Наталья Нестерова - Возвращение Страница 10

— Его все равно засудят, — неожиданно встрял Степка. — Ведь узнают, на бюро комсомольское вызовут, хорошо, если выговором отделается, а то и исключить могут. Это — хана, никуда не тыркнешься.

Камышин крякнул от возмущения, но посмотрел на сына, выказавшего поразительную практическую сметку, с любовью:

— Тебе кто слово давал? Ты почему вмешиваешься в разговоры взрослых? Еще раз пикнешь, вылетишь отсюда!

— А что, я неправду…

— Степан!

— Молчу. А на какой завод Митяй пойдет?

— Вон! — показал Камышин пальцем на дверь. — Не умеешь себя вести — твое место снаружи!

Степка понуро поплелся на выход. Камышин невольно посмотрел на Марфу, увидел в ее глазах одобрение, потер ладонью лицо, прогоняя неуместные чувства.

— Сыночек, а как же Академия художеств? — спросила Марфа. — Ты ведь мечтал.

Дмитрий глубоко вздохнул, протягивая воздух сквозь зубы, словно ему надо было задавить, потушить внутри себя тлеющий огонь:

— Никуда Академия не денется.

— Милый, — накрыла его руку своей Настя, — я тебе говорила, что…

— Ре-ше-но, — он нежно щелкнул ее по носу.

— Шестнадцать годков всего! — захлопнула рот ладошкой и покачала головой Марфа.

Теперь, когда ее сын не подвергался нападкам, она могла чуть-чуть выплеснуть свою печаль.

— Дык пятаки гнет пальцами, гы-гы, — впервые за вечер подал голос Петр.

— Если б только пятаки, — усмехнулся Александр Павлович.

Часть вторая

Великая Отечественная война

Добровольцы

Митяй пришел в районный комиссариат двадцать третьего июня — на второй день войны — записываться в армию. Он работал подсобным рабочим в трамвайном депо, устроился на летние каникулы, под давлением родителей согласился на компромисс: до осени трудится, а потом посмотрим.

Дежурный офицер, нервный и взъерошенный как грач, у которого разворошили гнездо, только глянул на Митяя, документы не посмотрел, отмахнулся:

— Иди отсюда! С сегодняшнего дня объявлена мобилизация лиц рождения тысяча девятьсот пятого тире девятьсот восемнадцатого. Понадобишься — пришлют повестку.

— Но я хочу воевать! За Родину! — Митяй осекся, уж слишком пафосно и одновременно по-мальчишески прозвучали его слова.

— Армии нужны опытные бойцы, имеющие военную подготовку. А ты кто?

— У меня значок «Ворошиловский стрелок»!

— У каждого второго такой значок. — И, повернув голову в сторону двери, офицер закричал: — Анисимов! Пропускать только по паспортам! Одолела пацанва. Добровольцев отсекать, понял?

Митяй возвращался в депо пешком. Война, а город почти не изменился, будто и не слышал о ней. Та же жара, духота, те же девушки в легких платьях, мужики в льняных брюках, сетчатых «бобочках» с короткими рукавами, на ногах парусиновые штиблеты, и выражения лиц обычные, мирные, не озабоченные. Да и чего паниковать, когда ясно, что война продлится месяц или два, вот только он на фронт не попадет.

На Константиновском проспекте Митяй притормозил и вместе с несколькими прохожими слушал, как милиционер объясняется с водителем:

— Ваш номер я записал, вам вручена повестка для следования на сборный пункт.

— Да ты знаешь, чье это авто? — разорялся водитель. — Артиста Черкасова!

— Весь автотранспорт, легковой, грузовой, личный и производственный, — монотонно тупо, явно не в первый и не в десятый раз говорил милиционер, у которого из-под фуражки по вискам катил пот, — мобилизуется по постановлению…

«Машина Черкасова!» — переглядывались и толкали друг друга в бока зрители. Киноактеры: Орлова, Тарасова, Марецкая, Утесов, Ильинский… были подобны богам, прекрасным и недосягаемым, увидеть даже пустой автомобиль Черкасова — событие.

Милиционер, оборвав перепалку, шагнул на проезжую часть и, взмахнув жезлом, велел остановиться грузовику. Митяй двинулся дальше, обратил внимание, что у продуктовых магазинов очереди длиннее обычного, хвосты на улице змеятся, и толпы людей у сберкасс — снимают накопления.

Ему очень хотелось побывать на войне, успеть. Он пошел записываться в добровольцы тайком от матери и от жены. Подобная скрытность не делала ему чести, но прекрасно вписывалась в сумятицу чувств, которые он переживал в последнее время. У него есть жена, и он скоро станет отцом. Ребенок! Маленький, пищащий, которого он обязан любить, но не испытывает ничего похожего на любовь, скорее уж досаду. Это подло, но правда. Он бросит школу, будет трудиться на черной грязной работе, распрощается с мечтами о Художественной академии или отложит их на неопределенное время. Он решил и не отступится, но не может заставить себя радоваться кульбитам судьбы.

