Александр Волков - Зодчие Страница 11

На поляну ворвались татары. Нападающих было человек пятнадцать. В овчинных тулупах, в войлочных малахаях,[34] со злыми смуглыми лицами, с черными косыми глазами… В руках виднелись кривые сабли, у иных были кистени, арканы.

С криком «Алла, алла!» разбойники бросились к Никите и Андрею.

Голован схватил лежавший наготове лук. Стрелы засвистели одна за другой. Два татарина рухнули наземь, третий с воем схватился за плечо, в котором засела гибкая стрела.

Татары исчезли в чаще, будто их и не было.

– Отбились! – торжествующе воскликнул Голован.

– Плохо ты татар знаешь, – с горечью возразил старик. – Они нас обходят, чтобы с тылу напасть.

Предположение Никиты оказалось верным. Сзади, из ближних кустов, выскочили сразу трое. Они появились так внезапно, что Голован не успел поднять лук.

Схватились врукопашную. Один подмял Булата, двое с торжествующим гиком стали крутить Андрею руки за спину. Отчаянным усилием парень вырвался, стукнув одного татарина о другого. Молодой и проворный, он увернулся еще от двух-трех врагов, выбежавших из лесу, нырнул под брошенным арканом. Беглец почти достиг леса, но из-под громадной ели, взвизгнув, выскочил старый татарин. Свистнула сабля, и Андрей покатился в траву с рассеченной головой. Татарин вытер саблю о полу халата, равнодушно взглянул на распластанное тело и заспешил к своим, которые, дико галдя, вырывали друг у друга скудную добычу.

Шайка разбойников – деренчи – насчитывала человек пятьдесят. В большинстве это были бедняки – байгуши. Чтобы поразжиться и заплатить долги казанским богачам, они пустились в набег на Русь. Пробравшись между редкими сторожевыми заставами, деренчи обходили города и большие села, нападали на малолюдные деревни и одиноких путников.

Никиту притащили в татарский стан, там он встретился с несколькими десятками товарищей по несчастью.

Булат оказался последней жертвой деренчи. Наутро они собрались в обратный путь.

Осмотрев полонянников, атаман шайки ткнул пальцем в нескольких слабых и раненых. Татары оттащили их в сторону и зарезали.

Остальных привязали арканами к седлам, вскочили на малорослых косматых лошаденок и двинулись рысцой. Чтобы поспеть за конными, русским пришлось бежать.

Задыхаясь от напряжения, весь потный, с сердцем, которое, казалось, пробьет ребра, Булат бежал за конем татарина, которому достался по жребию.

Никита бежал, и в воспаленном мозгу вертелась неотвязно одна мысль: «Убили Андрюшу, убили!.. Золотую голову загубили!..»

К полудню деренчи забрались в потаенное место и сделали привал до вечера. В дороге они зарезали трех женщин и подростка, которые не могли выдержать бег – упали и волочились на арканах.

Отдышавшись, Булат подошел к толпе полонянников и сказал торжественно:

– Житие просторное кончилось, братие! Великие страдания предстоят нам…

Рана Андрея оказалась не смертельной. Крепка была русская кость, да и в руке татарина, видно, не стало прежней силы. Сабля скользнула вкось, разрезала кожу и слегка повредила череп. Опасность грозила от другого: раненый потерял много крови.

Часа через два после ухода татар Голован очнулся от ночного холода: разбойники стащили с него все, кроме рубахи и портков.

Расслышав журчанье ключа, юноша со стоном пополз к нему. Несколько раз теряя сознание и снова приходя в себя, Андрей добрался до родника, зачерпнул горстью воды, напился. Отдышавшись, залепил рану илом и впал в забытье…

Глава X

Холоп князя Оболенского

Голован остался бы на лесной полянке навек, да спас захожий бортник.[35] Разыскивая в лесу ульи диких пчел, он набрел на раздетого человека. Бывалый лесовик умел лечить раны. Соорудив волокушу,[36] он притащил Андрея на пасеку и выходил его.

– А ты не вовсе бедовик, паря, – сказал он, когда Голован уже мог разговаривать. – Видать, твои красные дни впереди!

– Это как кому на роду написано! – отвечал Андрей. – Вот наставника моего Булата угнали басурманы – я б за него семь раз смерть принял!

– Об нем горюй не горюй: из татарских лап не вырвешь, разве только выкупишь.

– У меня ни алтына…[37]

– Тогда распростись довеку.

Слова бортника, однако, вселили надежду в душу Андрея. Он твердо решил пойти в Москву, заработать денег и выкупить учителя из плена.

Отблагодарив мужика за добро и заботы, получив от него лапти, рваный армяк да котомку сухарей, Голован отправился в дальнюю дорогу.

