Ярослав Галан - Памфлеты Страница 11

Морально они давно уже умерли. Ещё год тому назад мамелюки сновали по Львову, посюсюкивали, похихикивали, болтали, декларировали и писали — писали без конца и меры, а сегодня никто, буквально никто не вспомнит о них тёплым словом. Забыли их, забыли их писанину. Из бандеровского живодёра не выйдет героя, из вилки лиры не сделаешь.

Нет, не писателями были курпиты, цуровские и мельники, и не литературой их книжонки. Это только мамелюки пера, добровольные штабные писаря одного из прусских полков, — полков, которым уже раз и навсегда пришёл конец и вместе с их живым инвентарём, желтоблакитными мамелюками.

Три года ужасов немецкой оккупации оставили глубокие следы в человеческой памяти. В воробьиную ночь, в болезненном видении, когда на сердце ложится тяжёлый, как скала, камень, людям мерещатся горящие города, всплывающие в крови дети, они одновременно видят самодовольные эсэсовские морды и людей — гиен, которые шарят среди трупов и пожарищ. Среди них они опознают мамелюков пера — по каиновой печати на их лбах. И тогда люди шепчут слова проклятья.

Наитягчайшего из наитягчайших.

1945

Перевёл В.Щепотев

КАРЬЕРА НА ЭКРАНЕ

Надо сказать, что Геббельс и его приспешники изрядно потрудились, чтобы доставить Международному Военному трибуналу достаточное количество доказательного материала против нацизма и нацистов. Один из таких документов невольного самообвинения мы рассматривали сегодня в течение целых четырёх часов. Это был монтаж из отрывков гитлеровской кинохроники, которая рисует зарождение, годы «расцвета» и месяцы гибели немецкого фашизма. Конечно, авторы фильма, среди которых была одна из любовниц Гитлера Ленни Рифенсталь, не думали и не гадали, что их детище будет со временем свидетельствовать против своих родителей, как не подозревал и Розенберг, что редактировавшийся им «Фелькишер беобахтер» станет одним из главных свидетелей обвинения на Нюрнбергском процессе.

Первые шаги Гитлера — мюнхенский путч. Люди в панике бегут по улицам, падают на мостовую, убитые или раненные фашистскими пулями. Это первые из будущих миллионов жертв самой кровавой реакции в истории человечества.

После водевильного заключения в тюрьме крикливый Адольф Гитлер с усиками шотландского терьера снова на свободе. Крупп фон Болен не даёт и не даст ему пропасть: мы снова видим Гитлера на трибуне, снова слышим его истерический лай. Перед нами с каждым разом всё чаще мелькают фигуры его прислужников. Их с каждым разом всё больше сравнительно с крохотной мюнхенской шайкой.

Мечты фашистских авантюристов перестают быть мечтами. Гитлер выходит из дворца президента Гинденбурга с назначением на пост рейхсканцлера в кармане. Геринг развалился в кресле председателя рейхстага. Мюнхенское сборище бандитов пришло в Германии к власти.

По улицам Берлина снуют автомашины со штурмовиками. С утра до вечера не утихает вой распоясавшихся погромщиков. В центре Берлина горят книги, горит разум и совесть Германии.

На экране передвигаются длинные колонны нацистских головорезов. В каждом кадре фильма назойливо лезет в глаза фашистская свастика. Бесконечные марши и демонстрации фашистских бандитов по разным поводам, в тысячах вариантов. Основным местом этих театрализованных зрелищ становится Нюрнберг, стены которого, покрытые средневековой плесенью, казались гитлеровцам наилучшим инкубатором «нового порядка» в Европе. На огромнейшем стадионе Гитлер ежегодно принимает парад своей орды. Постепенно штурмовики и лопатники из «организации Тодта» преобразуются в прусских гренадеров, а первое место, рядом с трибуной фюрера, занимают генералы. Ораторские судороги Гитлера с каждым разом больше и больше напоминают военный танец краснокожих. Теперь уже ни у кого не может быть сомнения, что этот шут готовит мировую войну.

Начинается игра с открытыми картами. Немецкие войска входят в Рейнскую область. Их гусиным шагом любуются нагитлеризованные жители Дюссельдорфа. На последующих кадрах усатые фельдфебели ломают шлагбаум на австрийской границе. Гитлеровские самолёты гудят над кружевом венской ратуши.

Мюнхен. Гитлер решительным движением перекраивает карту Чехословакии, а Геринг радостно потирает рука. Март 1938 года. Подлый фашистский наймит Гаха проходит вдоль выстроенного Гитлером почётного караула. Через несколько часов после этого немецкие танки мчатся по улицам онемевшей от неожиданности Праги, Теперь очередь за Клайпедой. Ещё один пограничный шлагбаум трещит под руками обмундированных колбасников.

