Наталия Вико - Тело черное, белое, красное Страница 11

А как же… я?.. – спросила она разбитым голосом. Ракелов поцеловал ей руку.

– Ирэн, дорогая, где бы я ни был, вы же знаете, что я…

Слезы подступили к ее глазам. "Господи, как же быть? Он ведь уедет и так и не узнает, что я… его…" Она сжала руку Николая Сергеевича, вслушиваясь в мелодию его голоса, пытаясь запомнить каждую ноту, впитать все оттенки. Ракелов говорил медленно, задумчиво, будто обращаясь к самому себе.

– Ирэн, прошу вас, подумайте над моими словами. Я вернусь… и если вы скажете "да", я тотчас же поеду к Сергею Ильичу просить вашей руки. Вы слышите меня, Ирэн? Не молчите! Скажите же что-нибудь! – Он остановился и вдруг обнял ее.

Приподнявшись на цыпочки, она коснулась его губ своими губами и прошептала обдавая жарким дыханием:

– Ники, давай поделим эти сумерки пополам – ты бери свет, а я возьму тьму…

– Ирина Сергеевна, что-то вы бледненькая сегодня. Плохо спали? – Пожилой хирург устало опустился на низкую табуретку у стены и посмотрел на часы. Ходики остановились на половине четвертого. Как раз в это время началась операция. Сколько она длилась? Впрочем, уже не важно. Раненого спасти не удалось. Молоденький солдат, совсем мальчик, лежал сейчас в коридоре на каталке, накрытый простыней в желтоватых разводах.

– Тяжело, Иван Иванович. – Ирина раскладывала пакетики с порошками, сверяясь с листом назначений. – Боль кругом, кровь, смерть. Я когда после дежурства подхожу к зеркалу – кажется, себя саму насквозь вижу: вот – кишки, вот – селезенка, вот – печень… И – кровь по венам. А они – будто вот-вот лопнут. Фу! – Она помотала головой, отгоняя неприятное видение.

– Ирочка, голубушка, вы о сердце забыли, – грустно усмехнулся доктор. – О сердце забывать нельзя. Что нам приказывает сердце, а?

– И что же? – Ирина, не поворачивая головы, отошла от подноса с лекарствами и поставила кипятить шприцы.

– Я закурю, не возражаете? – Не дожидаясь ответа, Иван Иванович достал папиросу и, жадно затянувшись несколько раз, продолжил: – Так вот, сердце нам велит жить. И – любить. Любить жизнь во всех ее проявлениях. Потому что жизнь у нас – одна. И другой – не будет. – Он помолчал, попыхивая папиросой. – Главное – всегда помнить, что книгу собственной жизни мы пишем набело. Без черновиков. Находите радость даже в самые трудные минуты жизни. Когда же совсем нечему радоваться… Просто подходите утром к окну и говорите: "Здравствуй, солнышко!"

Ирина подошла к окну и прислонилась к подоконнику.

"Солнышко… Где ж его взять в этом сером городе? Совсем скоро – новый девятьсот семнадцатый год, а на душе так безрадостно! Раньше праздник врывался в город, принося с собой запах новогодних елок, все вокруг искрилось весельем, разноцветными гирляндами, улыбками… А этот Новый год вползает в измученную войной страну нехотя, словно мучаясь вопросом: "А стоит ли? Может, еще поживете в девятьсот шестнадцатом? А может, мне вообще не приходить?.." Грустно… И от Ники нет вестей. Уже почти месяц прошел. После его отъезда кажется, будто все вокруг окрасилось в черно-белые тона." – Она покосилась на пропитанные кровью бинты, сваленные в бак в углу комнаты. – "Еще – в красный… Черный. Белый. Красный. Три главных цвета алхимии. Вспомнились слова Порфирия: "Дух России, как Феникс, возрождающийся из пепла, снова одевается в тело черное, белое, красное…" Да, пожалуй, Иван Иванович прав. Надо научиться говорить солнышку "здравствуй"… Тогда легче жить. – Ирина отошла от окна. – " Интересно, куда это Поликарповна запропастилась? Надо вынести бинты. Полный бак уже".

Выйдя из докторской, она прислушалась. Где-то в конце коридора был слышен раскатистый смех. Пройдя туда, Ирина приоткрыла дверь палаты для выздоравливающих и заглянула внутрь.

Поликарповна, опершись на швабру, стояла в проходе между койками спиной к входу.

– …милочки, говорите, а я вам объяснение скажу. И ето – не смехотворство какое, а сурьезная ученость. – Она сделала многозначительную паузу. – Исчё сызмальства мать мне мудреную книжку читала, а я смышленая была, все на ум запоминала… Да… – Она почесала затылок. – Книга ета – "Трепетник" называется. Ну, говорите скоренько, а я поясню. Где, говоришь, милок, у тебя трепещет? – обратилась она к рыжеволосому парню, утиравшему выступившие от смеха слезы. – Ага. Вот тут. Ето просто, ето я тебе так скажу – " Аще в згибе левой руки потрепещет, кажет болезнь головы и студ всему телу, а после – пот". Во: глядикося – пот у тебя, милок, аж по всему телу. Я же говорю – не смехотворство ето.

