Анри Труайя - Сын сатрапа Страница 10

Только мама, которая ушла на кухню готовить ужин, отвлекала его от созерцания. Вслед за нами накрывать на стол пришел Александр. Папа торопливо уложил свои бесценные документы в шкаф и закрыл его на ключ, будто прятал туда свое состояние. Ужин состоял, как каждое воскресенье, из борща и гречневой каши. Все было так вкусно! Как при этом не подумать, что он был еще одним напоминанием о родине? Не имея возможности вернуться в Россию, родители утешали себя тем, что говорили на русском, читали на русском, пили по-русски, ели по-русски. Я тоже, естественно, был рад гастрономическим переменам. Однако, как мне думалось, честь, воздаваемая русской кухне, должна была иметь свои границы. Съев последний кусок, я больше не буду о ней думать. Я вернусь во Францию. Они же, напротив, опорожнив свои тарелки, продолжат путешествия в воспоминаниях. После еды воспоминания. Вся разница была в этом. И она имела силу приговора самой жизни.

В половине одиннадцатого вечера папа пошел встречать Ольгу из студии, где она репетировала будущий балетный спектакль. Он не позволял ей возвращаться одной в столь поздний час. «Как только загораются фонари, – говорил он, – город не существует для женщин». Впрочем, в Москве он не разрешил бы ей и подняться на подмостки. В Париже это можно было себе позволить. Даже столь необычная профессия классической танцовщицы считалась здесь достойной.

Я неожиданно подумал, что в Персии, должно быть, тоже были танцовщицы. Сестра когда-то говорила мне о некоей Саломее, которая в награду за свои самые грациозные движения получила голову Святого Иоанна Крестителя. Ольга знала эту историю, так как на ее сюжет был поставлен знаменитый балет. Но Саломея, по преданию, была еврейской, а не персидской царевной. А это была немаловажная деталь! Вдохновляясь, я решил сделать из моей героини Улиты изящную танцовщицу. Она спасет лошадь из княжеской конюшни, и несколько дней спустя сама погибнет в огне пожара, который охватит дворец. Два пожара в одной главе. Никита будет очень доволен такой двойной развязкой.

Обрадовавшись новой идее, я дождался возвращения папы и Ольги, и, устроившись вместе с сестрой на кухне, заговорил с ней о Саломее, пока она перекусывала. Я хотел, чтобы она просветила меня по части традиционных танцев в той стране в то далекое время. Однако она лишь ответила, что мало смыслит в этом. Но не сомневалась в том, что девушки-персиянки были так же способны, как и молодые еврейки, очаровывать зрителей своими грациозными движениями. Этого было достаточно. Мне показалось, что продолжение их приключений больше не зависело ни от меня, ни от Никиты. Разве не было это хорошим знаком для их загадочного будущего и для нашего будущего в писательской профессии?

V. Танцы! Танцы!

– Я придумал еще один потрясающий случай! – сказал Никита.

Он, как одержимый, охотился за «случаями». И каждое воскресенье добавлял к ним новый. Я должен был сдерживать его для того, чтобы жизнь нашего сатрапа и его сына не превратилась в серию катастроф. Чего тут только не было – пожары, воровство, убийства, похищения, аресты, драки. Никита был неистощим. Он видел наших героев только в череде сенсаций. Что касается меня, то я скорее был склонен к сентиментальным откровениям и переживаниям. Кто из нас двоих был на верном пути? Не знаю, но, устав от бесполезных споров, мы обычно останавливались на компромиссе между двумя противоположными особенностями наших характеров, сочетая неожиданности, которые преподносит судьба, с сердечными коллизиями. Результатом было то, что наша история – я понимал это с течением времени – неуверенно, но продвигалась вперед. В этот раз, приготовившись к новым открытиям, я спросил своего друга скептическим тоном:

– Ну что, давай! Какой у тебя сегодня потрясающий случай?

Как старатель, который черпал из открытой им только что золотой жилы, Никита выдал мне свою последнюю идею: в тот момент, когда сын сатрапа – неукротимый Часс – решит не подчиниться запрету своего отца и жениться на красивой и умной Улите, он во время прогулки в окрестностях дворца встретит свою старую, полуслепую няню, о которой ничего не знал с детства. Пожилая женщина разволнуется, узнав его (она еще немного видела), и откроет ему ужасную тайну. Из верных источников она знала, что Часс и его невеста были братом и сестрой.

Объявив эту новую романтическую гипотезу, Никита посмотрел на меня в ожидании одобрения. Я от удивления смог только пробормотать:

– Вздор!

– Почему же?

– В эту историю никто не поверит!

– Это не причина для того, чтобы отказываться!

