Игорь Генералов - В тени славы предков Страница 11

Двадцатичетырёхлетнему Оттону досталась раздираемая внутренними распрями княжат-герцогов, разоряемая постоянными набегами варягов, славян и угров страна. После долгой, изнурительной и кровавой борьбы за укрепление своей власти королю удалось одолеть мятежных герцогов. С внешними врагами он боролся жестоко всю жизнь. Угров Оттон навсегда отбил от своих границ почти двадцать лет назад. Тогда стремительная угорская конница почти одолела германцев, зайдя в тылы и захватив обоз, и только упорство и доблесть кованой комонной[61] рати переломили угорскую силу. Немцы гнали отступающих несколько дней, истребив почти до последнего человека. В этом же 955 году в битве при Регнице Оттон одолел вендов, приказав перебить все семь сотен пленных. Не став ждать, пока, словно разъярённый тур, Оттон прыгнет к его границам, ляшский князь Мешко принял христианство из рук папы римского, чтобы спасти страну от его войск. На северных границах прекратили лезть датчане. Страх перед войсками Оттона был настолько велик, что рать мятежного вассала Бернгара, притеснявшего папу, разбежалась в разные стороны от одних только слухов о приближении немцев к Риму.

Неутомим был Оттон и во внутренней политике. Смещал и ставил новых правителей в волостях-марках, тонко чувствуя настроения, вершил суды и тяжбы. Все соседние народы платили Оттону дань, а высокомерная и могущественная Византия не погнушалась отдать в жёны его сыну племянницу императора Иоанна Цимисхия Феофано.

За разговорами проходили дни. Низкие дома кметов, солтысов[62] и войтов сменяли друг друга. Ляхи принимали русских довольно радушно, набивая гостями убогие лачуги, не пугаясь конных оружных людей. Не столько воля, сколько немецкая угроза заставила объединиться эту болотистую, полную глухими лесами землю под рукой старшего из рода Пястов. Здесь жутко не любили немцев, заставивших князя Мешко разрушить храмы Световиту и спрятаться в леса, украшенные могучими дубами, в дуплах которых мог запросто поместиться всадник с конём. Под этими дубами вершили суд местные княжата, ходившие под рукой великого князя, или, как всё чаще его называли, короля.

Перед Гнездно всё больше сёл и чаще, почти один за одним, стали попадаться гружённые разной дичиной, бочонками со снедью возы.

— Куда везёте? — спрашивали их русы.

— Княжью дружину кормить да на подарки проклятым немцам! — возчик поправлял высокую суконную шапку и щёлкал кнутом — гнать рабочую лошадёнку дальше. Речь польская на новгородскую похожа, такая же цокающая, но более шипящая* и, приноровившись, русы понимали её.

Ремесленный посад тесно прижимался к крепким стенам рубленой крепости. Намётанный взгляд Лютомира уловил свежие брёвна, заменившие подгнившие венцы, — здесь зевать и оставлять на потом некогда, враг может навалиться в любое время. Совсем немного времени прошло, как маркграф Ходо с графом Зигфридом ради добычи совершили набег на польскую землю. Вышедший навстречу немцам брат Мешко Цидебур с войском прогнал находников, положив на поле брани под Цеденом весь цвет маркграфского рыцарства. Сам Ходо с Зигфридом едва не угодили в полон, вовремя унеся ноги. Теперь Мешко и Ходо должны были встретиться на суде у Оттона, ибо Ходо напал на польского королевского данника без разрешения своего патрона.

Пока дружины веселились в княжеских сенях, Лютомир с Туровидом пили сладкий мёд, настоянный на липовом сусле, в повалуше у Мешко князь, широкий, как польский дуб, тяжёлый чревом, спрятав в огромной мясистой ладони серебряный достакан с мёдом, глухим гудящим голосом рассказывал о трудностях крещения ляшского народа, упорно не принимавшего нового Бога.

— Тяжело принуждать свой народ. Не ведают, что христиане разорили бы нашу землю до чёрного волоса, и защита Рима нам очень нужна. Попы на нас Оттону жалуются, Оттон на нас давит, и мы своих же огнём и мечом наказываем. Не было бы саксов, то к чему нам чужие Боги? Мне непросто веру предков рушить, но государь на то и глава земли, чтобы не только о себе думать. Болеслав, сын мой, воспитывается в христианстве своей благочестивой матерью, чехиней Дубровкой, ему будет легче. Оттон не вечен, а я сброшу с Польши немецкую длань. Ваш Святослав потому хазар и ромеев бил, что войско заранее готовил, а не от сохи отбирал, я также сотворю. Будет добрая дружина, так никакой враг не страшен.