«Я рвусь на войну, потому что хочу сбежать из дома? — спросил себя Митяй. — Нет! Враки!» — словно бы кому-то дал отпор, гневный и резкий.

Митяй столько раз пел в школьном хоре:

Если завтра война, если враг нападет,Если темная сила нагрянет —Как один человек весь советский народЗа свободную Родину встанет!

Пел и чувствовал огромное желание, готовность защищать родную страну. Это как защищать мать! А теперь еще и жену, и этого… ребенка.

Придя вечером с работы, где он таскал трехпудовые ящики, отужинав и отправившись спать, Митяй не выдержал и признался Насте, что ходил записываться в добровольцы, но его не взяли. Боялся, что Настя справедливо примется упрекать: ей тяжело, страшно, одиноко, она, беременная, замурована в квартире на Морском, а он, муж, вознамерился бросить ее.

Настя возилась, смешно бормоча:

— Пустите животик. Так, мы его сейчас пристроим. Куда попали? На коленки. Какой же у нас длинный папочка! Ползем вверх, пожалуйста, скажите, когда достигнем могучей груди.

— Достигли, — обнял ее Митяй.

— Как тут славненько! Чего ты хмуришься, как будто слопал мандарины из моего новогоднего подарка.

— Я всего одну слопал, и когда это было! Обижаешься, что я в военкомиссариат пошел и не сказал тебе?

— Нисколечки! Ты — Болконский.

— Кто?

— Роман Толстого «Война и мир». Проходят в старших классах. Болконский — мой любимый литературный герой.

— Первый раз слышу.

— Про роман?

— Про то, что у тебя водятся любимые герои.

— Ревнуй, ревнуй, так, глядишь, и с великой русской литературой ознакомишься.

— И что Болконский?

— Он ушел на войну и оставил беременную жену, маленькую княжну с усиками.

— С чем?

— Пушок у нее был темный под носом. Я решительно не желала бы иметь такое украшение. Болконский хотел славы, и его не удовлетворяло собственное семейно-общественное положение. Как и тебя.

— С чего ты взяла…

— Митя! Разве я не вижу, что с тобой происходит?

— Со мной все нормально и никакой славы я не хочу.

— Тебя все жалеют: соседи, приятели, учителя. Они смотрят на тебя, как на несчастного юношу, подававшего большие надежды, да и влипшего. Интересное дело: живот растет у меня, рожать мне, а с сочувствием все взирают на тебя. Точно я кровожадная паучиха, заманившая в свои сети доброго молодца.

— Это я тебя заманил.

— В следующий раз, когда нам встретится учительница русского, уставится на мой живот осуждающе, а на тебя — с тихой скорбью, ты ей прямо скажи: «Видите, Мария Гавриловна, какую красотку я заманил!»

— Договорились. А что с Болконским и княжной при усиках?

— Андрей Болконский увидел небо над Аустерлицем. Небо — как постижение бытия. Маленькая княжна умерла в родах. У них тоже родился мальчик.

— В каком смысле «тоже»?

— У нас родится мальчик. Ты совершенно не похож на мужчину, способного производить девочек.

— Очень боишься родов?

— Безумно!

— У тебя нет усиков, поэтому все кончится хорошо.

— Все только начнется. Я его, нашего сына, уже люблю, он ведь во мне растет и дрыгается, точно в футбол играет. А ты полюбишь потом, обязательно полюбишь! Не переживай!

— Настя! — Он хотел сказать, что очень любит ее, но говорил это уже сотни раз, и слов, которые могли бы выразить его чувства, не находил, возможно, их и не существовало.

— Что, милый?

— Ты — мое место на Земле. Мне очень хорошо с тобой.

— Это самое главное.

Марфу и ее мужа Петра мобилизовали на строительство укреплений под Лугой. Они взяли с собой Степку, потому что оставлять его без присмотра было опасно. Митяй и Александр Павлович с утра до вечера на работе, Елена Григорьевна не в счет, Настя с хулиганом не справится, а Степка уже начал собирать из окрестных приятелей отряд для прорыва к фронту и разгрому фашистов.

Петра с ходу назначили бригадиром — мужиков среди мобилизованных было по пальцам счесть, да и те не физического труда, а умственного — профессора в очечках. Руководитель из Петра — как из зайца гармонист. Распоряжалась Марфа. Где копать, куда ссыпать — показали. Из орудий — лопаты, носилки, тачки. Физически сильным Марфе и Петру в бригаду натолкали девушек, которые приехали возводить укрепсооружения в летних платьицах и туфлях-лодочках. У профессоров и девушек в конце первого же дня вспухли мозоли на руках. Но никто не роптал. Рукавиц не было, перетягивали ладони тряпками. За Марфой, Петром и даже за Степкой никто из бригады не мог угнаться, но все старались. Марфа никогда не видела столько «культурных» людей из породы Елены Григорьевны, которые бы трудились неумело и самоотверженно. На них было жалко смотреть, но они жалости не просили.