На очереди — Польша. Теперь уже получили слово немецкие пушки. Эскадрильи бомбардировщиков Геринга собирают богатую жатву смерти и развалин.

Адольф Гитлер принимает парад немецких «добровольцев», возвратившихся из Испании, — вот яркий документ гитлеровского «нейтралитета» в испанском вопросе. Эти основатели франкистской Испании вскоре ему понадобятся.

Весна 1940 года. Войска Гитлера неожиданно врываются в Норвегию и Данию. Через два месяца после этого от града бомб горит Роттердам. Капитуляция петеновской Франции в Компьенском лесу. Гитлер на радостях чуть ли не танцует.

Дальше развёртывается безумная программа «завоевания мира». Немецкие войска ворвались в Югославию и Грецию. В антрактах между одной и другой победой Берлин до хрипоты кричит: «Хайль!»

Наконец, последняя фаза кровавой забавы. «Народ господ» марширует на Восток. К микрофону берлинской радиостанции подходит Геббельс, В одну минуту его крикливый голос поднимает немцев с постелей. «Фюрер ещё раз вручил судьбу Германии в руки немецкого солдата», — кричит Геббельс. В эту минуту немецкий солдат поджигал первые советские села, а воздушные пираты Геринга уже возвращались на свои базы после первых налётов на наши города.

Новые кадры. Гиммлер в искалеченной, разорённой столице Советской Белоруссии. Он самодовольно, с садистской усмешкой проходит вдоль колючей проволоки, за которой умирают от голода и жажды советские военнопленные.

Быстрыми шагами приближается последний час гитлеровской Германии. Стихли крики «Хайль!». Позабыты крикливые нацистские съезды в Нюрнберге. Гитлер ещё корчит перед объективом весёлые гримасы, но причин для хорошего настроения у пего с каждым разом всё меньше. Миновало время, когда он музыкой и парадами встречал своего итальянского союзника Бенито Муссолини. Теперь мы видим совсем иную картину встречи этих друзей по разбою: освобождённый эсэсовцами из-за решётки Муссолини скромно, словно побитая собака, кланяется на берлинском аэродроме своему освободителю, который на сей раз не собрался даже выставить в честь «дуче» почётный караул…

Шайка гангстеров, сидящих сейчас на скамье подсудимых перед трибуналом народов, вместе со всеми присутствующими в зале смотрела фильм, который так пространно рассказывает об их преступной «карьере». Впрочем, сомневаемся, что от этого улучшилось настроение подсудимых. Кто же из них ещё верит сегодня, что он будет иметь физическую возможность видеть на экране конец своей карьеры? Вероятно, никто.

1945

Перевёл В.Щепотев

В НЮРНБЕРГЕ ИДЁТ ДОЖДЬ…

Трудно завидовать жителям города, где осень, зиму и весну можно измерять только продолжительностью дня. С октября но сегодняшний день над Нюрнбергом висит, кажется, всё одна и та же туча, мутная смесь пепла и сажи. Иногда утром северный ветер внезапно будит её от летаргического сна. Тогда туча лениво колеблется над городом и только под вечер отползает к франконским горам, чтобы к рассвету снова осесть на искалеченных башнях собора святого Лоренца.

Новый день, как и вчера, рождается в тех самых потоках воды, что напрасно пытаются найти выход из лабиринта заваленных руинами улиц.

Автомашина с трудом пробивается сквозь море застывшей мглы, и только мрачные тени сосен вдоль дороги говорят о том, что город остался позади нас. Асфальт становится ровнее, с него постепенно исчезают мутные лужи. Один за другим мелькают мимо нас франконские посёлки.

В одном из таких посёлков машина сворачивает в боковую улицу. Шофёр выключает мотор перед зданием редакции немецкой газеты.

Поднимаюсь на второй этаж. В коридоре могильная тишина, словно тут не редакция, а картинная галерея в час, когда нет посетителей. Открываю первую дверь. Молодой человек в роговых очках встаёт из-за стола и, услышав слово «редактор», ведёт меня в другой конец коридора.

Мои ноги тонут в пушистом ковре. Я в кабинете шефа редакции. Худощавый человек с морщинистым жёлтым лицом высоко поднимает брови, и в его глазах искра удивления и тень страха. Редактор нерешительно подаёт мне руку. Увидев советский паспорт, он протягивает её вторично. Тень в его глазах исчезла. Он предлагает мне сесть.