Борис Изюмский - Ханский ярлык Страница 11

Они долго стояли рядом у могильного камня, повернувшись к нему спиной, глядели на темнеющий вдали Кремль, не смея больше прикоснуться друг к другу — и все-таки очень близкие…

Фетинья еще туже свернулась калачиком. «Кирпа моя, кирпуля!» — ласково прошептала она в темноте. Так называла она Бориску. Слово это завез в Москву гость из Киева, и значило оно — курносый.

«Не согласится князь на замужество наше — уйду за Бориской куда глаза глядят! — думала она. — Я ведь вольная. Никто не сумеет нарушить любовь нашу. Лучше в лаптях ходить, а не в сафьяне, только с тобой, Борисонька! В дерюге, а не в багрянце, да с тобой, желанный! Воду, а не мед пить, да в твоем дому… Сама тебя выбрала, как сердце подсказало, и никто мне здесь не указчик. Буду тебе верной подругой, не замуравит дорожка к сердцу твоему… Тяжко мне, ох, тяжко без тебя! Сенька краснорожий пристает, княжич Симеон тенью ходит, издали все поглядывает — туда же, птенец желторотый! Сегодня, как ушел, след его веником замела, чтобы не приходил боле… Знай, Борисонька, дождусь тебя!»

Она взяла в зубы край укрывала, натянула его и так уснула.

САРАЙ-БЕРКЕ

Иван Данилович въехал в ханскую столицу Сарай-Берке в полдень.

Долгий изнурительный путь утомил князя и его небольшой отряд, но город не сулил отдыха. Земля накалилась, походила на запекшиеся, потрескавшиеся губы.

Изредка по ясно-голубому небу проползала, не отбрасывая тени, прозрачная тучка, и снова ослепительно чистое небо источало зной.

Татары в городе встречались редко — были на кочевъе. Зато на каждом шагу попадались византийцы, черкесы, сирийцы, монголы.

— Из Таны в Астрахань я ехал на волах двадцать пять дней… — немного заикаясь, говорил, переходя улицу, худосочный, с редкой бородкой фряжский купец стройному, высокому арабу в чалме.

— Зачем посылать за шелком в Китай, если можно закупить его здесь? — с недоумением спрашивал его араб, неторопливо передвигая длинные, как у цапли, ноги.

Калита, прислушиваясь к фряжской речи, усмехнулся: «Учуяли наживу! Надобно их к нам привадить!»

От реки на повозках и арбах верблюды тащили в город воду в глиняных кувшинах. Вдогонку кобылице побежал с тревожным ржаньем тонконогий жеребенок.

За несколько лет, что не был московский князь в Сарай-Берке, город неузнаваемо вырос, обстроился дворцами, мечетями, складами.

Стены домов сделаны были из голубого камня. В этой голубизне сказочно цвели красно-желтые цветы, выложенные из камня же искусными руками пленных мастеров. Ханский дворец — с золотым серпом на верхушке — пустовал. Узбек со всем двором выехал за город, в Золотой шатер.

Шесть десятков лет назад основал хан Берке этот город, и вот каким он стал. «Москва через столько лет краше будет», — успокаивая себя, думал Иван Данилович, шагая с Бориской широкой улицей.

Они миновали монетный двор, ханские мастерские, прошли вдоль городского вала со рвом, переправились через канал и вышли к базару.

Лениво обмахивались ветвями греки в скупой тени редких деревьев. Густая пыль обволакивала медленно тянувшийся караван кипчаков; нехотя скрипели телеги, утомленно звенели бубенчики, гортанно покрикивал погонщик, похожий на обуглившуюся головешку. Понурив голову, плелись огромные бараны, с трудом тащили свои тяжелые курдюки.

На площади, покрытой рундуками, возле еще не погруженных тюков с товарами для дальних стран, лежали бурыми грудами косматые двугорбые верблюды.

Оглушительно ревели быки, ржали кони, приготовленные для отсылки в Индию. Пахло пряностями и дубленой кожей.

Восемь лошадей тащили на широкой, по-особому сбитой телеге большой медный колокол. Бориска увидел его, и глаза разгорелись: «Ух, хорош! Такие дедушка Лука лил… « Сразу пахнуло детством. Показалось, ступил на порог мастерской, ощутил запах дыма.

— Кто сработал? — спросил Бориска, идя рядом с телегой, у погонщика в широкополой шляпе.

— Римский великий маэстро Бартанелло, — процедил надменно сквозь зубы погонщик.

Бориска даже не обратил внимания на то, как ответил спесивец, — неотрывно глядел на колокол: наверно, отлит был для православной церкви в Сарае.

— Я бы уже такие лил! — невольно вырвалось у Бориски, когда он возвратился к Калите.

— Затосковал кулик по своему болоту, — пошутил князь.

Телега с колоколом, натужно скрипя, медленно проползла дальше.

Побывал Калита у купцов сирийских, переговорил, чтоб товар в Москву подвезли, потолковал в торговых рядах.

На высоких стойках выстроились серовато-зеленые чаши, покрытые глазурью, с птицами и звездами на дне; хитрые замки; изделия из бронзы. Калита взял один замок, дужка с пружинами мелодично звякнула. «Московской работы, — с гордостью подумал он, — попробуй отопри! Недаром еще Теофил писал: „Руссия славится ремеслами… « Выкупить мастеров, что здесь. Особливо ювелира Парамшу“.

Мимо проплыла знатная татарка, шелестя шелками, величаво покачивая павлиньими перьями на головном уборе, — двумя руками тот убор не обхватишь. Татарка скрылась в дверях, обитых цветным войлоком. Калита только причмокнул вслед, насмешливо подмигнул Бориске: «Ишь щепетливая [10]».

Невольно вспомнился Алексей Хвост. «Тоже щеголь: на плечи под одежду деревяшки подкладывает, чтобы выше казаться. Чем у человека ум занят!»

Калита пошел дальше, привычно оценивая глазами ткани, ощупывая кожу, выстукивая посуду. Любил этот неторопливый, хозяйский осмотр. Над ухом прокричал купец-сириец:

— Есть московский товар! Кольчуги, панцири! Где такой тонкий работа найдешь?

Калита довольно прищурил глаза: «Старается!» Задержался у прилавка с царьградскими товарами — больно пригляделось узорочье: львиная голова по золотому полю. Долго гладил материю ладонью, пробовал прочность. Будто советуясь, спросил Бориску невинным тоном:

— Может, стрекозе возьмешь? Должно, подойдет.

Бориска вспыхнул: знает! Молча, взглядом одобрил товар. С нежностью подумал о Фетинье:

«Что моя зоренька сейчас делает?»

Калита еще помял материю.

— Почем? — обратился он наконец к маленькому черному греку.

— Пить рупль… Пить, — поясняя, растопырил пальцы грек.

Калита положил на прилавок товар, даже торговаться не стал. Сердито поджал губы:

— Не по нас… не по нас, Бориска. Удача у хана будет — не оставлю и тебя без подарка, — пообещал он.

Отходя от грека, добавил шутливо:

— Захотели два калики [11] село купить, стали складчину считать: у одного корка сухая, у другого гороха горсть… — Но вдруг резко оборвал: — Языком двою!.. Деньги есть, да на другое, поважнее, надобны!

При выходе с базара князь и Бориска натолкнулись на трех подвыпивших монголов. Один из них, плотный, с кривыми толстыми ногами и одутловатыми, словно от осиных укусов, щеками, оставил своих товарищей и, размахивая руками, злобно кривя рот, двинулся на князя. Подойдя вплотную, закричал:

— Урусут, собака, дорогу монголу!

И, выпятив грудь, положив ладонь на изогнутую рукоять меча, начал наступать на Ивана Даниловича.

Князь, забыв о том, где он, зачем приехал, схватил оскорбителя сильными пальцами за глотку, сдавил так, что тот захрипел, роняя слюну.

Блеснул нож в руке Бориски.

Шарахнулись в сторону два других монгола, визгливо заголосили:

— Урусуты монголов бьют!

Вокруг князя и Бориски сразу возникла стена недобрых скуластых лиц. Князь отбросил от себя монгола, и тот, вереща, покатился по земле. Князь затравленно огляделся. Мелькнула мысль: «Вот и завещание пригодится!»

Бориска спиной прислонился к спине Ивана Даниловича, сжал в руке клинок. Глаза сверкнули отчаянной решимостью. Сказал мысленно: «Прощай, Фетиньюшка!» На мгновение возникло морщинистое лицо деда Юхима: смотрел, ободряя.

В это время позади толпы остановился проезжавший мимо возок. Из него выглянул тучный знатный ордынец. Калита узнал в нем знакомого тысячника Байдtру, что часто приезжал в Москву, получал богатые подарки от московского князя.

Узнал и тысячник Ивана, гортанно крикнул, поднимаясь с сиденья:

— Что случилось, конязь?

— Хмельные напали, — спокойно ответил Иван Данилович и еще более выпрямил спину.

Тысячник, рассекая возком присмиревшую толпу, подъехал ближе, приказал повелительно татарам:

— Прочь! Эй, прочь!

Толпа глухо ворча, недовольно отхлынула. Тысячник, обращаясь к Ивану Даниловичу, спросил любезно:

— Давно из Москвы? К нам зачем приехал? — А в голосе слышалось: «На подарок надеюсь».

Бориска бросил клинок в ножны, вытер рукавом пот со лба. Ярость затухла в его глазах.

…Под вечер к московскому князю зашел молодой купец Сашко. Глаза у гостя зоркие, быстрые, держался он смело, но скромно и всем обликом своим очень походил на Бориску, только был выше его и старше. При людях Калита говорил с молодым купцом о торговых делах, а оставшись наедине, начал расспрашивать о житье в чужой стороне.