Валентин Костылев - Минин и Пожарский Страница 10

громадных шатров и поставил около них знамена и

крепкую стрелецкую стражу.

Волей-неволей Трубецкому пришлось ехать для

совета сюда. Упрямство атамана было сломлено.

20 сентября Пожарский послал письмо польским

панам в Кремль с требованием сдаться.

Ответ от панов был получен следующий:

«...Письму твоему, Пожарский, которое мало

достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские

уши, мы не удивились. Ни летописи не свидетель-

ствуют, ни воспоминание людское, чтобы какой-либо

"Народ был таким тираном для своих государей, как

ваш. Об этом если бы писать, то много бы нужно

было на то употребить времени и бумаги. Чего вы

не осмелитесь сделать природным вашим государям,

когда мы помним, что вы сделали нескольким из них

в последнее короткое время?! Теперь свежий

пример: ты, сделавшись изменником своему государю,

светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу,

которому целовал крест, восстал против него. И не

только ты сам — человек невысокого звания или

рождения, — но и вся земля изменила ему, восстала

против него.

Польские паны, говоря о том. что они лучше

умрут, нежели позволят себе изменить царю

Владиславу, с насмешкой писали:

«...Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих

людей. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю,

поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются

своей торговлей, — царству тогда лучше будет,

нежели теперь, при твоем правлении, которое ты

направляешь к последней гибели государства—

Пожарский и Козьма посмеялись над ответом

панов.

— Не целовал я креста Владиславу... Паны меня

не обманут и никого в том не обманут, — сказал

Пожарский. — Не думают ли они, что гетман Хот-

кевич вернется? Не оттого ли храбрятся?

— «Пусть холоп по-прежнему возделывает землю,

а Кузьмы пусть занимаются своей торговлей», — с

усмешкой повторил Минин. — Бояре и паны

думают, что холопы и Кузьмы недостойны защищать свою

землю. Не так ли, князь? Плохо же знают они наш

народ!

Пожарский задумался. Некоторое время длилось

молчание.

— Да, так было, — грустно ответил он. — Но я

никогда не гнушался силой народной. Если бы я

думал, как бояре, та не пошел бы с вами заодно...

21. Взятие Кремля

— «Холопы! Мужики! Кузьмы!» — ворчал

Минин, распоряжаясь насыпкой новых валов на

подступах к Китай-городу и Кремлю. — Буде!

Натерпелись! Попомните же вы холопов и мужиков!

Кругом кипела работа. На телегах возили землю,

камни, бревна. Нижегородские и костромские

землекопы, плотники и кузнецы поснимали с себя

зипуны, несмотря на холод, работали в одних рубахах.

Ратники дружно перетаскивали на носилках землю

и камень. Валы вырастали один за другим. Тысячи

людей уминали землю ногами.

Минин лично следил за тем, как укладывали

камень, щебень, как вбивали в землю бревна

частокола, давал советы плотникам, поправлял их. Когда-то

ведь и сам плотничал. Был он веселым,

разговорчивым в это утро перед штурмом.

— Поскорее бы привелось поглядеть на Кремль

да святыням его поклониться, а там и в Нижний...

— Что так, Козьма Захарыч? Ты, гляди, с царем

рядом сидеть будешь. Первым вельможей станешь, —

откликнулись ратники.

— Не о том будем думать, детинушки, а о том,

как бы нам ляхов уничтожить, — сказал Минин и

отошел прочь.

К вечеру поднялись со своих мест пушкари, затин-

щики, стрелявшие из затинных пищалей, и гранат-

чики. Пожарский собрал коней и людей — подвозить

орудия к новым укреплениям.

Гаврилка навел дула пушек на Китай-город,

заботясь о том, как бы не задеть Спасскую, да не сбить

Никольскую башню, да не попасть в Благовещенский

монастырь.

Пушкари ломали голову над тем, чтобы не

повредить башен и храмов. Дворцы да боярские дома —

бог с ними!—еще понастроят, а ют Успенского

собора да Ивана Великого не построишь.

С наступлением темноты запылали огни около

орудий. Пожарский и Минин на конях объезжали

укрепления, подбадривая пушкарей. Все было

готово. Все было на месте.

Ночью начался штурм.