От Гнездно до Кведлинбурга хорошим ходом меньше месяца пути. Ляхи и русские шли вместе — настоящее войско, если бы не обильный обоз. В дороге развлекались охотой, благо зверя в лесах немерено: туры, что целыми семьями переходили дорогу посольствам, пугая коней, олени, косули, вепри и даже дикие лошади. Однажды, загоняя секача с двумя самками, наткнулись на медведя-шатуна, исхудавшего за зиму и очень злого. Мешко сам захотел помериться силами с лесным хозяином. Принял из рук стремянного рогатину с поперечиной внизу лезвия — чтобы зверь не проскользнул по древку, скинул кожух, оставшись в одном лёгком жупане, утоптал снег, велел выжлятникам оттащить захлёбывающихся лаем хортов. Мешко не любил помощи в таких поединках, и потому все отошли поглубже в лес. Видя, с какой лёгкостью он принял на рогатину медведя и отринул от себя мёртвую тушу, Лют представил, как может быть храбр и силён князь в бою. Шестилетний княжич Болеслав, уже сейчас было видно, был отцовой стати, и не только внешне. Пока Мешко боролся с медведем, он рвался из рук гридней помочь отцу, потом, закусив губу от обиды, по стремени забрался в седло, поправив перевязь настоящего боевого меча, с которым не расставался весь поход.

Павше, как самому молодому, только и приходилось, что таскать дрова да чистить котлы, терпя подзуживания кметей. Когда присоединились ляхи, стало легче: кмети смягчились перед глазами иноземных воинов, не желая выдавать себя за лодырей. Меньше стало зуботычин от вечно недовольного старшого, на привалах на равных травил байки. К ляшской речи привык быстро, и среди их кметей даже появились знакомцы.

Зимы здесь немногим мягче русских, но с теплом везло: иногда даже ночевали под открытым небом на лапнике, положенном на прогретое костром место. Яркий огонь выхватывал из темноты стройные, будто воинские, ряды леса, освещая лица балагурящих кметей. Усталость не такая, как в воинском походе, — шли не спеша. У рассказчиков, что у русских или польских, давно поднадоевших своим и нашедших теперь внимательных слушателей, не закрывались рты. То там, то здесь лесная тишина оглашалась гоготом воинов. От копья-десятка, в котором находился Павша, не отставал широкорожий, постоянно весёлый и громогласный лях по имени Зденек. Вечерами ставил на землю седло, накрывал его попоной и начинал новый сказ, умением своим увлекая слушателей. Иногда все срывались слушать сказителей, что, трогая струны гуслей или домр, нараспев рассказывали легенды. Так Павша узнал о злом ляшском князе Попеле, заточённом в высокую каменную башню новым князем Пястом — предком Мешко, которого настигла Божья кара в виде полчища мышей, съевших его. Русский боян-гусляр поведал легенду о княгине Ольге, о трёх древлянских посольствах к ней и о сожжении Искоростеня, когда княгиня попросила дань ласточками, дав каждой по горящей пакле. Ещё были живы те, кто мог рассказать, что было всё не так, но и они хотели верить в красивую былину, когда-то рассказываемую об ином правителе в иных землях…

За Лабой, землёй немецких данников лютичей, начиналась саксонская земля. Славянский язык сменился на непонятный, но по звучанию похожий на тот, на котором Павшина тётка Услада пела колыбельные своим детям. Дома иные: брёвна по-другому тёсаны, кровля уложена инако, окна шире. Попадались невиданные на Руси каменные церкви с крестом в навершиях горниц. В тёмных местных еловых лесах жили уже другие боги и духи: изгнанный христианами Водан соседствовал с русалками-ундинами, злыми троллями, подземными гномами и совсем непонятными эльфами. Народ в приграничье, привычный к войне и набегам, завидев ляшские вотолы и кочи[63], скрывался с глаз. Глубже в страну — дома богаче, больше королевских вооружённых разъездов, привыкшие к миру люди открытее и хлебосольнее.

Маленький Кведлинбург, выросший вокруг построенного Оттоном на холме аббатства, в дни съезда наполнился разноязыким народом и походил на огромную ярмарку. Пришедшие со своими государями купцы, за недостатком лабазов и гостиных дворов, развернули торг за городом, расставив шатры и самодельные ряды. Павша, который сопровождал русских купцов в городок, едва не потерялся на торгу, попав в сказочное великолепие товаров. Сукна, изделия златокузнецов, украшенные лалами[64] и зернью, различную лопоть он даже и не заметил толком, сразу утонув в многообразии оружия. Кольчуг, простых и с чешуёй, мечей, коротких и длинных, сабель, гнутых и прямых, как у хазар, шеломов клёпаных и литых, круглых и островерхих, луков стрел, сулиц, секир, топоров, чеканов, рогатин и копий было такое количество, что объять ни глазом, ни разумом было сразу невозможно. Лишь окрик знакомого ляха, приблудившегося тут же, отрезвил и заставил вспомнить, что ни кун[65], ни времени у него нет: