Валентин Пикуль - Баязет Страница 107

– Позвольте побеспокоить… Извините за любопытство… Прошу прощения, а здесь что?..

Искали долго. Все перерыли. И на лицах вдруг проступила тупая растерянность.

– Нету, – сказал один.

– Должно быть, – ответил другой.

Некрасов зевнул.

– Господа, – сказал он, – вы меня с кем-то спутали: я контрабандой не занимаюсь, и ни кирманских шалей, ни гашиша, ни турецкого латакия вы у меня не найдете.

– Найдем, – отозвался жандармский поручик. – Вы сегодня получили из Одессы запрещенную литературу, и нам известно об этом. Так что, господин Некрасов, не разыгрывайте из себя девственника.

Через несколько часов бесплодных поисков того пакета, который крутился сейчас где-то в бурунах Куры, жандармы сдались:

– Ладно. Было бы, конечно, глупо с вашей стороны, господин Некрасов, если бы мы нашли что-либо…

Ночь он провел в чистой и просторной камере офицерской гауптвахты. Караульный начальник, пожилой майор из выслужившихся солдат, был человек предупредительный. Сам принес в камеру пятилинейную лампу, помог застелить постель свежим бельем. Потом, раскрыв записную книжицу и по-мужицки помусолив на языке карандаш, задал традиционные вопросы:

– Какой табак курите?.. Ваше любимое вино?.. Не имеете ли особых привычек?.. Не надобно ли священника?..

– Благодарю, господин майор. Кусок приличного мыла и чистое полотенце. Больше я ни в чем не нуждаюсь. Привычек особых не имею, только не переношу клопов… Кстати, вот один из них уже выползает для знакомства со мною!

Караульный начальник раздавил клопа пальцем:

– Клопик-с. Он детеныш еще. Такой не сожрет… Спите с миром, господин капитан. Желаю без ропота нести крест свой. Не вы, так я – кому-либо из русских людей все равно сидеть надобно. Без этого не бывает…

Спать на следующий день дали вволю. Завтрак подали в камеру хороший – с вином и фруктами, после чего Некрасов должен был предстать пред ясные очи самого полковника Васильева-Бешенцева. Дорогою штабс-капитан раздумывал: «Узелок, по-видимому, завязан крепко… Еще с Баязета! И там не оставляли своим вниманием».

Васильев-Бешенцев, жандарм бывалый, напоминал чем-то гоголевского Ноздрева, только уже сильно постаревшего. Он встретил Некрасова в комнате, заставленной кадками фикусов, в бухарском халате поверх исподнего, в турецких туфлях на босу ногу; в руках у него дымился чубук, вшитый в миниатюрную юбочку на манер дамской. Через открытую дверь балкона лаял на уличных прохожих породистый «меделян» с двумя бронзовыми медалями на шее.

– Голубчик! – вскричал полковник, радостно кидаясь навстречу Некрасову. – Не верю, не верю… нет, нет! Меня на сплетнях не проведешь. Быть того не может, чтобы вы и… Нет, я уже генерал-губернатору телеграфировал о вас в наилучших выражениях… Садитесь, голубчик, садитесь!

Некрасов сел. Над его головой защебетала канарейка.

– Хорош, хорош! – похвалил полковник пичугу. – Эдакая, знаете ли, у него хрусталинка в горле… Между прочим, недавно тут заболел. – Васильев-Бешенцев доверительно приник к уху Некрасова: – Капал, пардон, жиденьким. Мушку не ту съел… Лечить? Но птица же не человек. И я, поверьте, – вылечил! Я, сам я… И знаете как?

Следовал долгий рассказ о том, как лечится птичий понос. Некрасов слушал, отвечал вполне учтиво:

– Забавно! Весьма забавно…

– Прошу, – полковник придвинул к нему сигары.

Юрий Тимофеевич, не найдя щипчиков, кончик сигары откусил и оглядывался, куда бы сплюнуть.

– Да на пол! – ухарским жестом разрешил полковник.

Некрасов сплюнул табак на пол. «Ох, и дошлая же ты скотина!» – решил он про жандарма, который, поднося Некрасову спичку, не уставал говорить:

– Сам не верю. И другим не по-зво-лю. Так и телеграфировал его высокопревосходительству. Однако долг службы… Не имейте на меня сердца, что поделаешь!

– Я понимаю, – отозвался Некрасов, идя на помощь стыдливому жандарму. – Это ваш долг, и выполняйте его. Мой же долг постараться доказать вам…

– Э, бросьте! – игриво отмахнулся Васильев-Бешенцев. – Будем проще. Мне, знаете ли, Юрий Тимофеевич, эта служба уже вот где… – Он похлопал себя по затылку, собранному в трехрядку. – А тут еще реформы пошли. При Николае-то Павлыче, царствие ему небесное, хорошо было. Просто! Уезжаю я, понимаете, в Пермь. «Какие инструкции, государь?» – интересуюсь. А он достает платок, дает его мне и говорит: «Вот тебе моя инструкция: утри слезы всем униженным и оскорбленным…» Хорошо служить при нем было. Простота, ясность!

