Кирстен Сивер - Сага о Гудрит Страница 11

Когда же Гудрид приступила к последнему заклинанию, она ощутила на своей щеке легкое дуновение и почуяла запах чистого и ухоженного коня. Она понизила голос, запев в нос, так что казалось, будто лицо ее лопнет от напряжения, и в замедленном темпе допела:

Дух улетел, новый день восходит,Не рассветом знание приходит.Божье дитя мы должны накормить,Имя его мы не смеем забыть!

Последние слова Гудрид почти выкрикнула, широко раскинув руки и повернувшись к прорицательнице. А старуха моргнула и улыбнулась, словно только что проглотила сладкую ягоду. Потом она начала разглядывать разбросанные вокруг нее предметы: птичий камень, трезубые дощечки с высеченными на них рунами, комок серы, засушенный лисий фаллос и другие вещи, назначение которых Гудрид было неведомо. В битком набитом доме стояла мертвая тишина. Наконец Торбьёрг встала.

– Торкель сын Херьольва, я заглянула в будущее. И ты, и многие из твоих людей останутся живы, когда зазеленеют горы, и лето обещает быть теплым и солнечным. Охотники, которых ты пошлешь за оленями, вернутся еще до зимы с хорошей добычей, а когда ты пошлешь кого-то охотиться на тюленей, то получишь вдобавок белого медведя. К лету в море будет полно рыбы, а сено будет длинным и душистым. Эрик Рыжий доживет до следующего тинга в Братталиде. Мор скоро спадет, но прежде еще унесет жизни некоторых, как и голод. А теперь я предскажу судьбу каждого.

Она проворно сошла с возвышения и протянула свой кошель Гудрид.

– Ты славно пела, девочка, именно этого я и ожидала от приемной дочери Халльдис. А потому я поручаю тебе собрать с пола мои священные предметы. Когда ты сделаешь это, я предскажу тебе твою судьбу.

Гудрид протянула руку за кошелем и почувствовала, что она вся дрожит от усталости. Халльдис никогда не предупреждала ее о том, что возникает такое бессилие, когда делаешь все серьезно. Словно бы ее тело куда-то исчезло, а остался только ее голос и слова, а теперь она вновь ощутила себя целой.

Она подобрала с пола одну из трезубых дощечек и взглянула на нее в неверном свете лампы. На одной стороне были вырезаны маленькие руны, гласившие: «Меня сделала Торбьёрг», на другой: «Посвящается Фрейру». Дерево грело руку, и Гудрид поспешила собрать все остальное в волшебный кожаный кошель.

Проталкиваясь через толпу к прорицательнице, девушка слышала людской гул. Все с облегчением радовались добрым новостям. Сама Торбьёрг склонилась над юношей, который за время болезни не мог ни есть, ни пить. Он то и дело отхаркивал мокроту, и лихорадочно горящие глаза его не отрываясь смотрели на Торбьёрг. Та сказала:

– Возле тебя сидит белая куропатка, я вижу ее. Это твой дух-двойник, и он будет с тобой то недолгое время, пока ты еще жив. Умрешь ты легкой смертью.

Юноша слабо кивнул и натянул на себя серый шерстяной плащ, служивший ему одеялом.

– Я так и думал, – сказал он. – А мне так хотелось сделать что-нибудь стоящее в жизни – я собирался вместе с хозяином этим летом на охоту. Но видно, не суждено.

И он так закашлялся, что Гудрид подумала, что предсказание Торбьёрг вот-вот исполнится. Но прорицательница мягко, ритмично провела по лбу юноши рукой, и тот вскоре уснул. Прорицательница взглянула на Гудрид и крепко сжала ей руку.

– Я хочу, чтобы все слышали, что я предскажу тебе, Гудрид дочь Торбьёрна. И твой отец тоже слышит нас! Я вижу твою судьбу: ты удачно выйдешь замуж, и может, не один раз. Ты далеко уехала, а в будущем уедешь еще дальше, ибо ты молодая и крепкая, и тебе не страшны болезни. Норны[3] прядут длинную нить твоей судьбы.

Торбьёрг окружали люди, и они пытались выспросить у прорицательницы что-то свое, так что Гудрид не сразу поняла, что напророчествовала ей Торбьёрг. Она ничего не сказала в ответ и пошла искать своего отца. Но Рагнфрид преградила ей дорогу:

– Как ты думаешь, Торбьёрг может предсказать мне что-нибудь хорошее? Будет ли удобно, если Торкель вызовет ее сюда? А ты не боялась стоять рядом с ней и петь? Ты что, тоже хочешь быть прорицательницей?

Гудрид сразу не нашлась, что ответить на такое множество вопросов. И поэтому она просто улыбнулась и сказала:

– Торбьёрг действительно ясновидящая.

И она сама тоже, подумала о себе Гудрид. Она ведь тоже видела белую куропатку, и с того самого момента, когда юноша заболел, она поняла, что долго он не протянет. Она только пыталась понять, где пролегает граница между даром ясновидения и тем, что умные люди в Исландии называют колдовством. Можно ли открывать свою душу для чужих сил, как учила ее Халльдис?

Гудрид ждала, когда же кончится этот вечер, и ей хотелось остаться одной, обдумать предсказание Торбьёрг и сопоставить его с тем, что происходило вокруг нее в жизни.

