Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли Страница 10

– Бывает нечто, о чем говорят, смотри, это новое, но это было в веках, прежде нас… – Шелепин нахмурился: «Откуда это?». Эйтингон едва не сказал: «Из «Краткого курса». Стоя у карты, он обвел глазами офицеров, в штатском:

– Мне стало лень его дразнить. Должно быть, я старею… – он был уверен, что Шелепин никогда не брал в руки Библию:

– Но Саша прочел книгу, в рамках атеистического кружка. Ладно, пусть хотя бы так… – мальчик старательно изучал маленькую карту, с указанием места схрона:

– Бандиты так говорили, в Прибалтике, – вспомнил Эйтингон, – кстати, Принцессу и негритянку, Мозес, держат в интернате. В папках его местоположение не указывается, но там могут жить и мои девочки, с мальчиком. Надо завершить операцию, потребовать у Шелепина телефонный звонок… – Эйтингон напомнил себе, что, официально, он еще зэка:

– Я не мерзавка Саломея. Она, наверняка, получает все, что требует… – совещание шло на русском языке, но сообщение о работе с Валленбергом, Саломея делала по-английски. Наум Исаакович бесстрастно переводил капитана Мендес. Обосновавшись в углу, женщина закрылась ярким Life:

– Отсюда она, скорее всего, полетит в Москву. Как говорится дальше… – Эйтингон скрыл смешок, – нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые придут после. Она еще получит звание Героя, как получил ее муж. Один я все помню, но и я не вечен. Но мне нельзя погибать, пока я не удостоверюсь, что близняшки и Павел в безопасности…

Операция, как выражался Эйтингон, была классической дымовой завесой:

– Несмотря на безлюдность места, – он вернулся к карте, – наша миссия быстрого реагирования может наткнуться на кого-то по пути. Слухи нам не нужны. Мы сделаем вид, что все происходящее в квадрате, – он очертил примерные координаты, – связано с поиском пропавших туристов… – Эйтингон взялся за коробочку:

– Дымовая завеса, но не простая, а, можно сказать, усиленная… – он велел Саше и Золотареву проверить, как туристы установят палатку для ночевки:

– Точность очень важна, – напомнил им Эйтингон, – выстрелы с высоты 880 произведут ночью, имея целью строго определенный участок перевала… – никто, разумеется, не собирался стрелять по палатке:

– Все рассчитано, – успокаивающе сказал Эйтингон, – операция готовилась не один день. Выстрелы вызовут сход снежной лавины, палатка окажется на ее пути… – коробочка пошла по рядам, офицеры заглядывали внутрь. Помня о работах Вороны, Эйтингон сначала хотел воспользоваться генератором инфразвука. Однако Наум Исаакович сомневался в возможностях закрытых конструкторских бюро:

– У нас есть один инженер, сравнимый по гениальности с Вороной, Королев. Однако он занимается космосом, а не инфразвуком. К тому же техника не проверена. Мало ли что случилось, в Патагонии. Нельзя рисковать, никто из группы не должен выжить… – он решил прибегнуть к испытанному фармакологическому средству. Коктейль Кардозо, как называл его про себя Эйтингон, отлично работал среди подопытной группы на острове:

– Вечерний чай первого февраля вызовутся готовить товарищ Золотарев и товарищ Скорпион… – Наум Исаакович кивнул в сторону Саши, – они положат в котелок таблетки, то есть порошок… – белый порошок производил совершенно безобидное впечатление:

– Такой продается в аптеках, от головной боли, – вспомнил Наум Исаакович, – даже если кто-то из туристов и наткнется на пакетики, ничего страшного… – он добавил:

– Положат, но сами не выпьют. Вам нужна трезвая голова, товарищи… – американский журнал заколебался. Волна рыжих волос упала на стройное плечо товарища Саломеи. Саша покраснел:

– Она очень красивая. Когда она выступала, она смотрела на меня. Но она взрослая женщина, наверное, замужем. Она просто так смотрела, зачем я ей нужен… – товарищ Саломея повертела острым носком лакового ботинка. Коробочка оказалась в руках Саши, юноша вздрогнул:

– Состав вам знать не надо, – наставительно сказал товарищ Котов, – но через четверть часа после приема начинается тахикардия. Появляется чувство удушья, панический страх, яркие галлюцинации… – о галлюцинациях рассказывали немногие выжившие в опытах:

– Кардозо молодец, отрабатывает ордена, – подумал Эйтингон, – не зря он заказывал кактусы и грибы… – по слова профессора, таблетки стали даром природы:

– Мы провели синтез и очистку, в лабораториях, – объяснил Кардозо, – но в остальном, в порошке только природные вещества… – под действием таблеток, испытывая галлюцинации и чувство ужаса, туристы должны были покинуть палатку:

– Они услышат, что сверху идет лавина, – подытожил Эйтингон, – вам, товарищи, остается только подождать их смерти, от падений, в темноте, от обморожения… – прогноз обещал в начале февраля до минус двадцати градусов холода. Он собрал бумаги:

– Средство выводится из организма за двенадцать часов. Ни одна экспертиза ничего не обнаружит. Пожалуйста, задавайте вопросы… – офицеры зашумели. Саломея, отложив журнал, наклонилась к Саше:

– Ей что от мальчика надо, – недовольно подумал Эйтингон, – впрочем, ему нет и семнадцати, он еще ребенок… – сзади покашляли:

– Товарищ Котов, – неуверенно сказал капитан Золотарев, – я хотел посоветоваться насчет дополнительного усиления операции. У меня есть воспитанница, в спортивной секции… – вертушка, на столе, ожив, затрещала. Эйтингон извинился: «Минуту». Связь с управлением в Серове, была скверной, однако Наум Исаакович разобрал все, что ему было нужно. Положив трубку, он широко улыбнулся:

– Хорошие новости, товарищи. Группа разведчиков в окрестностях плато Маньпупунер обнаружила замаскированный лапником и брезентом Команч. Наши гости в Советском Союзе.

– Дорогой Саша! Прекраснодушие пора отставить. Мы не можем позволить себе мягкотелость или сожаления о принятых решениях. Большевик подчиняется не только партийной дисциплине, но и диктатуре собственной совести, но партия и есть наша совесть…

Саша поискал глазами дату:

– Май 1918 года, Москва, Кремль, Владимир Ленин… – в комнате горела настольная лампа под зеленым абажуром. Юноша читал книгу, в яркой обложке, с чеканным профилем, в шинели и буденовке: «Горский. Прерванный полет». Товарищ Королёв собрал в томик личные письма деда:

– Его корреспонденция, весточки, которые он получал на фронтах, от Ленина, Свердлова, Тухачевского и Блюхера… – книгу Саша купил в ларьке, в музее-квартире дедушки:

– Когда мы туда ходили со студенческой экскурсией, девочки говорили, что я похож на Горского, – усмехнулся Саша, – они только жалели, что у меня светлые волосы… – юноша смотрел на фотографию, помеченную 1887 годом:

– Горский в Швейцарии, среди будущих товарищей по партии… – Саша Горский, еще не ставший Александром Даниловичем, изящно опирался на альпеншток. Юноша носил короткие, туристические, как о них думал Саша, брюки по колено, и горные ботинки. Группу сняли у водопада:

– Здесь ему семнадцать лет… – Саша словно смотрелся в зеркало, – четырнадцатилетним подростком он сбежал из гимназии в Брянске. Бросив дворянскую семью, дедушка добрался в Швейцарию, к Плеханову. Он ехал зайцем на поездах… – Саша читал переизданную повесть о детстве деда:

– Предки дедушки были аристократами, крепостниками. Он порвал со своим окружением, оставив за спиной прошлое, ради нового коммунистического будущего… – Саша Гурвич, разумеется, не знал, что из сохранившейся в закрытых архивах переписки Горского давно и тщательно вымарали имя его дочери, Анны.

Перелистывая книгу, юноша рассматривал черно-белые фотографии деда:

– Екатеринбург, весна 1918 года. Александр Данилович Горский выступает на митинге перед Домом Советов…

Дед, в кожаной куртке и галифе, поднимал вверх сильный кулак. Сзади маячили парни, во флотских тельняшках, при старомодных пистолетах:

– У дедушки была своя охрана, из матросов-балтийцев, – вспомнил Саша экскурсию по музею-квартире, – они возили за собой пулеметы… – из квартиры в музее имелась только тесная каморка, с походной раскладной койкой и пишущей машинкой, на грубо сколоченном табурете. Дама в строгом костюме, партийный историк, восхищенно сказала: