Вадим Полуян - Юрий Звенигородский Страница 10

— Матунька очень опечалилась из-за деда и наших дядьев.

— Моя сейчасная мысль, — отозвался Василий Дмитриевич, — не о князьях Суздальских и Нижегородских, а о великом князе Московском.

Юрий тоже стал думать об отце. И ощутил большую тоску по родителю.

Их он дождался спустя неделю, когда поезд великой княгини, оснащенный в Ростове добрыми лошадьми и хорошо обустроенными каретами, остановился у тесовых ворот костромского княжеского терема.

Дмитрий Иванович встретил семью на широком крыльце. Прежде всех успел подбежать к нему второй сын и удостоился первым принять отеческие лобзания.

Тринадцатилетний Юрий сидел в келье Чудова монастыря над хартиями, писанными несколько лет назад его дедом Дмитрием Константиновичем Нижегородским. Тому уже четыре года, как князь отдал Богу душу, принявши перед тем схиму. Нашествие Тохтамыша, вынужденная отправка сыновей в Орду, разорение Москвы и ближних к ней городов повергли старика в уныние, усилили прежние болезни. Последний год жизни он не покидал кельи и, всегда любивший старину, с удовольствием переписывал Нестора-летописца. Этот-то список и привез на малое время из нижегородского монастыря в Чудов боярин Семен Федорович Морозов, поставленный в учителя подросшему Юрию. Княжич не был прилежен к учению и был холоден к старине. Наставник надеялся воодушевить его дедовым примером. Он стал под переплетчатым слюдяным окном с древней книгой в кожаном переплете: по слабости глаз искал больше света для чтения.

— «Придоша половци… Русскую землю воевать, — разбирал княжич слова. — Всеволод же изиде противу их месяца февраля во второй день». — Юрий поднял голову и задумался.

Его не столь занимало случившееся более трех веков назад, сколь волновало недавнее. Вспомнилось, с какой скорбью великокняжеское семейство вернулось в испепеленную Москву. «Отцы наши, — сказал тогда татунька, — не побеждали татар, но были менее нас злополучны!» На его деньги похоронили в те черные дни двадцать четыре тысячи московлян. А сколько сгорело и потонуло! Юрий не помнил такой скорби на отцовском лице, а за скорбью последовал гнев. Первым был наказан Олег Рязанский, что указал Тохтамышу броды через Оку. Сила, прибывшая из Костромы с великим князем Московским, вынудила Олега бежать в Литву. Рязань была сожжена. Митрополит Киприан из Твери был вызван в Москву и с позором удален в Киев.

Медленно одолевалась разруха. Слава Богу, каменные стены Кремля сохранились в целости. Постепенно в посадском застенье стали возникать избы, хоромы и терема. Возродились из пепла старые улицы: Тверская, Большая и Малая Дмитровки, Сретенка, Серпуховская, Ордынка. Они сделались многолюдны, но вполовину как прежде.

Матунька Евдокия Дмитриевна могла гордиться: на свои средства соорудила каменный храм Рождества Богородицы на месте сожженной маленькой деревянной церкви Воскрешение Лазарево. Борис Галицкий хитроумно сохранил ценности, доверенные ему: скрыл короба в великокняжеской погребуше, поместив в косяке двери большую горящую лампаду. Ей бы гореть до возвращенья хозяев, да хищные ордынцы стали выбивать тяжелую дверь. А на пороге лежал мешок с вывезенным от немцев зельем, состоявшим из серы, селитры и угольев. Едва лампада рухнула, возник гром с огнем: от хищников ничего не осталось. Вход завалило бревнами и землей. Потом не составило большого туда его раскопать и извлечь укрытое. С тех пор дядька Борис ходит в боярской шапке, однако же не кичится…

— О чем задумался, Юрий Дмитрич? — спросил, оторвавшись от древней книги, Семен Морозов.

— О старшем брате Василии, — сказал княжич, ибо только что омрачился тягостной мыслью: одиноко стало ему с тех пор, как отец скрепя сердце послал в Орду старшего сына. В тот день Юрий, едва попрощавшись с Василием, убежал в свою ложню, не мог перенесть материнских слез. Дядька Борис приходил успокаивать, — всуе. Облегченье почувствовал лишь на груди Домникеи. Бывшая мамка, как в детстве, подыскала целительные слова: «Бог даст, вернется твой брат целехонек. Вырастешь, наживешься еще при великом князе Василии Первом». Юрий вспомнил рассказы старших, как до его рождения молодой Дмитрий Иванович вынужден был ехать в Орду по вызову ханскому. Митрополит и бояре с молитвами и слезами проводили его до берегов Оки. Всем была памятна передаваемая из поколения в поколение горькая повесть о гибели у татар Михаила Ярославича Тверского. Тогда подвел коварный царский посол Кавгадый. Не менее ли коварен и Сарыхожа, обещавший говорить перед ханом в пользу Дмитрия? Молитвы были услышаны, все обошлось. Спустя осень и лето великий князь воротился. Как-то вернется теперь его сын? «А вдруг братца убьют?» — всхлипнул Юрий. «Стало быть, жить нам придется не при Василии Первом, а при Юрии Втором», — вразумила находчивая Домникея. Эта речь огорошила княжича, второго по старшинству. Он притих. Сейчас вспомнил неожиданные слова и, видимо, что-то в его лице заставило учителя Семена Морозова отвлечься от хартийного списка.

