Николай Алексеев - Татарский отпрыск Страница 10

В это время сильный удар дубиной ошеломил князя. Он пошатнулся и упал с седла. А над ним бой продолжался.

X

В полону

Когда князь Андрей Михайлович пришел в себя, первой его мыслью было: где он находится и что с ним? Все тело его ныло… Он сделал попытку шевельнуть руками, и не мог их поднять. Веки также не повиновались стараниям князя открыть глаза и осмотреться кругом — ресницы словно срослись вместе. Андрей Михайлович чувствовал легкое равномерное покачивание, будто его несли на руках. До его слуха долетал неясный шум голосов, но кто были говорившие: русские или татары, он еще не мог понять.

Тихая, равномерная качка нагоняла сон на князя, и он впал в забытье. Перед ним проносились легкие, неясные образы, быстро сменявшие друг друга. Грезилась ему Москва, боярский сад, а вот и она, его милая, его люба желанная! Как изменилась, похудела! С тоски по нему, верно… На глазах слезы, голова упала на грудь… Ломает она свои белые руки от горя, от кручины лютой!

«Полно, лебедь моя!» — хочется крикнуть Андрею Михайловичу. — «Не плачь, не тоскуй! Я еще жив! Жив!..» Но уста князя не повинуются ему. А в это время и боярский сад, и Марья Васильевна уже куда-то скрылись; перед Андреем Михайловичем новая картина. Кажется ему большая горница, а в ней сидит какой-то мужчина, и чудится князю, что это лютый его враг! Лица мужчины не видно Андрею Михайловичу… Враг его — он знает, он чувствует, что это его враг — сидит перед столом и смотрит на дверь, будто ждет кого-то… Вдруг распахнулась на обе половины широкая дверь, и в комнату вошла Марья Васильевна, плачет бедная, а сидевший за столом вскочил с сиденья и прямо к ней… Обнял ее и целует, а она не обороняется, только еще пуще слезами залилась. Ворог же Андрея Михайловича оборотился теперь лицом прямо к князю и смеется, оскалив ряд белых зубов, и глазом хитро подмигивает. И видит Андрей Михайлович, что это Шигаев… Вон и красный рубец на голове от удара его сабли… Так он не умер, басурман! Так он жив и еще смеет целовать его зазнобушку, его любу милую! «Ну, теперь берегись! Теперь я тебя так уложу, что ты не встанешь больше!» — думает князь, и кровь кипит в его жилах от гнева.

Вдруг неожиданный толчок вывел Андрея Михайловича из забытья… Впрочем, он очнулся не сразу: слишком живы были его грезы и слишком далеко унесли они его от действительности. Шедшие, должно быть, остановились, судя по тому, что не чувствовалось прежнего покачивания. Князь чувствовал, что его опустили на что-то мягкое. Вокруг него слышались сдержанные голоса, потом послышался удаляющийся топот ног нескольких человек, и наступило безмолвие. Князь понял, что его оставили одного. Сделав усилие, князь слегка приоткрыл глаза. То, что он увидел, поразило его. Он лежал в большой светлой комнате. Стены ее были украшены пестрыми коврами в турецком вкусе. Такой же ковер был разостлан на полу. У стены стояло несколько небольших, широких и низких диванчиков, такого же цвета, как и ковры, снабженных по краям круглыми подушками, украшенными золотыми кистями. Около одного из диванов стоял маленький тонкий столик, весь причудливо изукрашенный перламутром. Он был невысок, чуть-чуть повыше сиденья диванов. На нем стоял кальян с обернутой вокруг него длинной мягкой трубкой для куренья. Такая обстановка была знакома князю: ему приходилось посещать богатых татар, и он знал, что так убираются их жилища. Как же он попал сюда? Стало быть, он в плену! При этой мысли волосы на голове князя стали дыбом от ужаса! Он, не боявшийся смерти, всегда готовый рискнуть жизнью, когда это было надо, испугался: он знал, какова татарская неволя! Ужас, охвативший князя, подействовал на него лучше, чем всякое лекарство: он сразу возвратил ему силы.

Андрей Михайлович открыл глаза и приподнялся. Тело болело, голова, словно была налита свинцом, но руки, хотя и с трудом, двигались, ноги тоже. Князь еще раз внимательно осмотрел комнату, ища, нет ли где лазейки, чтобы выбраться на свободу. Несмотря на свою слабость, князь решился бы убежать, если бы была возможность. Но как внимательно, ни осматривал князь комнату, нигде не было другого выхода, кроме единственной двери. Приходилось оставить всякую мысль о побеге и покориться судьбе.

У входа в комнату послышались шаги.

Князь быстро принял то положение, в каком был оставлен, и лежал неподвижно, лишь чуть-чуть приоткрыв глаза, и, прекрасно зная татарский язык, приготовился внимательно слушать, что будут говорить пришедшие.

В комнату вошли четверо татар-простолюдинов, судя по их бедной и грязной одежде, мулла в зеленой чалме, по-видимому, турок, так как черты его лица не походили на татарские, и, наконец, какой-то старик в богатой, расшитой золотом одежде. Это был, должно быть, сам хозяин дома.

Старик приблизился к неподвижно лежащему князю и склонился над ним. Андрей Михайлович не подавал признака жизни.

— Да жив ли он? — произнес старик, внимательно глядя на бледное лицо Андрея Михайловича.

Мулла безмолвно подошел к ложу князя и, приложив ухо к его груди, прислушался.

— Жив! — сказал он, отходя от него через минуту. — Сердце бьется!

— Вы не ошиблись? — обратился старик к четырем простолюдинам: — это тот самый гяур, который начальствовал над казаками?

— Он! Он! Клянусь Аллахом! — ответил один из спрашиваемых.

Остальные подтвердили его слова.

— Гмм… Неужели это сам шайтан, Данило Адашев? — задумчиво проговорил старик.

— А вы будьте спокойны, — продолжал он, обращаясь к четырем татарам, — если это и не Адашев, то все-таки один из важных в его войске, и вас хан наградит, что вы его ко мне доставили. Я сегодня, сейчас даже, поеду к хану, расскажу ему о вашей победе… Да! — сказал он после некоторого раздумья, не окончив своей речи. — Казаки все перебиты?

— Почти все! Только четверо ускакали, и то один из них ранен вилами!

«Ага! — радостно подумал князь. — Это, верно, Петр. Хорошо, что он спасся! Слава Богу!».

— Четверо ушли, — продолжал старик. — Ну, что ж! Это ничего не значит! Я скажу хану, что, когда его воины отказались идти на урусов, страшась их, простые крестьяне сделали их дело! Идите! — кивнул он слегка головой татарам. — Хан не забудет вас!

Едва татары покинули комнату, как старик почтительно обратился к мулле.

— Ты мудр, мой отец! — повел он по восточному обычаю цветистую речь. — Тебе известны все звезды на небе, ты знаешь, почему почка цветка открывает свой зев навстречу солнечному лучу, когда Аллах велит утром появиться дневному светилу! Ты наизусть знаешь Коран, Сунну и Хадисы нашего великого пророка! Аллах просветил тебя своим светом. Он открыл тебе тайны природы, тайны души и тела человека! Теперь я, недостойный владеть и частицей этого божественного света, которым просвещен твой разум, как раб, ползаю у тебя в ногах и молю тебя: помоги мне своей мудростью!

— Чего ты хочешь от меня? — важно спросил мулла.

— Излечи этого уруса! Для меня необходимо, чтобы он был здоров!

Мулла не отвечал, задумчиво смотря на лежащего неподвижно Андрея Михайловича.

— Хорошо! — проговорил он, наконец, торжественно. — Урус будет жив и здоров!

— Спасибо тебе! — радостно вскричал старик, — Теперь я спокоен и поспешу к хану с радостной вестью о победе!

Проговорив это, он три раза ударил в ладоши. На пороге появился раб и встал недвижимо, как статуя.

— Поставь у этих дверей двух сторожей, чтобы они постоянно наблюдали за пленником.

— Слушаю! — ответил раб, бесшумно скрываясь за дверью.

Когда хозяин комнаты выходил из нее немного спустя, то у дверей ее уже стояли два рослых и сильных татарина с обнаженными саблями в руках.

Таким образом, у князя была отнята самая тень надежды на побег. Он сделался татарским узником и пленником. Однако слышанный им разговор несколько его успокоил. Его будут лечить, пройдет немало времени, пока он выздоровеет, а выздоравливать скоро у него не было расчета, и он собирался поводить за нос мудреца-муллу, как можно долее притворяясь слабым и больным. Кто знает? За это время, быть может, и представится случай к побегу или Петр, находящийся в живых и на свободе (а он был почему-то уверен, что Петру удалось спастись, и это несказанно радовало его), оправясь от своей раны, выручит его из полону.

Потом мысли князя приняли другое направление.

«Так вот, — думал он, — почему мне грезилась моя милая горько слезы льющей, как по упокойнику. Ныне я и есть почти упокойник: татарская неволя — тот же гроб!»

Пока эти мысли бродили в голове князя, мулла, сидевший, поджав под себя ноги, на одном из диванов, не спускал глаз с лица Андрея Михайловича.

— Зачем собака-урус притворяется? — внезапно произнес мулла на довольно чистом русском языке.

Эти слова, а главным образом, язык, на котором они были высказаны, едва не заставили князя выйти из его притворного бесчувствия. Но он вовремя опомнился и продолжал лежать по-прежнему неподвижно, не подавая и признаков жизни.