Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев. Книга 2 Страница 106

— Плачу, плачу! С заминкой, а плачу… Ну, да они свое из горла вырвут. А у меня иным часом и недостача случается в деньгах-то.

— У нас в казне тысяч до десяти, как не боле, лежит. Ничего, не скудаемся.

Пугачёв сидел в кресле, позвякивая связкой ключей от «казны», атаман Овчинников, прихрамывая на левую, чуть покороче, ногу, расхаживал вдоль золоченой горенки.

— При многолюдстве нашем полки-то можно покрупнее сбить, ваше величество, да на сотни построить.

— Гарно! Не ведаю вот, как мне с мужиками и прочим людом быть? Шибко просьбицами одолевают, — жаловался Пугачёв. — Как выйду, на колени валятся… У каждого свое — то горе, то обида от соседа, то хлеба подай.

Порешил я, о чем и допреждь мы с тобой толковали, утвердить свою Военную коллегию.

— Дело, дело… В Петербурге — своя, у нас — своя.

— Своя, казацкая, на казацкий лад! Чтобы там и судьи были, и повытчики, и чтобы все по армии дела вершились. И пущай народ туда идёт с нуждицей… Маленько годя скличь-ка ты Падурова да Горбатова со Шванычем, они люди бывалые, книжные, пусть мозгами раскинут. Да и сам приходи, Андрей Афанасьич.

Как стало смеркаться, пробралась в царскую кухню красавица Стеша. Она покрестилась на образа и, увидав толсторожего Ермилку, сбивавшего мутовкой сметану в кринке, вызвала Ненилу в сенцы.

— Ненилушка, — сказала она, зардевшись, — допусти меня до государя.

— И не подумаю, — крутнула головой Ненила, и глаза её сразу обозлились.

— Да ведь он меня, батюшка, сам присуглашал — приходи да приходи.

— А наплевать, что присуглашал. Он рад всех баб присугласить… На што он тебе сдался? У тебя свой хозяин есть. Вот ужо скажу Творогову-то, Ивану Лександрычу-то, он те косы-то долгие поубавит…

— Он уехатчи! А ты меня, Ненилушка, пусти, пусти, желанная.

— Вот прилипла! Иди, ежели совесть потеряла, с чистого крыльца.

— С чистого-т не пустят, стража там. Да и огласка мне ни к чему. А мне бы только рубашечку ему передать, сама вышивала шелками, — и она шевельнула узелком под мышкой.

— Рубашечки-то и мы горазды шить. Эвот у меня две татарки гладких на печи спят, нажрались за обедом вдосыт.

Стеша сняла с руки бирюзовое колечко и молча сунула его Нениле. Та приняла, поблагодарила и, вздохнув, сказала:

— Ну, ин пойдем… Только, чур, ненадолго. К нему народ вскорости потянется. Ой, да и стыдобушка с тобой, Степанида!

Когда поднялись они по внутренней из кухни лестнице, Ненила крикнула в покой:

— Эй, ваше велиство! Кундюбка тут одна припожаловала к тебе! Примай!..

А Ермилка, тряхнув чубом и облизнув мутовку широким, как у коня, языком, подумал: «Ну до чего приятственно царем быть!»

Крепость Верхнеозерная была расположена в ста верстах от Оренбурга — вправо от него, на реке Яике. Афанасий Тимофеич Хлопуша со своим отрядом двигался по той самой дороге, по которой еще так недавно пробирался к Оренбургу бригадир Корф.

Поравнявшись с Верхнеозерной, Афанасий Тимофеевич сплюнул на далекое расстояние и сказал своим:

— Мы эту на закусочку оставим, а попервоначалу Ильинскую схрупаем, — и повел отряд еще на сорок две версты вперед, к Ильинской.

Крепость Ильинская была беззащитна. Хлопуша взял её сразу, забрал деньги, пушки, заряды с ядрами, продовольствие и повернул назад, к более сильной Верхнеозерной крепости. Её защитниками были две пришедшие из Сибири роты, около сотни гарнизонных солдат, отряд польских конфедератов, двести калмыков с башкирцами да десятка два казаков. Начальник крепости, полковник Демарин, сделал все приготовления к защите.

В ночь на 23 ноября Хлопуша двинул свое скопище на штурм, но захватить крепость врасплох не сумел. Перестрелка длилась все утро, целый день. Хотя калмыки, башкирцы и казаки сразу же передались Хлопуше, сибиряки и поляки сражались стойко, почему и второй штурм оказался безуспешным.

Хлопуша с Андреем Бородиным отступил в Кундуровскую слободу и послал царю известие о своей неудаче.

Между тем на вечернем совещании у Пугачёва обсуждался важный вопрос об организации Военной коллегии.

— Мы должны какой ни на есть порядок завести, — сказал Пугачёв, — чтобы нашему делу порухи не было.

Пугачёв жаловался, что мало в войске дисциплины, что его войско не похоже на настоящую армию, что казаки, а глядя на них и прочие, сверх меры пьянствуют и под Оренбург выезжают частенько под хмельком, что по ночам войско орет песни и устраивает кулачные бои промежду себя, что иным часом, пользуясь особым своим положением, казаки обижают башкирцев да татар, а то и пришедших к нему, государю, крестьян.

— Коротко молвить, растатурица промеж моего народа идёт, никакого настоящего уряду нет. Так впредь жить, други мои, не можно, — сетовал Пугачёв, со строгостью посматривая на присутствующих.

Офицер Горбатов со вниманием и одобрительно прислушивался к речам Пугачёва.

— Второе дело, — продолжал Пугачёв, он поднялся из-за стола и стал расхаживать по горнице… — второе дело, как мы в народе суд чиним? Не суд то, а чистое бессудье. Иной час займется сердце, тут и велишь другого обидчика вздернуть, а опосля того всю ночь казнишься: а вдруг на обидчика-то облыжный поклеп взвели? Дела, други мои, теперь доведется вершить по совести, не как повелось в судных избах при воеводствах, да при губерниях, да при магистратах, а по чистой правде.

— Третьим делом, — продолжал Пугачёв, — учинили ли мы какую-нито управу в деревнях, да селах, да в местечках разных, кои нам преклонились?

— Вы административные дела имеете в виду? — подсказал офицер Горбатов.

— Да, да, министративные! Посажены ли там люди наши, а ежели посажены, как там правят они?

Совещание длилось всю ночь до рассвета, было высказано много нужных мыслей. Горбатов сообщил, что он с Падуровым, с двумя грамотными есаулами и при посредстве Овчинникова с Шигаевым составили новое распределение полков. Выделено несколько полков казачьих, остальные люди разбиты по племенным и, так сказать, сословным признакам.

Слушая Горбатова, Пугачёв к нему присматривался и находил в нем стоящего офицера, а себе хорошего советчика.

— Сколько всего народу у нас? — спросил он.

— Полностью еще не подсчитано, — ответил офицер Горбатов, — только полагаю, не менее пятнадцати тысяч.

— А пушек да мортир?

— Восемьдесят шесть, — сказал Овчинников.

Составили списки полковников. Овчинников, оставаясь войсковым атаманом и общим руководителем армии, назначался командовать полком яицких казаков, Творогов — полком илецких казаков, Падуров — полком оренбургских и других казаков, взятых в крепостях, Билдин Семен — полком исецких казаков, Дербетов — полком ставропольских калмыков, Муса-Алиев — полком каргалинских татар, мулла Кинзя Арсланов — башкирским полком и т. д. При артиллерии оставлен Чумаков, к нему в помощь назначен солдат Калмыков, умевший исправлять пушки, и, по личному приказу царя, старый бомбардир Павел Носов, пожелавший остаться на царской службе.

Очень долго, в горячих спорах, составлялся общий регламент для государственной военной коллегии. На следующий день был позван к Пугачёву штаб армии в полном составе. Оба офицера, а из приближенных — Дмитрий Лысов отсутствовали.

— Вот что, атаманы-молодцы! — припоминая слова и выражения Горбатова, обратился Пугачёв к приближенным. — Мы, божьею милостью, положили утвердить при себе государственную военную коллегию, коя поведет все дела нашей армии, а такожде порядки государственные на казацкий лад, потому как государству нашему предлежит быть чином своим державой казацкой.

Почиталин! Сделай огласку правил.

Ваня Почиталин (он за короткое пребывание у Пугачёва возмужал, раздобрел, раздался в плечах, его перестали кликать «Ваня», величали Иваном Яковлевичем) четко и внятно стал читать регламент.

На Военную коллегию возлагались следующие повседневные заботы: давать указания поставленным от государя командирам, посылаемым в разные места для привлечения народа; ведать доставлением провианта и фуража, разграблением господских пожитков, отобранием в крепостях снаряжения и отправка его в государев стан; следить строжайше, чтобы башкирские и мещерякские богатеи не чинили насилий над русскими крестьянами; в восставших селениях ставить новую выборную власть. О всех важных делах коллегия обязана чинить доклад государю и все важные дела купно с ним решать.

Иван Почиталин огласил регламент и раз и два. Пугачёв задал приближенным вопрос, удовлетворяют ли их оглашенные правила, и, получив согласные ответы, велел прочесть именные списки членов Военной коллегии.

Почиталин начал:

— Во главе Военной коллегии поставить четырех судей: Максима Шигаева, Андрея Витошнова, Ивана Творогова и Данилу Скобочкина…

Все назначенные судьи враз заговорили: они-де судьями быть не могут, им недосуг, к тому же — малограмотны… Пугачёв с силою ударил о стол ладонью: