Николай Задорнов - Симода Страница 10

Первая рота экипажа повзводно, с офицерами, шла прямо к морю. За ней, через интервал, шагал адмирал Путятин с офицерами. Впереди несли его знамя.

Адмирал приказал на последнем привале убрать самураев из головы колонны. Накамура, сопровождавший его, согласился сразу. Сибирцеву приказано задать шаг. Адмирал горд, что в его экипаже есть такой замечательно! стройный офицер, с образцовой походкой и с таким серьезным и добрым лицом, по сути – единственное настоящее русское лицо. Сибирцев идет как молодой бог, так стройны и легки его ноги. Пусть он и отрекомендует нашу Россию!

Знамя развернули, и трубачи подняли трубы.

«Тяжело в ученье – легко в бою!» – думает Путятин. Он затянут в свой узкий черный мундир, усы тонко выкручены, сапоги, как черные зеркала, в пыли, адмирал смотрит щеголем, помолодел в походе по горам. Он чувствует себя так, словно не только толпы крестьян смотрят на него и на всю команду, а и вся Япония. И, быть может, не только она, но и целый мир, и вся Европа. Ведь когда-нибудь, несмотря на всю секретность всего, что делает императорское правительство, мир узнает. Происходит что-то небывалое. Но, как всегда, у нас все потом перехватят и нас же постараются выставить дураками... Жена-англичанка, провожая в плавание, предваряла его от излишней скромности в сношениях с иностранцами. Она знает!..

А вы, господа офицеры? Если бы я вас три года день и ночь не муштровал, не требовал бы с вас, не заставлял бы читать, переводить, учить языки, заниматься парусными и абордажными учениями? А жаловались, что я взыскиваю за каждую мелочь! Нет, не мелочь – аккуратность, без которой нельзя владеть современным оружием! И, как назло, на смотру японские послы взяли ружье – оказалось не чищено! Вот же! Отличный офицер Алексей Николаевич, понял все! Умница! Ретивый исполнитель... А как шагает...

Тверже шаг! Черная лавина все ползет и ползет из леса, и не видно ей конца. Интервалы увеличены, колонны растянуты, все рассчитано на эффект. Это не беда, не обман. Это прием. Каждый генерал должен быть дипломатом! – глядя внутрь себя, думает адмирал Путятин. А ему, генерал-адъютанту, адмиралу и послу, еще предстоит тяжкий труд – надо заключать первый в истории договор о дружбе и границах менаду Россией и Японией. Еще придется ехать в город Симода, уполномоченные японского правительства там живут и ждут его в этом когда-то прекрасном, цветущем городке, теперь уничтоженном волной цунами.

«Неслыханно!» – думает Ябадоо. Как все японцы, он пылок и впечатлителен. И таким остался до старости.

С адмиралом идет уполномоченный японского правительства Накамура Тамея. Начальник округа Эгава Тародзаймон въезжает в деревню среди эбису верхом на коне.

В усах пришельцев, в их киверах, в порядке и стройности рядов была не только сила, но и почтительность, любезная японскому сердцу, старательная аккуратность.

Все вместе означало уважение к Японии. Нет, это шли не побежденные и не пленники, как рассказывали тайные говорки, это наши гости!

Оркестр стих.

– Спасибо! Спасибо! – стали кланяться низко женщины и за ними вся толпа. – Пожалуйте! Спасибо!

Алексей Сибирцев первый входил в деревню Хэда, за его спиной слышался тяжелый, единый шаг сотен ног.

«Теперь пора, – думает Сибирцев. – Еще четыре шага, и...»

В грозной тишине маршируют усатые гренадеры.

– Запевай! – командует Сибирцев.

Над широким, вольным морем... –

начал запевала.

Вдали от родной стороны... –

подхватили дружные тяжелые голоса.

– Ффю-ють, фьют, фьют! – залились присвистом в припеве, заложив пальцы в рот, молодые матросы.

Шли под звуки грозной, грустной и торжественной песни, похожей на гимн. Вступили в улицу.

Страдание, выраженное такой песней, ужасно, непереносимо! Дочь Ота вскрикнула, как раненая, ее черные огненные глаза увидели идущего впереди. Эбису, нежный и светлый, как бог, шагал со стальным мечом над головой и вдруг красиво вложил его в свои ножны. Она согнулась перед ним, как бы готовая служить, согнулась почтительно, покорно и с благодарностью, что он позволил ей смотреть на себя и так увидеть что-то новое, неведомое и пока еще неизвестное. Она превращается из высокой, торжественной красавицы в кимоно и камелиях в простую японку, от которой требуются лишь покорство и разжигающее сердце терпение.

Эбису все очень строгие, их лица холодны, глаза смотрят честно, не обращают никакого внимания на женщин, эбису думают только о военном долге и своем государе.

– Вон Путятин... Путятин... – сказал Иосида.

Перед адмиралом несли знамя. Все офицеры в эполетах с золотыми кистями. Один эбису был необыкновенным, никогда не виданным человеком. Что-то бесподобное и совершенно удивительное и безобразное. Офицер тоже в золоте на плечах и в золотых пуговицах, но очень высокого роста, напоминает вышки в городе Эдо... Он с белыми глазами, идет в свите Путятина, как взрослый среди детей. Замечен шаман эбису в долгой одежде, с длинными волосами. Это страшно! За одну только мысль о христианских священниках людей казнили. Так в течение двухсот пятидесяти лет...

А вторая рота уже входила в деревню с новой песней:

Шел матрос со службы, зашел матрос в кабак...

– Спасибо! Спасибо! – кланялись жители.

...Их судьба выражена в этой песне, хотя мы не понимаем слов! Но мы понимаем их чувства. Мы всегда знали, что есть огромный мир, и даже самые темные и неграмотные в деревне Хэда ожидали, что мир откроется в глубине морей и за морями, куда попадают пока только самые нищие – рыбаки. Знали это хорошо потому, что на берег море выбрасывало испокон веков людей из разных стран. Всегда в море ходят чужие корабли, и все мы в детстве в страхе смотрели с горы на далекое море с парусными кораблями. Всех жалко до слез. Конечно, если не придет распоряжение свыше, чтобы смотреть на эбису по-другому.

Сел матрос на бочку, давай курить табак...

– Э-э-эй, эй, эй! – подхватили все эбису на улицах, в горах и на полях.

Это что-то небывалое, казалось, вся страна пела в воинственном согласии. Сотни голосов в гике и уханье сразу подхватывают на короткое время, а потом опять слышится пение в полном благородстве. Это огненный смерч, зажигая сердца, катился по улице, как дракон.

– А у них синие глаза! – зловеще сказала старуха с вычерненными зубами, когда все эбису смолкли и первый взвод стал поворачивать в ворота лагеря.

– Прозрачные, как наша бухта Хэда! – романтически пролепетала тихоня Сайо.

– Как голубые молнии! – вздрогнув, неприлично громко воскликнула дочь Ота.

– У них у всех голубые глаза! – зловеще и грозно повторила старуха, проходя перед разнаряженными девушками, словно устрашая их.

А тут повалили матросы, босые, с сапогами, изорванными в походе и перекинутыми на веревках через плечо.

Девушки покорно кланялись.

Шли японские чиновники. Носильщики на плечах тащили пустое каго – целый дом представителя высшего правительства, секретаря посольства на переговорах с Россией Накамура-сама... На носилках пронесли больных матросов.

– Ну что же, господа, пока все благополучно, – сказал Путятин капитану и старшему офицеру. – Все держались молодцами, не посрамили чести и славы...

Представитель японского правительства Накамура Тамея подле адмирала, предлагает поклоном и жестами входить в ворота храма.

Во двор внесли знамя и вошел отряд матросов, за ними последовали Путятин и Накамура со своими свитами.

Капитан Лесовский отправился принимать лагерь вместе с главным чиновником местной округи, высоким красавцем Эгава.

Увидя Аввакумова и матросов, адмирал поздоровался. Матросы зычно отвечали ему.

– Благополучно ли дошли? – спросил адмирал.

А из лагеря донесся дружный крик сотен голосов. Там выстроившийся экипаж отвечал на приветствие капитана, поздравившего матросов с благополучным окончанием перехода.

– Ну как, Аввакумов, выбрал место для постройки корабля? – спросил адмирал, когда японцы простились и ушли, а свита и матросы, служившие адмиралу, стали устраиваться на ночлег в двух отведенных храмах.

– Нет, Евфимий Васильевич, площадки удобной, – ответил Аввакумов. – Кругом теснина. Надо вырезать в горе или рвать скалы! Или сносить дома в деревне... Они строить не дадут, напрасно говорят. Они все время нам мешали и работать не позволяют. Да вот Киселев, что слыхал, скажет вам сам... И мы видели, что, кажись, толку не будет, им не это надо...

– А что же они? – обратился адмирал к Киселеву.

– Как всегда! – отвечал матрос.

– Утро вечера мудренее, – сказал Путятин. – На молитву в лагерь, господа! – повернулся Путятин к офицерам.

Он вышел из ворот рядом с рослым отцом Василием в бороде и с крестом на рясе.

Мецке с молчаливым удивлением таращились на человека с крестом, открыто шагавшего по японской земле.