Питаясь подаянием, работая у зажиточных мужиков, Андрей подвигался к Москве.

Беда настигла его невдалеке от Мурома.

Голован шел по пустынной дороге, когда показались всадники в теплых кафтанах, в кожаных шапках. Все они были хорошо вооружены: в руках бердыши и рогатины, за плечами луки. Голован сошел в сторону. Но конники окружили его.

– Стой, малый, не беги! – грубо приказал старшой, хотя юноша и не думал бежать. – Куда путь держишь?

– В Москву.

– Хо-хо! Да-а-леко! А у тя отпускная грамотка есть?

Голован испугался. Когда он бродил по Руси с Булатом, у них не раз спрашивали отпускную грамотку. Тогда старый зодчий вытаскивал из сумы указ с печатью, и путников отпускали. Но указ пропал во время татарского набега.

Запинаясь, Голован объяснил, что грамотки у него нет, но он человек свободный, ученик строительного дела.

– Свободный? – усмехнулся предводитель отряда. – Ты нашего боярина Артемия Васильевича беглый холоп, и мы тебя поймали!

– Сколько ни бегай, а быть бычку на веревочке! – молвил один из верховых. – Тебя, Волока, должен тиун наградить: ужо третьего на неделе приводишь.

– У меня глаз зоркой, дальновидный глаз! – похвалился Волока. – Иди с нами, малый, да не супротивничай, а не то в железа скуем… Амоска, посади его к себе!

Голован видел, что сопротивляться бесполезно, и сел позади Амоски.

Андрею не раз приходилось слышать, как бояре и дворяне, нуждаясь в слугах, по произволу пишут людей к себе в холопы. «Судебник»[38] грозил за незаконное лишение свободы суровыми карами; но кары не устрашали насильников.

Достаточно было боярскому тиуну явиться к наместнику с посулом[39] и заявить: «На сего нашего сбеглого холопа есть у нас послухи»,[40] – и попавшему в беду не было спасенья.

Наместник давал на приведенного «правую грамоту» и тем узаконивал холопью его участь. «Написал дьяк – и быть тому так!»

Иным удавалось сбежать, но господа задерживали холопа, где бы потом он ни попался.

Мрачные думы одолевали Голована. Амоска оглядывался на него с состраданием: душа парня еще не очерствела. Когда они отстали на повороте дороги, Амос шепнул:

– А ты, малый, выдумай себе имя!

– Зачем? – удивился Голован.

– Беспонятливый! Да коли «правую грамоту» напишут на твое природное, тебе довеку из кабалы не выбраться.

– Наставление твое исполню! – обрадовался Андрей.

Часа через два группа поимщиков въезжала в усадьбу князя Артемия Васильевича Оболенского-Хромого.

Усадьба походила на маленькую крепость. Привольно раскинувшись на нескольких десятинах земли, она была обнесена высоким бревенчатым тыном, а в воротах стояли сторожа с дубинками.

Один из сторожей ухмыльнулся:

– С добычей?

– Заполевали!

Боярские хоромы красиво возвышались посреди двора. Крыши двускатные, четырехскатные, бочкообразные, шатры разной высоты лепились друг к другу в живописном беспорядке.

Голован невольно остановился, рассматривая здание. Но старшой грубо дернул его за руку и заорал в ухо:

– Эй ты, блажной! Остолбенел?

Андрей вздрогнул, очнулся.

На высоком крыльце стоял княжой тиун Мурдыш, которому донесли о приводе нового холопа. Был Мурдыш приземист и плотен, чуть раскосые глаза смотрели властно. Мурдыш поражал богатством наряда: малиновый суконный кафтан с золотыми нашивками, поверх кафтана накинута враспашку червчатая ферязь[41] с золочеными пуговицами; на голове бобровая шапка. По одежде и осанке тиун мог сойти за боярина.

Тиун был правой рукой князя Оболенского и в его муромской вотчине вершил дела как хотел. Своей рабской долей Мурдыш гордился: «Я моего господина природный холоп!»

Мурдыш знал грамоту и ведал письменной частью в имениях Оболенского. В отписках и челобитьях тиун наловчился не хуже любого приказного дьяка.

Тиун милостиво кивнул головой поимщикам, которые подвели Голована к крыльцу.

– Попался, вор! – злобно промолвил Мурдыш. – Долго ж ты, холоп, от нас бегал!

– Я не вор и не вашего боярина беглый холоп, – твердо возразил Голован. – Звать меня Семен, Никаноров сын, а родом я из города Пскова.

– Облыжные[42] речи говоришь, Семейко, Никаноров сын! Родом ты не псковской, а наш, муромской. Сбег ты от нас в позапрошлом году, и на то у нас грамотка есть. Ужо завтра я ее покажу!