– Поликарповна! – Ирина услышала голос пожилого солдата, совсем недавно переведенного в эту палату. – А у меня вот тут, с утра трепещет, – приложил он руку к груди. – Просто мочи терпеть нету. – Он хрипло засмеялся.

– Чаво смеяться? – возмутилась старушка. – Ето, милок, у кого грудные титьки трепещут, то будет во сне греза великая. Так что глазья свои прикрывай и жди грезу.

Хохот раненых раскатился по палате.

– А у меня…

– Нет, сперва мне скажи…

Поликарповна, краем глаза заметив стоящую за ее спиной в дверях Ирину, засуетилась.

– Последнему скажу – и пойду. Ну вас к лешему. Где, говоришь, у тебя трепещет? – Раненый указал на забинтованную ногу. – А, ето так означает: "Колено левое потрепещет, – она с опаской покосилась в сторону двери, – кажет страх и переполох".

Ирина, с трудом сдерживая улыбку, вышла в коридор. Поликарповна, подхватив ведро и швабру, выскочила за ней.

– Поликарповна! – Ирина сделала строгое лицо. – Я же просила бинты вынести! Сколько ждать?

– "Ох, бегу, эх, бегу, удержаться не могу!" – Позвякивая ведром, старушка с невинным видом засеменила по коридору.

"Вот уж кто, наверное, не то что с солнышком – с каждой птичкой здоровается", – улыбнулась ей вслед Ирина.

– Что там? Опять Поликарповна чего учудила? – добродушно поинтересовался Иван Иванович, когда она вернулась в докторскую.

– Учудила. Скоро вас будет учить, как раненых выхаживать. Вот спросите ее, к примеру, можно ли ампутированный палец заново вырастить? Получите изумительный ответ, уж будьте уверены!

– Гм-м… – кашлянул доктор. – Поликарповна!

– Чаво-сь? – тут же заглянула в дверь бойкая старушка. Она напоминала озорного подростка, который, войдя в класс, прикидывает, сейчас ли ему намазать клеем стул учителя или чуть позже.

Ирина отошла к раковине и, отвернув кран, принялась старательно мыть руки.

– Гм-м, тут вот какое дело… Поликарповна… – Иван Иванович с серьезным видом задумчиво крутил в руках папиросу. – Мы… Вы… Так сказать…– начал он, пытаясь сформулировать вопрос.

– Да не телись ты, милок, чай, не девка я… Надо чего? – Поликарповна хитро взглянула на него.

– Хотел у тебя, подруга… спросить…

Ирина прыснула и, завернув кран, потянулась к полотенцу.

– Есть ли, подруга, в народе средство, подходящее, по твоему разумению, чтобы палец амп… отрезанный от руки мог заново вырасти. А? – Иван Иванович сурово нахмурил брови.

Старушка приободрилась.

– Чаво нет? Есть. Это тебе для науки надобно? – Она понимающе кивнула. – Тады слушай. Значится так, берешь голову лягушки…– С подозрением взглянула на доктора, в уголках глаз которого затаилась улыбка. – Тебе ето для смехотворства аль для дела? Для дела – так записывай. У меня время мало, ище коридор домыть надобно. Пишешь, штоль?

Иван Иванович кивнул и, расположившись за столом, взял лист бумаги и карандаш.

– Значится, так. Берешь голову лягушки, бычий глаз, – старушка зыркнула в сторону Ирины, тщательно вытиравшей лицо полотенцем, – зерен белого мака, ладана, камфоры, высушиваешь, смешиваешь ето все с кровью гусенка… гу-у-сенка… Успеваешь писать-то? – вытянув шею, заглянула под руку доктору, -…гусенка. Ежели не найдешь гусенка – не плачь, можно горлицы. Затем скатываешь, милок, маленькие шарики… – В глазах доктора засветился неподдельный интерес, -…и все! – закончила пояснение старушка и, окинув всех торжествующим взглядом, грациозно облокотилась на швабру.

– Чего – "все"? – пришла Ирина на помощь Ивану Ивановичу, который, зайдясь в приступе смеха, отвернулся к стене. – А дальше что? Это нужно пить? Жевать? Окуривать помещение? Растворять в спирте?

Поликарповна замялась, смущенно уцепившись за ручку швабры.

– Запамятовала чавой-то. Извиняйте. Чаво сказать не могу – того не могу. – Иван Иванович, справившись, наконец, со смехом, повернулся, окинув ее грозным взглядом. Поликарповна засуетилась, потихоньку продвигаясь в сторону двери и бормоча на ходу: – Мы – народ! Наше дело маленькое. Сказал – и ушел быстренько. Чтоб не попало.

Ловко подхватив бак с бинтами, уже в дверном проеме она пропела, косясь на смеющегося Ивана Ивановича:

А я молодая, а я озорная,

Мое сердце скок да скок,

Поцелуй меня разок! Э-ээх!

Широко улыбнулась беззубым ртом.

– Ступай, ступай, подруга! – проговорил ей вслед Иван Иванович, вытирая слезы. – Я тебя в конце дежурства поцелую. А то боюсь, ежели прямо сейчас, то с собой не совладаю.