Фаина Гримберг - Примула. Виктория Страница 105

Осенью 1895 года во французском городе Миркуре, недалеко от германской границы, проходят манёвры французской армии. В подтверждение официального союза Франции и России присутствуют на манёврах и представители российской политической и военной элиты: министр иностранных дел Лобанов-Ростовский и генерал Драгомиров. Восточная Лотарингия и Эльзас, которые Франция вынуждена была уступить Германии в результате франко-прусской войны, фактически остаются спорной территорией. Франко-прусскую войну, так ужаснувшую Европу, забудут после ужасов первой мировой, которую, в свою очередь, подзабудут после второй мировой. В 1919 году, согласно Версальскому мирному договору, Эльзас и Лотарингия снова отойдут Франции. А потом? Ну да, будет вторая мировая...

Александр Иванович Нелидов, российский посол в Османской империи, посылает срочную телеграмму. Российская политика на Балканском полуострове приобретает всё более путаный характер.

«...Есть полное основание думать, судя по беззастенчивости действий англичан в Египте, что они только ищут предлога, чтобы столь же неожиданно вторгнуться в Дарданеллы, очутиться перед Константинополем и, оправдывая свои действия необходимостью оградить интересы своих подданных и поддержать в Турецкой империи статус-кво, окончательно запереть нас в Черном море и подготовить таким образом разрешение восточного вопроса в западном, несогласном с нашими выгодами, смысле. В исполнении подобных предначертаний Англия едва ли встретит сопротивление со стороны сочувствующих ей держав Тройственного союза. Для нас же подобный исход вековой борьбы нашей с Турецкой империей с целью приобретения свободного выхода в открытое море был бы самым пагубным, являясь как бы приговором или к отречению от великой мировой нашей задачи, или к ведению новых вековых, крайне обременительных и едва ли успешных войн.

...Но если бы в столице Турции воцарилось бесправие, если бы силы империи были разделены между различными партиями, вероятие сильного сопротивления было бы значительно уменьшено. В том же случае, когда прежде нашего появления стало бы известно о таковом намерении англичан, мы могли бы при известных условиях явиться в глазах турок как бы их покровителями и защитниками их независимости, чтобы покровительство это сделать потом постоянным, придав ему тот или иной вид...»

Османская империя продана и предана со всех сторон. Такова судьба, трагическая судьба ослабевших сухопутных империй.

Между тем Вилли, бабушкин внук, продолжает переписку с «дражайшим Ники». У них так много общего! Относительно союза с Францией Вилли напоминает Ники, что не стоит очень уж сближаться с республиканцами и следует помнить, что французы некогда казнили своего короля! Вилли и Ники, оказывается, и на прессу, к примеру, смотрят одинаково; и на бабушкину прессу в том числе. Вилли пишет с теплотой: «...Твои мнения о прессе, как правило, совпадают с моими. Она нанесла и продолжает наносить много вреда, нам приходится считаться с тем, что в ней много злобы, лжи и бессмыслицы. Однако она имеет влияние и, как ни ужасно признаться, по ней судят о настроениях разных народов, которые научились грамоте и читают газеты...» И — о бабушкиной прессе — отдельно: «В Англии пресса в большей степени выражает общественное мнение, чем на материке, она глубже входит в интересы собственного континента».

Российские политики принуждены лавировать между более или менее либеральной бабушкой Викторией и совсем не либеральным бабушкиным внуком-первенцем Вилли. Ламздорф меланхолически замечает о Николае Романове: «Его Величество совершенно не производит впечатления самодержца и даже вообще властителя».

   2 апреля 1896 года князь Лобанов передаёт Ламздорфу, что император получил «длинное письмо королевы Виктории, написанное невозможным почерком». Государь якобы целый день вместе с императрицей расшифровывал послание бабушки. Виктория по-родственному сетует на то, что с министром иностранных дел, князем Лобановым (собственно, Лобановым-Ростовским), английским дипломатам трудно иметь дело; с прежним министром, Николаем Карловичем Гирсом, было легче. Ламздорф в ответ на этот рассказ смеётся; он полагает, что королева Англии нечаянно сделала Лобанову комплимент.

На Балканском полуострове политика Российской империи путается всё более и более. Министры наперебой объясняют Николаю II, как он должен поступать в отношении Англии, что именно он должен написать в том или ином письме. Растерянный, измученный всей этой большой политикой, для которой он явно не создан, бедняга кивает и бормочет: «Да, да... Я так и написал бабушке, королеве Виктории, вчера...»

