Карен Харпер - Королева Страница 11

— Я буду очень стараться, — пообещала я. — И еще я буду стараться не думать о том, что занимаюсь соглядатайством ради насущного хлеба с маслом.

— Вы не должны ни думать, ни говорить таких вещей, — сказал Кромвель, постукивая по подлокотнику испачканными в чернилах пальцами. — Вы просто информируете меня и таким образом помогаете следить за тем, чтобы огромное колесо, которое представляет собой двор, вертелось так, как ему подобает. А теперь поговорим о самом важном.

Я удивленно нахмурилась. Разве он еще недостаточно сказал?

— Видите ли, — продолжал Кромвель, повернувшись на стуле так, чтобы сидеть ко мне лицом. Потом он оглянулся, чтобы убедиться (как я догадалась), что ни Стивен, ни писцы не вернулись. — Леди Анна не очень ладит с кардиналом, моим господином. И она, и его величество весьма недовольны тем, что его высокопреосвященство до сих пор так и не добился для короля развода. Ну, разумеется, они нетерпеливы, как и полагается пылким влюбленным.

— Мне говорили, что леди Анна придерживается нового религиозного учения, тогда как кардинал его, безусловно, не одобряет.

— Вы проницательны, только в данном случае не это главное. Вот что вы должны иметь в виду: леди Анна таит обиду на кардинала в первую очередь за то, что он несколько лет назад признал незаконной ее тайную помолвку с Генри Перси, наследником графа Нортумберленда. А позднее его высокопреосвященство сказал в ее присутствии, что она дурочка, которая сама по себе ничего не стоит, а потому и не может надеяться на брак со столь знатной особой.

«Сама по себе ничего не стоит» — эти слова обожгли меня. Ведь и я опасалась, что мне могут сказать то же самое. Да, я осмеливалась думать, что у меня с королевской возлюбленной Анной Болейн есть, по крайней мере, что-то общее. Я была недостаточно хороша даже для Артура, младшего сына сэра Филиппа, и как же я боялась, что со мной никто не будет считаться, если я так и застряну в Дартингтоне. Анна тоже попала сюда из провинции. Как и я, Анна была честолюбива. И, как и я, Анна не забывала обид, нанесенных теми, кто смотрел на нее свысока. Смею сказать, я, кажется, понимала ее.

— Вы слушаете меня, мистрис?

— Да. Да, слушаю. Продолжайте.

— Этот досадный эпизод с Перси, конечно же, давно канул в Лету, поскольку сам он женат ныне на дочери одного графа, а Болейн выйдет замуж за его величество. Но я исхожу из того, что между Анной Болейн и кардиналом установились неприязненные отношения, поэтому она не испытывает к нему доверия. — Кромвель тихонько вздохнул. — Зато она доверяет мне.

От удивления я широко открыла глаза и наклонилась ближе к нему, чтобы послушать, что он еще скажет.

— Понимаете, — произнес Кромвель не без некоторого самодовольства, — мне пришлось оказывать услуги ее отцу, виконту Рочфорду, и брату, лорду Рочфорду, а потому вполне естественно, что я привлек и ее внимание.

— Вполне естественно.

Он прикусил губу, скрывая улыбку.

— Но дело в том — и это прямо касается вас, — что ни кардиналу, ни королю неизвестно, что я изыскиваю средства добиться торжества леди Анны и стараюсь для этого больше, нежели до сей поры старался для его высокопреосвященства. Мы с леди Анной ведем тайную переписку, а это непросто. Но теперь, когда вы станете жить при ней и будете у нее в милости…

— У нее в милости? Но…

— Да, ведь ей известно, что вам покровительствует не только сэр Филипп Модбери (о чем все сразу узнают), но что я также покровительствую вам и что вы поклялись добиться ее победы с моей помощью. Разве это не так?

Я выпрямилась на стуле.

— Это так, мастер Кромвель. Мне кажется, что вы стараетесь соблюсти равновесие, отстаивая интересы и леди Анны, и кардинала — и, разумеется, короля, — но я доверяюсь вам.

Я не могла избавиться от ощущения, что все же предаю семейство Барлоу, делая ставку на Кромвеля. Но ведь я прошла за короткое время столь долгий путь, и теперь уже ничто в целом свете не заставит меня повернуть назад. А этому человеку я была обязана слишком многим. Правда, я видела признаки того, что он может быть коварным, но мне казалось, что Кромвель всецело предан своим господам и леди Анне — ну, разумеется, и о себе не забывает. Да и разве не все мы таковы? Я встряхнулась и сосредоточилась, потому что он продолжил свои наставления.

— На хвосте, или уж лучше сказать на шлейфе платьев Болейн и их родственников Говардов ко двору прибывают многие в надежде приобрести здесь вес и влияние. Нравится вам это или нет, — сказал Кромвель (припоминаю, уже позднее, перед тем, как юный слуга с факелом проводил меня в отведенную мне комнату), — но Анна Болейн — это будущее короля и нашего государства, и нам надо пристегнуть свою телегу к ее восходящей звезде.

Тогда я еще не могла себе представить, какой яркой — но быстро погасшей — звездой станет Анна на том небосводе, который простерся теперь и надо мной.

На следующее утро, уже не встречаясь с Кромвелем, я отправилась на королевской барке в Гемптон-корт. На этой барке не было ни драпировок, ни украшений, ни сидений с мягкими подушечками; она была нагружена большими деревянными ящиками, привязанными к палубе широкими ремнями. Я собиралась снова насладиться живописными видами, но мое внимание привлек попутчик — красивый юноша, который храбро перепрыгнул на барку, когда та уже отчаливала.

— Мистрис, — обратился он ко мне и, сняв плоскую кожаную шляпу, слегка поклонился; баржа между тем отошла от причала и повернула на запад против течения. — Я вижу, вас некому защищать, кроме гребцов, а потому беру эту обязанность на себя. Том Сеймур из Вулф-холла, что в Уилтшире, к вашим услугам.

Барка покачивалась на неспокойной реке. Юноша наклонился и поцеловал мне руку, и словно огонь пробежал по ней до самого плеча.

Я почувствовала, как внутри у меня все замерло, лицо вспыхнуло — и отнюдь не от теплого сентябрьского солнышка. Том из Вулф-холла был очень высок (как я узнала позднее, почти никто при дворе, исключая разве что короля, не превосходил его ростом), темноволос, а его карие глаза, казалось, пронизывали меня насквозь — во всяком случае, они пронизывали мои одежды. Он улыбнулся мне, сверкнув белыми зубами. Я поведала ему историю своей жизни, которую мы накануне обсудили с Кромвелем: что я воспитывалась в семье сэра Филиппа Чамперноуна в Девоне, а ко двору прибыла, чтобы служить леди Анне. Я сказала, что у отца я была единственным ребенком, однако сыновья и дочери сэра Филиппа мне все равно что родные братья и сестры.

— Единственный ребенок — в точности, как принцесса Мария, — проговорил Том, нахмурившись каким-то своим мыслям, и положил у ног связку бумаг.

Я испугалась, что брызги от весел их намочат, но моего попутчика это, казалось, совершенно не тревожило. Гребцы между тем направляли барку, борясь с течением и ветром. Тому гребцу, который сидел ближе к нам, судя по всему, пришлась по душе бесшабашность Тома. Наклоняясь низко при каждом гребке, он поднял взгляд, усмехнулся, повел глазами, потом подмигнул мне. Я не стала обращать внимания на него, как и на проплывавшие мимо селения и возделанные поля, а сосредоточилась на своем привлекательном попутчике.

— Иной раз мне так досаждает мой старший брат Эдуард, — сказал Том, нахмурившись и покачивая головой. — Клянусь дьяволом, я был бы не против быть единственным сыном. А вот мои сестры — совсем другое дело. Джейн — единственный человек, по которому я скучаю с тех пор, как прибыл ко двору со свитой сэра Фрэнсиса Брайана[27]. Она такая ласковая, тихая, красивая — глаза у нее голубые, волосы светлые, в отличие от остальных членов нашей семьи. Да, а что касается принцессы Марии, дочери короля, его величество поселил ее в Ричмондском дворце, предоставил ей собственную свиту и слуг — не то чтобы так не было принято, только мне кажется, это сделано, чтобы сильнее досадить ее матери, которая очень любит ее. Мария оказалась все равно что удалена от двора, и боюсь, за ней последует и королева.

Вскоре я поняла, что Том Сеймур способен перепрыгивать с одной темы на другую. Но все же он умел прямо смотреть в глаза собеседнику и внимательно слушать, не отводя проницательного взгляда; позднее я поняла, что мысли его в такой момент могут витать где угодно. У него была привычка, которая одновременно и выбивала меня из колеи, и доставляла удовольствие — он то и дело окидывал меня взглядом с головы до ног. Этот мужчина, тогда совсем молодой (ему было двадцать лет), впервые заставил меня по-новому ощутить собственное тело. Прежде горячие мужские взоры вызывали у меня желание отвернуться, но этот дьявол разбудил во мне желание покрасоваться, вскинуть голову, втянуть живот и гордо выпятить грудь. Том Сеймур был большой насмешник и, безусловно, знал толк в искусстве флирта. От него веяло такой бесшабашностью, что человеку — мне в данном случае — так и хотелось все ему рассказать и все отдать.