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ ТОРУ И ПРИХОД В ЦЕРКОВЬ

На следующее утро, когда Торбьёрг-проридательница покинула Херьольвов Мыс, Гудрид вышла на двор. Светало. С серого неба падали снежинки, сильнее, чем обычно, слышался шум моря. Из хлева раздавалось приглушенное мычание.

Гудрид направилась к приоткрытому загону, в котором находились кони. Она не видела своего жеребенка с тех пор, как начались хлопоты с прорицательницей. Спотыкаясь и скользя, надвинув шапочку на самый лоб, девушка спешила к загону, откуда доносились стук копыт, фырканье и жевание рыбных остатков и моха.

Она положила локти на перегородку, ищя глазами своего жеребенка среди неясно различимых силуэтов, и тихо позвала:

– Торфинна?

Похрустывание на мгновение прекратилось. Но мягкая морда так и не ткнулась в протянутую руку Гудрид. Она позвала вновь:

– Торфинна? Ты спишь?

Гудрид вскрикнула от испуга, почувствовав на своем плече чью-то руку. Внезапно, словно тролль, вырос перед ней Харальд Конская грива в своем поношенном плаще и с мешковиной на голове.

– Здесь нет Торфинны, Гудрид.

– Что это значит? Где же ей быть?

– Наверное, на кухне.

– К-кухне? – Гудрид вздрогнула, будто от удара.

– Да. Прорицательнице было нужно ее сердце.

Онемев от изумления, Гудрид уставилась на Харальда. А тот взнолнованно продолжал:

– Твой отец приказал мне забить жеребенка, я не хотел этого. Торфинна была такой красивой.

– Да, – произнесла Гудрид бесцветным голосом. – Это был славный жеребенок.

Путь назад к дому показался ей невыносимо долгим. Гудрид ощущала тяжесть в ногах и голове, будто бы в них было полно камней. Она вдруг заметила, как темно и холодно вокруг.

Тихо помогала она Герде Кожаные губы по дому, надеясь переговорить попозже с отцом. Он избегал ее с тех пор, как она пела для Торбьёрг, а теперь ушел на охоту вместе с Торкелем и Белым Гудбрандом. Постепенно на смену грустной подавленности в душе Гудрид пришла злость. Разве можно с ней так обращаться, когда они остались вдвоем с отцом и живут из милости в чужом доме!

После обеда Торбьёрн зашел в кухню и бросил у очага связку белых куропаток. Гудрид кинулась ему навстречу:

– Отец, я узнала сегодня, что Торфинну закололи потому, что ее сердце понадобилось Торбьёрг. Это правда?

– Это наша ничтожная благодарность Торкелю за то, что он приютил нас, – сказал Торбьёрн, избегая встречаться с дочерью взглядом.

– Но она была моя…

– И кормилась за мой счет. А ты хотела, чтобы Торкель забил пару собственных лошадей? Торбьёрг были нужны во что бы то ни стало по два сердца от каждой живности на дворе – самки и самца. Белый Гудбранд пожертвовал своего гнедого жеребца.

Торбьёрн заговорил резче, и теперь он взглянул дочери прямо в глаза.

– И потом, я слышал от Гандольва, что ты посвятила жеребенка Тору. Так что он был использован по назначению.

Гудрид выдержала взгляд отца, даже не замечая, что забыла накинуть на себя плащ. Она слышала только свой собственный голос:

Мою мечту убили,И время замерло,Когда иссяк сок Снефрид.Горе мне.Не восхвалю я бога,Отнявшего твой дар,Я помнить буду вечноИмя друга!

Торбьёрн устало провел рукой по лбу. Глаза у него потеплели, но голос по-прежнему звучал сурово:

– Гудрид, мы не знаем, дотянул бы твой жеребенок до лета или нет. К тому же здесь другие условия, нежели в Исландии. Я спрашивал надсмотрщика Торкеля, почему на таком большом дворе мало лошадей, и он сказал, что люди здесь используют гораздо чаще лодки.

Гудрид промолчала, а в глазах у Торбьёрна заиграла улыбка:

– Ты поймешь со временем, Гудрид, какая сила у слова. Тебе надо было бы прочитать христианскую молитву.

– Но я не знаю молитв, отец.

На мгновение Торбьёрн смешался.

– К весне я научу тебя читать «Отче наш» так же хорошо, как ты пела для Торбьёрг.

Пришла весна, и Гудрид выучила «Отче наш» и поняла, что означает эта молитва на северном языке. Однако она по-прежнему плохо понимала, почему отец обратился в новую веру. За хлопотами она не особенно задумывалась над этим, тем более что вновь на людей напал мор, они мучались животом и лежали в горячке. У некоторых начали выпадать зубы, а кожа шелушилась. В двух домах, где бывала Гудрид, все дети до пяти лет умерли. Так как эти гренландские рыбаки и бонды были уверены в том, что отвары из трав, которыми поила их Гудрид, не действительны без заклинаний, то Гудрид была вынуждена идти у них на поводу, удивляясь, что никто не видел в этом ворожбы. Людские разговоры ее не заботили, особенно теперь, когда они с отцом были гостями в чужом доме.