Некрасов курил. Слушал. Улыбался.

– Теперь не то. Совсем не то, – жаловался полковник. – У меня вот жена, детишки. Музицируют! Да-с… А тут, придя домой, юриспруденцию изучать надобно. Требуют! Говорят – надо… Кстати, – он поманил Некрасова пальцем, озорно подмигнул ему: – Вы не слышали такого?

И полковник, упиваясь, прочел со смаком:

У цепного моста видел я потеху;Черт, держась за пузо, подыхал со смеху:«Батюшки, нет мочи – умираю, право,В Третьем отделенье изучают право,Право – на бесправье? Этак скоро, братцы,Мне за богословье надо приниматься!..»

– Что, здорово? – спросил Васильев-Бешенцев. – Ваши друзья – вольнодумцы и ниспровергатели, а слог у них встречается отменный. И шутят остро!

Он откинулся на спинку кресла и, пристально поглядев на штабс-капитана, снова ринулся в дискуссию с воображаемым противником:

– Однако вам-то что за дело до этой войны, которую ведет матушка Россия на страх врагам?.. Молчите? И верно делаете, что молчите. А то еще и маскируются, имена себе придумывают… Вроде – Армана Росса!

Юрий Тимофеевич почувствовал, что при этом имени может измениться лицом, а потому сразу же замаскировался клубами табачного дыма. Но полковник был не дурак: он живехонько разогнал дым рукою и сразу же изменил тон:

– Арман Росс, а иначе – мещанин Сажин. Тот самый, что звал вас в прошлом году в Черногорию примкнуть к балканским инсургентам, – вы знаете, где он сейчас?

– Сие справедливо лишь отчасти, – спокойно возразил Юрий Тимофеевич. – В прошлом году я желал оказаться волонтером, но следовал лишь за генералом Черняевым, который бежал тогда из Москвы, бросив свою нотариальную контору. А мещанина Сажина, о коем вы меня спрашиваете, я не знаю…

– Черняев, – тоже очень спокойно возразил Васильев-Бешенцев, – всего лишь любитель славы, завидующий славе Скобелева. Государь с ним повздорил, государь с ним и помирится. А ваш друг Сажин – опасный преступник, преступивший чрез законы империи… Мне очень печально, господин штабс-капитан, но вы правды мне не сказали, и я не буду настаивать на вашем признании. Позвольте еще один вопрос…

– Пожалуйста!

Полковник небрежно выкинул перед ним фотографию Верочки Фигнер, смотревшей на мир пытливым взглядом юной девушки.

– Это Вера Фигнер, – сказал полковник. – Я помогаю вам назвать ее потому, господин капитан, чтобы вы не выглядели глупо, если откажетесь признать ее своей знакомой. Ее знают многие из петербургской молодежи. И вы тоже.

– Странно, – удивился Некрасов, – вы навязываете мне знакомства, которых я, может быть, и не желал бы иметь. Эта девица совсем не в моем вкусе. Я склонен увлекаться больше брюнетками. И нехуденькими…

– Допустим, – согласился полковник. – Но у меня в этой масти не один козырь имеется. Чем вы покроете этот?

Снова фотография, – хорошая, четкая, на толстом картоне. Изображен на ней друг Желябова – кличка его Маркиз, но настоящего его имени Некрасов действительно не знал. Встречались они только единожды – на квартире Лизогуба.

– И в этом случае, – ответил Некрасов, – помочь вам, к сожалению, не могу.

– У меня и своих помощников достаточно, – основательно заметил Васильев-Бешенцев. – И не помощи я прошу от вас, господин штабс-капитан. Знаете вы Маркиза или нет?

– Нет.

Васильев-Бешенцев постучал по карточке пальцем.

– Уж этого-то господина вы непременно должны знать!

– Позвольте взглянуть поближе.

– Пожалуйста… Вспомнили?

«Что же случилось? – настойчиво выстукивало в мозгу. – Неужели провал?..» Со вздохом он отложил фотографию:

– Нет. Не знаю и этого господина…

Васильев-Бешенцев поднялся. Проходя по комнате, бережно расправлял широкие листья фикусов. Остановился за спиной Некрасова и сказал ему – в спину, по-разбойничьи, словно ножом резанул:

– Вы обвиняетесь в принадлежности к злонамеренной организации «Земля и воля», и распоряжение о вашем аресте поступило непосредственно из Петербурга… Как офицеру генерального штаба его величества, вам угрожает особо суровая кара! Единственное, что может еще спасти вас, так это…

– …Бежать! – досказал за жандарма Некрасов. – Я об этом и без вас догадываюсь. Благодарю за участие…

В этот день его перевели с офицерской гауптвахты в секретную тюрьму Закавказского округа, посадив в высокую, но тесную гробовину одиночной камеры. Стены были однообразны и гладки до чертиков, только в углу была выцарапана гвоздем одинокая, вселяющая бодрость фраза: