оставался иностранцем и презирал народ, над которым должен был царствовать.

В 1745 году Петра Федоровича женили на немецкой принцессе из маленького Ангальт-Цербстского княжества, юной Софии-Фредерике. Пятнадцатилетней девочкой она приехала в Россию, поняла, чего от нее ожидают, как ей нужно себя держать в новых условиях, и смела угодить императрице Елизавете, что было весьма трудным делом. Она принялась изучать русский язык, но всегда говорила на нем с ошибками, а писала дурно, зато чрезвычайно охотно и много.

Хитрая, властная, сообразительная, Екатерина Алексеевна — так назвали принцессу после крещения ее в православную веру — видела ничтожество своего суженого, решила, что должна вести во дворце самостоятельную политику, — и старалась обзавестись приверженцами. Довольно скоро она пустилась в придворные интриги, завязала дружбу с видными сановниками, но в то же время не упускала возможности расширить свое образование, много читала и следила за политикой.

Задолго до воцарения мужа Екатерина отчетливо поняла, что мирная жизнь с ним невозможна и надобно или подчиняться его пьяным причудам и быть готовой к заточению в монастырь, или найти свою дорогу, не ту, по которой он будет идти к неизбежной гибели. Проще говоря, приходилось выбирать смерть с ним либо через него — или жизнь детей, свою жизнь, может быть, спасение государства от опасности, сулимой всеми нравственными и физическими свойствами будущего государя.

Екатерина, поставив себе точные и верные вопросы, тотчас же нашла и ответы на них: прежде всего она пожелала отделить свою судьбу от участи мужа, оставаясь, разумеется, великой княгиней. Предполагая и дальше помогать Петру советами и разъяснениями — в них он всегда очень нуждался, — Екатерина намерилась не вести с ним иных бесед и в обществе хранить строгое молчание. Такая поза должна была обратить на себя внимание и вызвать сочувствие к оскорбляемой беспутным супругом жене. А тем временем незаметно и тихо нужно распространять мысль о том, что с нею, этой страдающей и благородной женщиной, связаны надежды дорогого отечества…

Дворянская империя Елизаветы Петровны испытывала немалые трудности. В стране было неспокойно. Помещики получили неограниченную власть над крепостными людьми, указ 1760 года разрешал им своею волею наказывать крестьян, отправляя их на поселение в Сибирь. Волновались монастырские крестьяне в Средней России. Крепостные тысячами бежали в Польшу, искали там спасения от произвола господ — и попадали в новую кабалу.

Бунтовали работные люди на заводах и мануфактурах. Наемные и крепостные рабочие жестоко страдали от притеснений заводчиков, от вредных условий труда и открыто заявляли свой протест, не страшась нагаек приказчиков и солдатских штыков.

В 1756 году Россия оказалась втянутой в Семилетнюю войну, выступив вместе с Францией и Австрией против Пруссии и Англии. Русские войска одержали блестящие победы над армией прусского короля Фридриха Второго при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, заняли Берлин, но кровопролитные сражения не принесли стране ничего, кроме воинской славы. Генералы Елизаветы Петровны отнюдь не стремились к разгрому Пруссии, имея в виду ожидавшуюся перемену монархов России: государыня хворала, смерть ее приближалась, а великий князь Петр Федорович, будущий властитель, очень любил прусского короля и мог наказать тех, кто причинил бы ущерб его стране и армии.

Когда Елизавета умерла, Петр Федорович, приняв державу, поспешил заключить с Пруссией мир. По мирному договору, — кстати сказать, составленному королем Фридрихом, — тому возвращались все земли, захваченные в войну русскими полками. Россия и Пруссия обязывались помогать друг другу в случае нападения третьего государства.

Новый император приказал вернуть знатных иноземцев, отправленных Елизаветой Петровной в сибирскую ссылку за политические интриги и взятки — Миниха, Лестока. Ближайшими советниками Петра Федоровича сделались принятые в русскую службу его родственники — принц Георг и принц Петр-Август-Фридрих Голштейн-бекский.

За полгода своего царствования Петр Федорович сумел возбудить к себе ненависть дворян и духовенства. Для того чтобы расширить границы своей родины — Голштинии, крохотного немецкого герцогства, и присоединить к ней Шлезвиг, Петр Федорович готовился объявить войну Дании, которой принадлежало это герцогство, и снаряжал для похода русскую армию. В Петербурге говорили о том, что будут распущены гвардейские полки — Преображенский, Семеновский, Измайловский, Конной гвардии, — потому что император их опасается, а взамен в столицу войдут голштинские отряды, стоявшие в Ораниенбауме.

Царь приказал брать на военную службу сыновей священников и дьяконов, чего никогда еще не бывало, отнимал у монастырей вотчины, собирался из православных церквей убрать все иконы, кроме изображений Спасителя и Богородицы, объявил, что заставит духовенство сбрить бороды и надеть немецкое платье. Такие намерения вызвали громкое недовольство в стране. Император открыто глумился над национальными чувствами русских людей, над их религией.