Земля содрогнулась от дружного залпа всех

выставленных против Китай-города и Кремля пушек и

пищалей. За первым последовал второй залп, потом

третий, четвертый... Никогда Москва не слыхивала

такого оглушительного «огненного боя», как в эту

ночь.

Полетели в Китай-город ядра каменные,

железные и дробные, разрывные и зажигательные...

Ополченцы озабоченным взглядом провожали

летящие ядра.

В отсветах выстрелов, в клубах дыма люди,

копошившиеся около пушек, становились красными.

Минин соскочил с коня, начал помогать

пушкарям и рассыльщикам подносить ядра к орудиям.

Шапка с него свалилась, волосы растрепались,

борода разлохматилась.

Грозные взрывы выстрелов, потрясавшие воздух

над Москвой, наводили страх не только на поляков,

но и на лагерь Трубецкого.

Особенно пугал всех «огненный бой» ночью, когда

в осенней темени сначала небо озарялось кровавыми

молниями залпов, а после громового грохота — вдруг

наступала зловещая тишина.

Козьма, угрюмый, озабоченный днем, ночью около

пушек торжествовал, становился другим человеком.

Он ходил на валу в расстегнутом нараспашку

халате, громадный, бородатый, весело хмурясь от

вспышек огня, шутками и прибаутками подбадривая

пушкарей.

— Ой, раз!.. Еще раз!—кричал он, взмахивая

рукой в сторону Кремля. — Возьмись, друг, хватай

вдруг — да ух!

Приблизившись как-то к Гаврилке, он сказал

ему тихо:

— Нажми напоследок! Пускай запомнят нас

враги! Бей еще!

— Возьмем Кремль, — улыбнулся Пожарский,

потирая руки, — и дело наше с тобою сделано.

Минин молчал.

Среди бояр и дворян раздались было вопли, что,

мол, «грешно по Китай-городу огнем бить», но на

общем ратном собрании решили: можно!

22 октября ополченцы и казаки с песнями пошли

на приступ Китай-города. Впереди всех опять-таки

Минин. Осажденные выказали большое упорство и

храбрость. Дрались, насколько хватало сил.

Но где же им было устоять против ополченцев!

Китай-город был взят, а через четыре дня, 26

октября, сдался и самый Кремль.

На другой день, в воскресенье 27 октября,

назначен был торжественный вход в Кремль

нижегородского ополчения.

Впереди ополчения верхами ехали Пожарский и

Минин.

Позади них молодые знаменосцы везли

распущенные знамена, среди которых выделялось

нарядное знамя князя Пожарского. За ополченскими

знаменами пешие ратники несли опущенные книзу

польские знамена, отбитые у Хоткевича.

За знаменосцами стройными рядами следовала

ополченская конница — нижегородцы, казаки,

татарские наездники, украинцы, мордва, чуваши.

Затем растянулись пехота, артиллерия, обоз.

Пожарский и Минин въехали через Спасские

ворота в Кремль. Здесь они увидели пленных поляков.

Польское «рыцарство» покорно сложило свои

знамена к ногам победителей.

22. В Стрелецкой слободе

В Стрелецкой слободе на уцелевшей от пожара

улице — песни и пляски.

У дома стрелецкого сотника толпа стрельцов,

ополченцев и казаков окружила двух запорожцев.

«На улыци не була,

Не бачила Дзигуна.

Не бачила Дзигуна,

Трохи не вмерла.

Дзигун, Дзигунец,

Дзигун — милый стрибунец...»

Лихо вскидывая носками и кружась, ударили

вприсядку чубатые молодцы.

Куда ни глянь — всюду веселье.

Казак и Гаврилка сцепились в борьбе: кто кого?

Устали, еле дух переводят, красные, потные, a

уступить никто не хочет. Нижегородские ратники

стоят за Гаврилку. Казаки пригибаются к земле, с

досадой хлопают себя по бедрам, сердятся на

слабеющего товарища. Гаврилка берет верх. Еще

усилие — и казак валится наземь.

В круг выходит высокий, плечистый мордвин.

Толкает парня. Хохот. Гаврилка пятится:

— Полно! Устал. Чего пинаешь!

Мордовские наездники, снующие в толпе,

издеваются над парнем.

— Эй ты! Задира Тимофеич! Обожди-ка!

Все оглянулись на голос. На пороге сотникова

дома — Минин. Черные глаза полны задора. Он в

зеленом кафтане, без шапки. Быстрыми шагами