ЕЁ СМЕРТЬ И КОНЕЦ ДЕВЯТНАДЦАТОГО ВЕКА

Королева была теперь очень старой и толстой женщиной. Внук Вилли — наглец! — отправил Крюгеру, известному президенту Трансвааля, ободряющую телеграмму. В январе 1899 года она написала внуку Ники, который как раз должен был встречаться с внуком Вилли; и вот, она написала внуку Ники: «Я опасаюсь, что Вильгельм может высказать что-то против Нас, так же как он это делает в отношении Вас в беседах с Нами. Если это так и будет, очень прошу сообщить мне об этом откровенно и конфиденциально. Очень важно, чтобы мы понимали друг друга и чтобы этим недостойным и злонамеренным манёврам был положен конец!» Но внука Ники уже никто и ничто не спасёт; как, впрочем, и Российскую, и Османскую империи!

В середине декабря королева на яхте «Альберт» отправилась в королевскую резиденцию на острове Уайт. Здесь многое и многое напоминало о горячо любимом муже. 14 декабря Виктория с горечью отметила очередную годовщину со дня его смерти. Они расстались почти сорок лет тому назад. Её любовь к Альберту... Это была великая любовь девятнадцатого века, века Виктории! И преданность шотландца Джона Брауна, это была великая в своей скромности преданность. И политика Дизраэли-Биконсфилда, это была великая политика великой викторианской Англии...

Она спокойно записывала в дневнике, в своём последнем дневнике, что слабеет, что чувствует себя всё хуже и хуже. Она уже знала, что не вернётся с острова Уайт живой. Она распорядилась о ритуале похорон, Её похорон, похорон Королевы. Она почти сорок лет одевалась в чёрное, соблюдая траур по Альберту; теперь она приказала надеть на неё, мёртвую, белое платье, а улицы Лондона, Её Лондона, Её столицы, убрать пурпурными тканями. Она уходила к своему самому любимому; она приказывала праздновать, а не печалиться!..

Она перестала делать записи в дневнике. Дети и внуки съехались на остров Уайт...

22 января 1901 года она угасла, как свеча, горевшая долго и ровно. Последняя её болезнь была уже старческой предсмертной слабостью.

Её подданные искренне оплакивали её.

Королева умерла, и в воздухе величайшей столицы мира стояла серая слёзная мгла. Шестьдесят четыре года прошло с того дня, когда она взошла на трон. Тогда ещё ходили почтовые кареты, а устрицами лакомились, доставая их прямо из бочонков; и Диккенс только начинал писать. И вот она уходила и оставляла всем остающимся державу, пароходы, железные дороги, телеграф, велосипеды, электричество, телефоны, автомобили...

Утро похоронного шествия. Толпа запрудила Парк-Лейн, люди стеной встали у ограды Гайд-парка. Было холодно. Из воротников меховых пальто мужчин, из-под цилиндров и прочих головных уборов глядели разноцветные мужские лица, бледных лондонцев и смуглых сыновей английских колоний, будущих борцов, премьер-министров и — непременно — адвокатов! Толпа объединяла сегодня всех. Одни женщины кутались в меха, другие — придерживали тонкими руками в простых перчатках ворот подбитого ветром пальтишка.

Уходил век. Век маленькой толстой женщины, матери и бабушки, век викторианства; век одной великой королевы, простой и прекрасной, как первоцвет — примула — любимый цветок её любимого министра Дизраэли-Биконсфилда...

Потоки людей стремились во все ворота Гайд-парка. Серое небо вот-вот прольётся дождём. Королева устраивает подданным последний праздник — свои похороны!

Из Хаундсдитча, Эктона, Илинга, Хэмстеда, Излингтона и Бэтнел-грина, из Хэкни, Хорнси и Фулхема, из аристократического Мэйфера — идут и идут люди. Люди в трауре. Ведь это не только королева уходит, это уходит просто женщина, которая мужественно терпела горе, жила, как умела, честно и мудро!

Старая бабушка Вики, старая добрая Вики... Толпа гомонит, жуёт бутерброды, стряхивает крошки с одежды. Мальчишки взбираются на деревья, на платаны Гайд-парка, чтобы лучше видеть...

Вот-вот покажется процессия.

Раздаётся торжественная и печальная музыка. Вот оно, торжество королевского погребения! Женщины поднимаются на цыпочки. Вот он, гроб века, вот он, катафалк великой королевы! И неудержимый стон толпы, плач людской плывёт вместе с гробом, над катафалком... Голые сучья платанов. Мужчины обнажают головы... Женщины плачут...