Рыцарь Стальное Сердце - Константин Колунов

Константин Колунов

Рыцарь Стальное Сердце

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

А.С.Пушкин «Борис Годунов»

Глава 1

Звуки цитоли нисколько не тревожили то ли Диану, то ли Джоану — Генри даже не пытался запомнить имя очередной девицы весёлого нрава и свободного поведения. Лопнула бурдонная струна — Генри было наплевать, песня всё равно не складывалась. Он хотел поведать миру о любви к невесте— любви не было и в помине. Он хотел воспеть тишину лунной ночи — тишины не было, в соседней комнате, как и в других комнатах замка во всю веселились рыцари, воины дружины, доступные женщины, шуты, менестрели. Мелькала мысль о создателе мира, чтобы воздать ему хвалу — о, нет, с богом отношения не складывались. Бог благоволил к кому угодно, только не к Генри Маршалу — дуэлянту, распутнику, должнику и бунтарю.

Первые четыре строки баллады звучали так: Луна сияет в небесах Кому-то напоказ, Олени прячутся в лесах — Об этом мой рассказ.

А дальше дело не шло. Пустить волков в леса, где прятались олени, означало вечернюю песнь превратить в кровавую быль. Соловьи и прочие ночные птицы никак не хотели укладываться в рифму и метр. Прекрасная девушка, стоящая на балконе и ожидавшая появления Оберона, совсем не вязалась с лирическим настроем музыки, ведь Оберон обязательно похитит её, надругается, и вообще непонятно, зачем златокудрой красавице, а именно в таком виде девушка появилась в воображении рыцаря, стоять ночью на балконе, где apriori ничего хорошего и чудесного случиться не может.

Воспевать свои ратные подвиги тоже не было желания — они обернулись Генри во зло и запутали судьбу окончательно.

Цитоль, чувствуя настроение хозяина, отзывалась грустными отрывистыми звуками. «Ну её к дьяволу эту цитоль, — решил певец, — не то сейчас время, чтобы предаваться искусству». И цитоль полетела из окна в ров, не громко ударилась об воду, провалилась в неё, вынырнула и поплыла, подгоняемая тихим ночным ветерком.

— Мой дорогой король, — оказывается Диана-Джоана не спала, — чем вы так опечалены? Ужели мои ласки повергли вас в такое уныние, что вы поёте как поют во время погребальной церемонии? Выпьем вина? Давайте я вам спою, глядишь, ваша душа очистится от скорби и вы вернётесь в прежнее весёлое расположение духа.

— Я не король, — огрызнулся Генри Маршал, — и ты, девка, раз не спишь, одевайся и уходи.

Девушка покорно вздохнула и потянулась к тунике, потом к платью и кожаным башмачкам, украшенным мелкими драгоценными камнями и вышивкой. Волосы она перехватила обручем, а сверху набросила накидку. Уже перед дверью она обернулась, чтобы получить прощальный поцелуй. В этом жесте Диана или Джоана была столь обворожительна и невинна, что Генри не выдержал, подошёл и отдал должное некогда милым для него устам, которые величали его из преданности и любви не иначе как «мой король» или просто «король». Да, Джоана-Диана познала многих мужчин и к ним она ничего не чувствовала. Генри Маршал, хоть и не был красавцем (длинные руки, слишком широкие плечи, смуглая кожа, шрам через всё лицо), покорил её умом, мужеством, нежностью и страстью. Несчастная, она всерьёз думала, что он вступит с ней в брак или хотя бы будет жить незаконно. Несчастная, она забыла о своей продажности и забыла, что Генри Маршал — настоящий саксонский франклин, поэтому своей он назовет только равную себе по происхождению девушку. Несчастная, она влюбилась и тем самым обрекла себя на страдания. Несчастная, слова любви говорил ей не Генри, а вино; и как винные пары рассеиваются к утру, так и мнимая любовь исчезала вместе с ними. Дверь закрылась навсегда. «Королю» нужно было одиночество, чтобы взглянуть на свою жизнь и понять, почему она так ужасна. Поводов для печальных размышлений было великое множество. Во-первых, в самой весёлой Англии наступили тяжёлые времена. Великий воин и король Георг готовился объявить войну Франции. Французский король Филипп-Август по слухам собирал войско, чтобы приструнить несносных англичан и возвести вместо них на престол кого-нибудь из своих фаворитов. Англо-норманские феодалы, чуть притихнув при Ричарде, при Георге снова завозились как скорпионы в банке, желая уничтожить друг друга как можно быстрее. Брат Георга, принц Джон, прах его побери, смотрел в сторону французов и всё родное, особенно знать самых древних родов, ни во что не ставил и при каждом удобном случае говорил, что всякие там Альдебурги, Бассеты, Вейны и прочие Глостеры давным-давно выродились, и кроме фамилий и замков от них ничего уже не осталось. Святой Дунстан, равно как и святой Эдмунд, и святой Эдуард Исповедник, и прочие святые были заняты чем угодно, только не тем, что творилось на родной им английской земле. Все деньги они раздали жидам, истинным христианам оставалось только смириться и просить деньги у этих грязных трусливых иудеев. Копья и доспехи можно было достать только у еврея и на его же деньги, потому что цены на них выросли непомерно, и гордому франклину таких сумм просто неоткуда было взять.

Внутри Генри тоже было не спокойно. Первое и главнейшее беспокойство вызывала предстоящая дуэль с другом детства, славным рыцарем Уильямом Перси. Поводом стала женщина, та самая то ли Диана, то ли Джоана. Друг влюбился в неё как только увидел. Влюбился и испугался, потому что не гоже благородному человеку путаться с девкой, тем более, вряд ли она станет молчать после того, как проведет с ним время. Генри решил помочь другу и объяснить девице какое счастье ей выпало, что на неё обратил внимание сам Уильям Перси, потомок знатного и древнего рода; объяснить, что если она проболтается об их связи, то друг станет изгоем в обществе, а её придётся сжечь как ведьму, потому что только ведьма может так околдовать человека высокого происхождения, чтобы он напрочь лишился всякого здравомыслия. Диана-Джоана — куда только смотрели святые, — нежданно-негаданно завлекла в свои сети самого Генри, да так, что тот не на один день потерял рассудок. Друг Уильям конечно же узнал об этом, пришёл в ярость и бросил к ногам Маршала перчатку. Разумеется, общие приятели пытались их примирить, пытались свести заново, но Перси ничего не хотел слышать о мире, он считал себя смертельно оскорблённым и жаждал пролить