Френк Слотер - Чудо пылающего креста Страница 10

Константин не питал никаких иллюзий относительно жизненной программы, к осуществлению которой он теперь приступал. В семнадцатилетнем возрасте сильные и здоровые римские юноши принимали на себя обязательство нести военную службу до шестидесяти лет — с отпусками в периоды мирного затишья. Последние пятнадцать лет обычно посвящались гарнизонной службе, хотя и не всегда по соседству с домом. Кампании на севере в основном проводились летом, так что во время холодной погоды солдату частенько приходилось сидеть дома и перебиваться как может.

Как кандидат в преторианцы, и даже командиры, Константин мог надеяться на менее суровую жизнь, чем простой солдат, по получении младшего командного чина в конце учебного периода. Он мог бы иметь собственного слугу и спать в палатке во время походов, тогда как обычному солдату, если повезет, приходилось довольствоваться шалашом, где он заворачивался в толстый плащ, который днем служил ему верхней одеждой, а ночью одеялом. Но произведут его в трибуны или нет, ему все равно предстояло делить грубую пищу легионеров, если он не окажется достаточно везучим и не будет располагать личными средствами для покупки чего-нибудь повкуснее. Но даже в чине командира он не мог избежать суровости походной жизни и опасностей сражения.

С тех пор как Константин научился ходить, он следовал заведенному порядку, который предписывался для юных римлян: он должен был заниматься бегом, прыжками, лазаньем по горам и плаванием. В Наиссе это в основном оказывались дружеские соревнования со сверстниками как в школе, так и вне ее. Теперь же, когда его приняли на обучение в настоящую армию, он понимал, что программа будет гораздо суровей.

Однако для начала его военное снаряжение было много легче, чем то, что нес солдат на марше, — около семидесяти пяти фунтов груза, куда входили оружие, топор, лопата, щит, доспехи, шлем, коса, котелок, рацион на неделю или больше и два толстых заточенных кола. Из последних не только сооружалась часть рамы, на которой солдат нес свою ношу, они служили и для постройки наносного бруствера и других укреплений, а также для возведения вокруг разбитого на ночь лагеря деревянного ограждения.

Его ученическое снаряжение состояло из пары грубых туник для тренировок и запаса трусов и хлопчатобумажных рубашек как нижнего белья, а собственная одежда оставалась на остальные случаи жизни. На ноги он получил тяжелые сандалии с деревянными подошвами, на голову — круглый шлем, способный защищать от ударов во время учебных сражений. Этот список завершали небольшой тренировочный щит, непременно короткий и довольно тупой меч и крепкий кол, который позже должны были заменить на копье, когда он станет более ловок в обращении с ним.

Он уже стал подумывать, сколько же еще осталось до обеда, как в комнату с открытой дверью вошел несколько приземистый молодой человек, как показалось Константину, лет двадцати пяти. Вошел он без предупреждения, по обычаю, царствовавшему в казарме, в чем впоследствии ему пришлось убедиться. На вошедшем были знаки отличия декуриона, а туника оказалась пошита из прекрасного добротного материала гораздо более богатого цвета, чем обычный гардероб молодого командира этого ранга.

— Меня зовут Крок, я из Новиомага, — объявил он.

— Из Галлии? — воскликнул Константин.

— Мой отец — царь провинции на рейнской границе. — Крок усмехнулся. — А ты что ожидал? Что у галла должны быть рога и хвост, как у христианского черта?

— Извини. — Константин сразу же проникся симпатией к Кроку: в нем была располагающая к себе естественная простота. — Меня зовут Флавий Валерий Константин.

— Даций мне говорил. Уверен, что половину тех, кто стремится к высоким постам в армии и империи, называют либо Флавием, либо Валерием. Так что у тебя хорошее начало.

— Ты ученик? — поинтересовался Константин.

Крок отрицательно покачал головой.

— Даже у галльских легионов мало командиров из Галлии. Меня отец прислал сюда учиться, но, когда Даций обнаружил, что галла с копьем водой не разольешь, он убедил префекта Севера назначить меня инструктором верховой езды и кавалерийской тактики. Здесь, в казармах, четверо из нас пользуются услугами рабов, но только мне одному оказывается та же честь, что и ученикам, потому что отец мой — царь, а наши конники — лучшие во всей империи.

— Ты сказал — четверо. А кто же другие?

— Пара цезарских щенят: Максенций — сын императора Максимиана и Максимин Дайя — племянник цезаря Галерия откуда-то с Востока, — Крок вдруг сделал большие глаза и шлепнул себя по губам с таким комическим ужасом, что Константин рассмеялся.

— Я тоже щенок, — согласился он.

— Но самый породистый из них, будь уверен. А кстати, сколько тебе лет?

— Двадцать, — отвечал Константин, прибавив целых два года к своему действительному возрасту.

— Вот как? — Крок удивленно поднял брови, — Я бы не дал тебе столько. Но двое других будут постарше, так что тебе придется постоять за свои права, — Он лукаво посмотрел на Константина, — Или ты, может, уже об этом знаешь?

— Я знаю, зачем я здесь, если именно это тебя интересует.

Снаружи заиграла труба.

— Вот и сигнал к обеду, — сказал Крок, — Пойдем покажу, где мы едим.

Остальная часть здания в большинстве своем представляла пространство с рядом перегородок, деливших его на отдельные кубикулы. Через каждые два шага в стены оказались вбиты ряды колышков. С них свисала военная и прочая одежда, и под каждой группой колышков лежал аккуратно свернутый и связанный толстыми веревками соломенный тюфяк.

— Здесь спят младшие командиры императорской гвардии, — пояснил Крок. — Там, в конце казармы, есть две личные кубикулы — для трибунов. Немного попросторней наших. Сами охранники спят в другом здании, которое примыкает к этому, а питаемся все вместе, ведь жратва у всех одинаковая.

По крытому крышей переходу они прошли в другое помещение, откуда доносился аромат приготовленной пищи. Крок толкнул дверь, и их встретил гвалт голосов: видимо, люди кричали, чтобы расслышать друг друга за нестихающим шумом разговоров и звоном посуды. Не обращая внимания на шум, отвечая на приветствия и грубые шутки, — похоже, он пользовался довольно большой популярностью, — Крок прошел к угловому столу, где уже обедали двое других молодых людей.

Один из них, представленный Кроком как Максенций, высокий и худой, с первого взгляда не понравился Константину своими томными, фатоватыми манерами. Другой, Максимин Дайя, крепкий и темнокожий, выглядел лет на двадцать с небольшим, угрюмым; эта черта, как потом узнал Константин, сохранялась за ним большую часть времени, тогда как элегантный Максенций был слишком апатичным, чтобы проявлять к чему-либо восторг, не считая вина, которое он употреблял с неизменным постоянством.

Еда была добротной, хотя и грубой: густой суп в деревянных мисках, за ним козлятина с вареной чечевицей и жесткие хлебные лепешки. Вино оказалось разбавлено водой, но все же сохраняло приятный аромат — холмистая местность, тянувшаяся вдоль южного берега моря Мармара и залива Никомедии, славилась своими виноградниками.

Максимин Дайя ел как свинья, сопя и пуская слюни над своим мясом и вином, но никто, похоже, не обращал на него внимания. Покончив с обедом, он оттолкнулся от стола и вытер свой сальный рот мускулистым волосатым предплечьем.

— Как, ты сказал, тебя зовут? — в первый раз обратился он прямо к Константину.

— Константин.

— В честь Констанция Хлора?

За четырьмя столами в углу воцарилась внезапная тишина, и Константину стало ясно, что сидящие за ними смотрят на него и ждут его ответа.

— Это мой отец.

— Так ты незаконнорожденный! — презрительно фыркнул Дайя. — По какому же праву ты тут, среди нас?

Первым желанием Константина было схватить лежавший на столе нож и приставить к горлу этого коренастого парня. Но он уже начинал учиться управлять своим обычно горячим характером и поэтому не без усилия заставил себя расслабиться.

— Моя мать — Елена из Дрепанума.

— Конкубина?

— Законная жена, разведенная в Наиссе с моим отцом меньше недели тому назад по постановлению императора Диоклетиана.

— А почему это он с ней развелся? — допытывался Максимин. — Небось она…

— Констанция развели, чтобы он смог жениться на моей сводной сестре Феодоре. — Сказав это, Максенций зевнул. — В самом деле, Дайя, ты с каждым днем, мне кажется, все больше становишься похожим на свинью, на глупую, невежественную свинью.

Максимин Дайя не оскорбился: очевидно, эти двое были достаточно близкими товарищами, чтобы беззлобно обмениваться оскорблениями.

— Значит, Констанций оставил своего щенка шпионить для него, пока он сам в Галлии и Британии, — сделал он заключение и предупредил: — Только смотри, где шпионишь, малыш Константин, а то схлопочешь дротик в животик.