Тейлор Колдуэлл - Монгол Страница 11

Кто-то вспомнил, что у Кюрелена хороший голос, и Есугей приказал ему петь. К тому времени калека уже здорово напился и с трудом поднялся на ноги. Красные блики играли на твердых складках войлочной одежды, и казалось, что глаза у него загорелись красным огнем. Он пристально глядел на воинов, и они отвечали ему такими же неприязненными взглядами, что-то бормотали себе под нос. Когда людям, сидевшим у других костров, стало известно, что сейчас будет петь Кюрелен, они поспешили занять место ближе к нему. За ними по пятам следовали женщины. Три старика громко ударили по струнам своих хуров. Кюрелен раскинул руки и рассмеялся, но никто его не поддержал.

Кюрелен поклонился Джелми, который не сводил с него взгляда.

— Я спою одну из песен твоего отца и постараюсь, как смогу, перевести ее для этих грубых ушей. Они ничего не поймут, а мы с тобой получим удовольствие, — сказал ему Кюрелен.

— Я немного понимаю язык твоего народа, — тихо ответил ему Джелми. — Раньше мне приходилось иметь с вами дело.

Лицо у него повеселело, и он стал ждать начала песни.

Усталая Оэлун лежала на своем ложе, и сквозь чистый прозрачный холодный воздух до нее донесся голос брата. Она поднялась, накинула на плечи меховую накидку и с трудом добрела до входа в юрту, где опустилась на помост, обратившись в слух. Оэлун не разбирала слова песни, но ее ласкал голос брата, сильный, мощный и очень красивый:

На свете остается одна правда, хотя она может не понравиться глупцам:Перед голодом преклоняются даже боги, —

закончил пение калека.

Голос его замолк, и в воздухе долго отдавалась эхом последняя грустная нота. Никто не стал хвалить певца. Воины в недоумении смотрели друг на друга, они были разочарованы, потому что не поняли ни единого слова. Смысл песни понял Джелми и хитрый шаман. Монах был очарован голосом певца и даже подумал, что слышал голос самого Великого Будды, что бескрайние просторы Гоби усилили звучание голоса певца, пока звуки его не достигли самих звезд. Шаман улыбался, миролюбиво смотрел на Кюрелена. Священник продолжал громко храпеть у костра.

— Кюрелен, неужели ты не знаешь песен о славных подвигах? — заорал один из воинов.

— Подвиг, смелость, мужество? — задумчиво повторил Кюрелен, как будто он никогда прежде не слышал этих слов.

Есугей презрительно сплюнул.

— Конечно, тебе они неизвестны, — заявил он под смех воинов.

— Смелость — это ответ глупца, — сказал Кюрелен.

Его поняли только Джелми и шаман, который громко захохотал.

— Тогда спой нам песню о любви, — попросил другой воин, и все вокруг засмеялись, хлопая друг друга по плечам и груди. От смеха некоторые из них даже повалились на землю. Кюрелен и любовь! Эти люди находили в самом сочетании повод для смеха. Воины хохотали, хрюкали и визжали от приступов смеха.

На лбу у Кюрелена выступили крупные капли пота, но он спокойно улыбался и ждал, когда люди успокоятся.

— Хорошо, я спою вам о любви, — тихо произнес он.

Вокруг все снова начали хохотать. Старики ударили по струнам, и сладкие звуки любовной песни разнеслись в ночном воздухе. Кюрелен пел, и в его голосе звучало отчаяние, горечь разлуки и безнадежность. С лиц воинов исчезли усмешки, а вместо них появилось удивление и удовольствие. Люди придвинулись поближе к певцу, чтобы лучше слышать его великолепный и выразительный голос, чистый и страстный.

Прекрасный, сильный голос поднимался, подобно дикой птице, из темной бездны и мук. Воины сидели, широко раскрыв глаза. За кругами, освещенными кострами, застыли безмолвные тени. На их лицах появилось странное выражение, будто люди неожиданно расстались с прежней дикостью и испытывают незнакомые варварам эмоции.

Пока Кюрелен пел, по его лицу разливался странный свет, он улыбался, но это была улыбка мученика, а руки его тянулись ввысь, будто он изо всех сил стремился к небу. Никто уже не обращал внимания на то, что тело певца изуродовано, и Кюрелен обрел, кажется, другое прекрасное тело.

По лицам воинов текли слезы, шаман отодвинулся подальше в темноту и вытирал украдкой глаза рукавом.

Джелми внимательно прислушивался к звучавшей на чужом языке отцовской песне, видя, как ее слова и голос Кюрелена глубоко взволновали людей!

Оэлун, зачарованная пением, не приближалась к кострам, но она была уверена в том, что Кюрелен знает, что сестра слышит его песню, и ей казалось, будто они с братом сейчас одни в просторах степей и в тишине ночи.

Одиноко мое ложе, и постель холодна, как могила.Только я… Только я один…Не имею права мечтать о ней! —

закончил свою песню Кюрелен, руки его бессильно упали, и он низко опустил голову на впалую грудь. Он, кажется, ничего не слышал, а вокруг бушевали крики, разрывая тишину Гоби.

Есугей радовался, стоя рядом с ним. Он приказал, чтобы к его костру привели одну из пленниц. Крики одобрения не прекратились, когда к Кюрелену подвели испуганную девушку. Она была пухленькой и небольшого росточка, хорошенькая. Крупные ее глаза были похожими на чернослив, а ротик — небольшой и капризный — был подобен красной ягоде. Есугей, громко хохоча, толкнул ее в бессильные руки Кюрелена и весело заорал:

— Бери ее! Я хотел оставить ее для себя, но она — твоя. Отведи ее в свою юрту, и пусть она тебе прислуживает!

Кюрелен стоял без движения. Есугей приказал отвести девушку в юрту калеки и радостно ударил брата жены по руке.

— Поспеши, Кюрелен. Это — лакомый кусочек! А ты на нее даже не поглядел. Ты всегда дрожишь от холода, и она станет тебя согревать ночью.

Воины начали выкрикивать свои советы, и Кюрелен оглянулся вокруг, слегка улыбнулся и попросил:

— Налейте мне вина.

Ему сразу с нескольких сторон протянули наполненные до краев чаши. Он постарался опустошить их все, и воины тут же прониклись к нему уважением, многие потеснились, чтобы дать ему место у костра, но он вернулся на прежнее место рядом с Джелми. Несмотря на то что Кюрелен сидел близко к огню, зубы его стучали. Он дрожал из-за пережитого волнения.

В это время Оэлун уже вернулась в юрту и опустилась на ложе. Ей принесли сына, тот не переставая вопил, но казалось, что мать его не слышит. Огромные, наполненные страданием глаза Оэлун глядели в темноту.

А на улице продолжалось веселье.

Глава 6

В самое темное время ночи, перед самым рассветом, шаман начал предсказывать судьбу Темуджина. В центре между юртами развели высокий костер, вокруг него собралось великое множество народа, чтобы послушать предсказания и стать свидетелями странного действа, которое умел устраивать шаман, вызывая в их воображении удивительные видения. Мало кому приходилось увидеть сотворенные шаманом чудеса, и кое-кто даже сомневался, что он умеет их творить, поэтому, когда разнесся слух о грядущих чудесах, со всех сторон к главному костру потянулись люди. Брошенные костры постепенно затухали, угли мерцали подобно далеким звездам, а вскоре ярко горел только один костер.

Кюрелен много выпил, но его, казалось, не брал хмель. Чем больше он пил рисового вина, тем вроде бы яснее становился его разум — калека ясно видел все происходящее вокруг. Однако потом он стал страдать от громких звуков, причинявших ему физическую боль, они ранили, как ранит кожу горячее железо. От ярко освещенных предметов появилась резь в глазах, и он опустил гудящую голову на колени. Кюрелен даже не почувствовал, как монах Джелми прикрыл его плечи своей меховой накидкой. Священник Селджукен пришел в себя после пьяного сна, сел, потер глаза, а потом снова навалился на еду.

Неожиданно у костра воцарилась тишина, и тогда с места поднялся главный шаман Кокчу. Взгляд его был устремлен к небесам. Отец шамана был гордым великим монгольским вождем из благородного рода. Кокчу — красивый высокий и худой мужчина — унаследовал от него не только сверкающие черные глаза, но и умение убеждать людей. На удлиненном и очень смуглом лице с носом, напоминающим клюв, с большим ртом, кажется, навсегда застыло жестокое, упрямое выражение. Это было лицо варвара. Широкие черные брови резко поднимались к вискам, придавая лицу дополнительную красоту и жестокость. Кокчу носил высокий, острый колпак, узкий и плотный, концы которого обрамляли лицо и свешивались подобно шарфу на плечи и прикрывали две толстые черные косы. Тело шамана до талии облегала короткая светлая шерстяная куртка с вышитыми синими, красными и желтыми узорами, изображавшими тайные знаки. Он постоянно прятал руки в ее длинных и широких рукавах. Юбка из синей шерсти с тяжелыми складками прикрывала войлочные сапоги, которые расшила чудесными узорами какая-то влюбленная в него женщина. Кокчу вытащил ладони из рукавов, и на запястьях зазвенели золотые браслеты, украшенные бирюзой.