– Подумай, Никита! Влюбленные накануне свадьбы узнают, что они брат и сестра. Это слишком грубо, это не пройдет, это испортит все остальное!

– А я тебе говорю, что публика проглотит это темное дело с наслаждением! Ведь в жизни встречается куда больше еще более необъяснимых, еще более странных случаев! Тебе разве никогда не приходилось увидеть что-то настолько невероятное, настолько загадочное, что ты, прежде чем это рассказать, спрашивал себя – а не примут ли тебя за лжеца? Совпадения, недоразумения, разоблачения в последнюю минуту, удачи – да что там! Все это существует, старик! Правда состоит из невероятных вещей! Так зачем же лишать ее нашего «Сына сатрапа»? Ты сам мне говорил об удивительных похождениях твоих родителей во время революции. Странные вещи, которые происходили в то время, были, дожно быть, и в Персии во времена сатрапа!

– Не сравнивай, Никита! То, что произошло с нами во время бегства, не походило на случайность, в то время, как твоя няня, встретив неожиданно перед дворцом сына сатрапа, которого она потеряла из виду много лет назад и который…

Я замолчал на полуслове. В памяти всплыл давно забытый случай. Это было там же, в России, во время нашего бегства. Встретив в Харькове папу, семья, продолжая скитания по стране, охваченной войной, оказалась в Царицыне[7]. Город, расположенный на правом берегу Волги, оцеплен красными. Железнодорожные связи разорваны. Единственная возможность спастись от большевиков – сесть на пароход и спуститься по реке до того района, который они еще не успели захватить. К счастью, на причале стоит судно, которое готовится к отходу. Оно последнее. И переполнено беженцами, теснящимися в трюме и на палубе. Ни одного свободного места, даже если хорошо заплатить. Командование судна отказывается брать на борт лишних пассажиров.

Стоя на пристани вокруг сваленных в кучу вещей, мы ждем возвращения папы, который пошел искать капитана, чтобы попытаться заставить его войти в наше положение. Однако надежды мало. Темнеет. По причине близких боев все огни порта погашены. Замаскированы даже иллюминаторы парохода, который должен вот-вот отчалить. Сгущающиеся сумерки усиливают нашу тревогу. В суете грузчиков и лаянии рупора, передающего невнятные приказы, я теряю ощущение времени. На самом ли деле ночь? Почему я не в своей комнате в Москве? Может быть, я сейчас проснусь перед чашкой горячего шоколада? Неожиданно мне кажется, что момент столь же страшен для нас, как и в тот день, когда горел вагон для скота. И бабушка, сидя на узле, как тогда, перебирает четки. Это плохой знак. За бараками изредка раздаются выстрелы. Красные сейчас займут город. Мы окажемся в их лапах, как крысы в мышеловке. Пароход готовится отдать швартовы. Через несколько минут он уйдет навсегда, бросив нас на милость революционеров.

– На этот раз конец! – шепчет мама и крестит мне голову.

И в это мгновение появляется папа. Он ликует. Машет нам. Кричит:

– Идите, быстрее! Все уладилось!

– Как уладилось? – спрашивает мама сдавленным от волнения голосом.

– Мы едем, Лидия! Помнишь Максима Степаненко? Ну, конечно же! Я тебе о нем сто раз говорил. Это мой одноклассник – украинец, с которым я познакомился в гимназии, в Москве… Мы все время учились вместе… Отличный парень! Двадцать лет прошло!… Я даже не знал, кем он стал. И вот только что, когда пошел искать капитана в кают-кампанию – кого увидел? – Степаненко! Он капитан парохода… нашего парохода… Мы бросились друг другу в объятия! Я ему рассказал все. Он берет нас на судно, в свою каюту… Мы будем там, как селедки в бочке. Но лучше уж быть несчастной живой селедкой, чем великолепным мертвым осетром!.. Быстрее! У нас времени осталось только на то, чтобы погрузиться!

Я помню, с какой радостью мы бросились к пароходу, как всемером ютились между кушеткой и умывальником в каюте капитана, прогорклый запах которой слышу и сейчас. Заведенные машины начинают сотрясать пароход. Мама вздыхает, когда он отчаливает от берега:

– Бог смилостивился над нами. В это никто не захочет поверить!

Именно эти слова я едва не сказал, чтобы убедить Никиту не вводить в «Сына сатрапа» малоправдоподобный эпизод! Однако я не посмел рассказать ему о чуде появления Степаненко на нашем пути. Для него это был бы еще один довод в пользу того, что все средства тем более хороши, когда речь идет только о том, чтобы удивить читателя. Напротив, мне казалось, что из уважения к чрезвычайным событиям, которые мы пережили с родителями в Царицыне, я не должен был поддержать чрезмерное воображение моего друга. Я ограничился тем, что сказал, желая умерить его пыл: