Александр Волков - Два брата (др. ред.) Страница 10

Федор Алексеевич сидел в своей рабочей комнате. На столе лежали образцы учебников и учебных пособий: циркули, линейки, треугольники…

Аграфена почтительно остановилась у порога. Обернувшись, Федор Алексеевич увидел незнакомую женщину. Та бухнулась ему в ноги.

— Чего тебе?

— Батюшка-боярин, будь отцом милостивым!.. На тебя вся надежда, батюшка… Облагодетельствуй!

— Говори толком, чего надобно!

— Определи моего сынка в Нави-гацкую школу!

— Вот оно что! Какого звания?

— Стрелецкая вдова, батюшка! — ляпнула Аграфена, позабыв о наказах свекрови.

— Что?! — Боярин встал, нахмурил брови. — Да как же тебя, баба, не выселили из Москвы по царскому указу?

Лицо Аграфены запылало от смущения. Заикаясь, она объяснила боярину, почему ее семье разрешили остаться в Москве. У бабы хватило догадливости ни слова не сказать о службе Ильи в мятежном полку.

Боярин остыл.

— А, это другое дело. Что ж? По царскому указу велено всякого чина людей принимать.

Аграфена осмелела.

— Мальчонка-то больно просится в школу. Он у меня к учению шибко востер, уж так востер…

— Востер, говоришь?

— Востер, батюшка. Ко всякому мастерству сызмальства способен. Самопалов таких понаделал. Намедни поповскому сыну чуть голову не сшиб.

Федор Алексеевич заинтересовался:

— Самопалы? А кто же его учил делать?

— Да никто. Сам, батюшка, дошел, своим умом…

— Вот как?! — Боярин захохотал. — Ишь, вояка! Поповичу, говоришь, голову прошиб? Нам вояки добре надобны! Ладно, баба, ин быть твоему сыну в школе! Поручители есть?

— Какие поручители, батюшка-боярин?

— Что твой сын из школы не утечет, коли трудно покажется.

— Найду, милостивец!

— Да, еще вот: прошение надо подать.

— А как его, батюшка-боярин, пишут?

— Буду рассказывать! Пойди в мою канцелярию!

Подьячий за два алтына написал Аграфене прошение по заведенной форме.

«Державнейший Государь, Царь Всемилостивейший, Петр Алексеевич, желаю я, нижеподписавшийся, Егор, Константинов сын, Марков, вступить в Математическую навигацких наук школу, а по твоему, Государь, указу, велено в тоё школу набрать всякого звания людей потребное число. И покорно прошу я, Всемилостивейший Государь, повели меня к той школе приписать. А отроду мне, Маркову, двенадцать лет.

Вашего Величества нижайший раб посадский сын Егор Марков, а за него по неграмотности руку приложил Емельян Седов.

Аграфена вернулась домой сияющая. Через несколько дней она принесла в канцелярию Головина поручительство двух знавших ее дворян, что Егор Марков «без указу великого государя с Москвы не съедет и от школы не отстанет».

В начале сентября 1701 года Егор Марков получил предписание явиться в Навигацкую школу, куда его зачислили учеником «русской школы» и ввиду бедности его матери определили корм на первое время по алтыну в день.

Глава VIII

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Егор Марков, в новых сапогах, в новой рубахе, с волосами, обильно смазанными коровьим маслом, явился с матерью в школу в первый раз.

Аграфена расспросила школьного сторожа, куда свести Егорку, и робко вошла в класс. Ученики возрастом от двенадцати до двадцати пяти лет шумно рассаживались за столами. Густо побагровевший Егорка стал у двери, а Аграфена, тоже сильно робея, приблизилась к учительскому столу, на котором лежали несколько книжек, пучок розог и линейка.

— Новичка привели! О-го-го! Новичок! — раздались возгласы учеников.

Учитель Федор Иванович был низенький человек с маленькими серыми глазами, бритый, в потертом кафтане, в растрепанном паричке. Он хлопнул линейкой по столу:

— Молчать!

— К вашей милости, — низко поклонилась Аграфена.

По обычаю, она принесла учителю горшок с кашей и пирог.

Учитель поставил на стол приношение.

— Как звать?

— Марков… Егорка…

— Марков Егор! Подойди!

Трепещущий Егорка подошел.

— Хочешь учиться?

— Хочу, — прошептал Егорка.

— Ох, хочет, батюшка, хочет! — подхватила Аграфена. — Уж так меня молил, чтоб хлопотала я за него…

— Ладно! — сказал учитель. — Иди, баба! Аграфена с поклонами ушла.

— Марков Егор! Садись вот здесь, впереди!

Егорку посадили с недорослем[46] Ильей Тарелкиным и сыном дьяка Трифоном Бахуровым. На трех учеников был один букварь.

Учитель отошел от Егорки, сел за стол и стал без церемонии есть принесенный пирог. Ученики твердили заданные уроки. Класс походил на огромный жужжащий улей.

Лохматый детина огромного роста, с длинными черными усами долбил молитвы.

Другой, заткнув уши пальцами и раскачиваясь, читал нараспев как дьячок:

— «Хвалите бога человеку всяку, долг учиться письмен словес знаку. Учением бо благо разумеет, в царство небесное со святыми успеет…»

Третий толкал товарищей в бока и в спину кулаком, а когда те сердито оборачивались к нему, он делал невинное лицо и с показным усердием твердил:

— Буки-аз — ба, веди-аз — ва, глаголь-аз — га…

Учитель, прислушавшись к равномерному деловому гулу класса, подошел к первому столу, вырвал из рук Ильи Тарелкина засаленный букварь и дважды черкнул твердым ногтем по первой странице. Швырнув книжку перед оробевшим Егоркой, он сказал: «От сих и до сих!» — потом преспокойно отошел к кафедре.

Егорка остолбенело взглянул на страницу, ничего не понимая. Красноглазый Илюшка, с белыми, как лен, волосами, выдернул у него букварь из рук. Егорка внимательно слушал обрывки фраз, которые доносились к нему со всех сторон.

После обеденного отдыха учитель подошел к Егорке:

— Сказывай урок!

Егорка сидел неподвижно. Лицо и уши его залились горячей краской.

— Встань, встань! — зашептал, толкая соседа, Тришка Бахуров.

Егорка вскочил.

— Не вытвердил? — сурово спросил учитель.

— У меня не было…

Учитель, не слушая, схватил Егорку сухой, но сильной рукой за ухо и повел к скамейке, стоявшей у стены. Скамейка была предназначена специально для порки и уже была гладко отшлифована телами поротых.

Учитель положил Егорку на скамейку, лицом вниз, велел спустить штаны и отстегал, на первый раз, впрочем, довольно милостиво. Ударяя розгой, он приговаривал:

Розга ум вострит, память возбуждаетИ волю злую в благу прелагает:Учит господу богу ся молитиИ рано в церковь на службу ходити.Целуйте розгу, бич и жезл лобызайте,Та суть безвинна, тех не проклинайтеИ рук, яже вам язвы налагают,Ибо не зла вам, а добра желают…

После порки учитель сказал:

— Сии стихи приготовишь к завтрему. В назидание за леность.

Егорка пробормотал, застегиваясь:

— Я и сейчас могу рассказать.

— О? — удивился Федор Иванович. — Говори.

Егорка сквозь слезы забубнил:

— «Розга ум вострит; память возбуждает…»

Стихи он прочитал без единой ошибки.

— Ты что, раньше знал? — спросил учитель.

— Нет. Который сзади сидит, твердил, а я понял.

— Да ты, видать, востер! Что ж урок не выучил?

Егорка осмелел. Оказывается, с учителем можно разговаривать.

— У меня букваря не было! Вон тот отобрал…

— Ладно, иди. Тарелкин Илья, покажешь новичку буквы.

Егорка вернулся на место.

— Да, как же, держи карман шире! — злобно усмехнулся Илюшка. — Буду я тебе, дураку, показывать!..

Над Егором сжалился Трифон. Это был девятнадцатилетний парень, белобрысый и уже склонный к полноте. Степенный и хозяйственный, Трифон учился довольно хорошо, недостаток способностей восполнял усердием. Товарищи любили Бахурова — он всегда помогал в беде.

Трифон показал новичку буквы и слова. Егорка все хватал на лету. Через полчаса он отлично ответил учителю заданный урок.

Федор Иванович почесал в затылке, сдвинул парик, добродушно проворчал:

— О? Ты остропонятлив! Зря я тебя выдрал. Ну ладно, вдругорядь попадешься, тогда помилую.

Егорка возвращался домой счастливый, несмотря на порку.

«Ученье началось… Учитель знает, какой я усердный…»

Он торжественно декламировал:

— «Розга ум вострит, память возбуждает…»

До поздней ночи мать и бабушка слушали рассказ Егорки о школе. Общую радость отравляли только мысли об Илье, который неведомо где скитается, если только не сложил голову в незнаемой стороне.

На следующий день Егорка вернулся домой в одном белье, посинелый от холода.

— Родненький! — взвыла Ульяна. — Да что это с тобой? Ограбили? Какие же злодеи, чтоб им пропасть, мальчишку обидели?

— Это с… меня, бабушка, на… заставе… сняли! — стуча зубами, пожаловался Егорка.