— Как я слышал, — сказал он, — наследник великокняжеского престола Василий Дмитрич принят Тохтамышем весьма учтиво. За него насчитали выкуп: восемь тысяч золотых монет. Государь наш, батюшка твой, отправит золото, и княжич вернется всем нам на радость.

Юрий думал уже о другом. Он смотрел на снявшего толстые окуляры молодого боярина, на его светлую бородку, хохолок на челе, добрые глаза и лишний раз говорил себе: лучшего учителя пожелать невозможно! На все недоуменные вопросы дает вразумительные ответы. Еще при первой встрече Юрий спросил: станет ли Москва прежней после Тохтамышева погубления? Семен Федорович сказал: «Как будто бы все былое исчезло: московляне порублены, сожжены, потоплены, Москва превратилась в отчаянную пустоту. Казалось бы, ей предопределено захиреть, как многим старым городам. Но этого не случится. Потому что вокруг Москвы-города существует Москва-народ. Вот сила, что заново восстановит, заселит и обновит Москву-город. Ибо крепкие его стены в свою очередь притягивают и обнадеживают живительные окрестности». Впоследствии княжич наглядно убедился в правоте этих слов. Сейчас он промолвил:

— Боярин Семен, ты часто ходишь сюда, в монастырское книгохранилище. Что влечет тебя?

Учитель уважительно оглядел ряды кожаных корешков.

— Мы загрубели при владычестве ханском. Однако ж не столько, чтоб ум лишился жажды познаний. Греки по-прежнему берут у нас серебро и привозят книги. Митрополичье хранилище богато как здешними рукописями, так и греческими творениями. Эллинский язык у нас ведом и высшему духовенству, и некоторым вящим мирянам. Я здесь знакомлюсь с плачевной судьбой Отечества и с древними умствователями — Гомером, Пифагором, Платоном. Вот Аррианов перевод повести о Синагрипе, царе Адоров[13]…

Беседу прервал несвоевременный шепот:

— Юрий Дмитрич! А, Юрий Дмитрич!

Княжич, оборотясь, увидел просунувшуюся в дверь боярскую шапку Бориса Галицкого.

— Скорей! Государь с государыней ни минуты не терпят. Старшего, Василия, нет. Ты теперь старший. А свадьбе сей же час начинаться. Как быть невесте без брата? Куда запропал? Я голову потерял. Если б не Чудов архимандрит, что пришел во дворец к венчанию…

Юрий встал.

— Прости, боярин Семен. В другой раз договорим о книжнике Арриане.

Он вышел в сводчатую низкую дверь, себя ругая: из головы вон, что нынче свадьба сестрицы. Бедная Софья! Выходит за сына врага отцова.

— Скажи, в толк не возьму, — потормошил он дядькин рукав, идя через монастырский двор, — пошто княжну выдают за Федора, отпрыска Олега Рязанского?

— По наивысшим соображениям, — начал объяснять Борис. — Троицкий игумен Сергий соединил-таки твоего отца с самым упрямым человеком нашего времени. Чудный старец сумел умилить рязанца тихими, кроткими речами. Теперь надобно скрепить мир родственными связями. Ты ведь знаешь, Дмитрий Иванович женился на твоей матушке, когда боролся с ее отцом за великое княжение суздальско-нижегородское. А женитьба Владимира Серпуховского на Елене Ольгердовне?

— Уж наслышан, — перебил Юрий, — о тогдашних «наивысших соображениях». С Михаилом Тверским у моего родителя опять же немирье. И конца ему нет. Так не выдать ли за княжича из Твери нашу одиннадцатилетнюю Марью?

— О, мой господин! — засмеялся дядька. — Придет и Марьин черед[14]. Тверской володетель на такие дела мастак. В свое время сосватал сестру Ульяну за могущественного Ольгерда Литовского.

— Стало быть, Елена Ольгердовна — литвинка наполовину? — сообразил Юрий, удивленный таким открытием.

— Нет, она от первого брака, — возразил Борис. И продолжил: — Сын Михаила Тверского Иван женат на Ольгердовой племяннице. После крещения она стала Марьей Кейстутьевной.

— Бедная Софья! — воскликнул уже вслух Юрий. — Завидует, должно быть, простолюдинкам, идущим замуж по любви.