Хаим Зильберман - ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ Страница 11

Порой нас охватывала тоска, а это, прошу пана, пожалуй, похуже самой лютой смерти. Слишком узкой и тесной была наша тюрьма; она не только держала нас в заточении, она сковывала и души, и мысли наши. В самом деле, о каких мечтах, о каком полете фантазии можно говорить, если весь наш мирок состоял из камеры-мастерской, всё время находившейся под наблюдением, из узкого и прямого коридора, которым нас водили на работу и с работы, и камеры-общежития с трехъярусными нарами. Тут, видно, и величайший мудрец не придумал бы ничего лучшего, чем валиться на свои нары и спать, спать…

Это, конечно, относилось не ко всем жителям нашей камеры. В частности, мне хотелось бы рассказать об одной неразлучной паре друзей. Я говорю о бельгийце Шарле и эстонце Отто: их рабочие столы стояли рядом, и спали они на одних нарах. Они и внешне были похожи друг на друга. Вообще-то в нашем обмундировании мы все, казалось, выглядели одинаково, но они чем-то выделялись среди нас. Достаточно было одного взгляда, одного поворота головы, чтобы друзья поняли друг друга. Они пользовались каждым свободным мигом, каждой возможностью, чтобы перекинуться словом, фразой (разумеется, на нашем условном языке), и всё же им никогда не надоедало беседовать друг с другом или просто сидеть рядом и молчать.

Эта дружба помогала им жить: они меньше других уставали на работе, режим в подземелье не так быстро разрушал их здоровье. Оба худощавые, смуглолицые, изрядно поседевшие и потрепанные нелёгкой жизнью, они поддерживали друг друга тем, что всегда были рядом, всегда вместе. Иной раз меня разбирало любопытство: хотелось знать, о чём они говорят, отчего их так влечет друг к другу? Однажды после работы я подсел к ним. И что вы думаете? Уже через полчаса я сбежал, а ещё через пять минут крепко спал на своих нарах. То, чему я стал свидетелем, показалось мне совершенно нелепым: двое уже немолодых людей, сидя чуть ли не в обнимку, с увлечением играли в ими же придуманную игру. Задача состояла в том, чтобы припомнить всех известных птиц. Нужно было видеть, как сосредоточенно копались они в памяти, извлекая оттуда самые замысловатые названия. Начав с какой-нибудь ласточки или домашнего селезня, они постепенно отдалялись от родного края и забирались в американские прерии или в африканские джунгли, чтобы вспомнить представителей тамошнего пернатого царства. В другой раз они коротали время, припоминая всех, каких только знали, рыб. Потом дошла очередь до цветов.

Может быть, это тоже была молитва, но молитва своеобразная. Целые вечера напролет проводили они на своих нарах, шепча друг другу какие-то странные слова, названия рыб или цветов, птиц или деревьев. Вспомнив какой-нибудь австралийский эвкалипт или редкую южноамериканскую певунью, они расцветали, словно от великой радости. Лица их озарялись счастливыми улыбками, взгляд становился мягким, чистым, исчезали – пусть на миг – морщинки под глазами, и смотрели они друг на друга так, словно только что встретились и очень рады знакомству.

А когда они уставали от игры (впрочем, это бывало редко), то предавались воспоминаниям о том о сём – рассказывали друг другу об опечатках, когда-то обнаруженных в солидных газетах и даже в академических изданиях, о нелепо сочиненных вывесках и рекламах. Тут уже не нужно было напрягать мозг, это был для них настоящий отдых.

Иной раз я ловил себя на том, что завидую им. Но это бывало не часто. Как правило, я, подобно остальным, после возвращения из мастерской бросался на нары и тут же засыпал.

А Вася всё чаще стал лишать нас этого единственного удовольствия. Ещё в мастерской он напоминал каждому члену комитета о предстоящем ночном разговоре. Обыкновенно такие разговоры велись глубокой ночью, когда меньше всего можно было ждать внезапного обхода караула, а обитатели камеры, ещё до конца не проверенные нами, в том числе и «капуцины» (о них я вам расскажу немного позже), уже крепко спали.

Надо сказать, что начальство наше стало заметно нервничать. Работы с каждым днём задавали всё больше. Иной раз комендант передавал в цех уже не отдельные детали, а весь, рисунок будущей гравюры для оформления какого-нибудь документа. Таким образом, то, что раньше было тщательно завуалировано, теперь почти не скрывалось. Бывало и так, что в течение одного рабочего дня нам трижды меняли задание: с утра мы выполняли гравюры по одному образцу, затем, ещё до обеденного перерыва, нам приказывали отложить прежнюю работу, заменяли её новой, а после обеда вдруг поступал ещё один срочный заказ.

То и дело открывалась кормушка, комендант вызывал нас по номерам и передавал рисунки. Мастер должен был сам разобраться в заказе и решить, как лучше его выполнить. Комендант считался по совместительству и нашим инструктором, но на самом деле он редко заходил в мастерскую и ни во что не вмешивался. Да и нужды такой не было. Мы все хорошо знали, что, по законам подземелья, невыполнение заказа будет рассматриваться как саботаж.

Как-то ночью мы собрались для беседы. Вася достал из-за пазухи вчетверо сложенный лист бумаги, передал его мне и велел прочитать вслух. Это был бланк консульского свидетельства одного из крупных государств для проживания в любой стране без права гражданства.

Такой бланк мог быть получен только из печатного цеха, о котором нам ничего не было известно. Говорили, что этот цех находится где-то над нами и имеет свою особую охрану. Никакой связи с его людьми у нас не было. И вот мы держали в руках бланк, доставленный оттуда, из печатного цеха! Цой взял у меня бумагу и принялся пристально, жадно разглядывать её. Губы его шевелились, вздрагивали… Шарль тоже нагнулся к бумаге, молча читая напечатанный на ней текст. Али прислонился к стене; голова его беспокойно поворачивалась то в одну, то в другую сторону, возбуждённый взгляд, в котором сквозили и тревога и радость, останавливался на всех нас поочередно – на Васе и Цое, на Шарле, Отто и на мне.

– Внимательно присмотритесь к узорам и водяным знакам, – сказал Вася. – Печать глубокая. Теперь взгляните на герб – он двухцветный. Его нетрудно сделать. Вероятно, завтра нам принесут заказ на штамп герба. Видите, как соединяются между собой детали?

Мы видели, конечно, мы все видели, но мысли наши были заняты не тем…

– С тонущего корабля крысы убегают первыми, – сказал вдруг Али и замолк.

Стало совсем тихо. Казалось, все люди, плотно забившие ячейки нар, вдруг проснулись и, затаив дыхание, прислушиваются, стараясь узнать, о чём мы шепчемся.

– Не будем мы этого делать! – вырвалось у меня.

– Они хотят обеспечить себя документами, чтобы потом отсидеться где-нибудь в тихом местечке! – пояснил Шарль.

Что ты думаешь по этому поводу, Цой? – спросил Вася.

Надо отказаться от работы! – сказал Цой и решительно протянул бумагу Васе.

Мы сидели молча. Каждый думал о том, что нам надлежит делать. Стоявший на посту болгарин Иван замер, прижавшись ухом к двери.

– Я думаю, что пока нет смысла рисковать, – сказал после долгого раздумья Вася.

Мы переглянулись. Позиция Васи показалась нам не только неожиданной, но и непринципиальной. В самом деле, зачем же он тогда собрал нас?

– Но если уж делать эти бланки… – начал было Али и вдруг осекся.

Было похоже, что ему одному известно, как решить мучивший нас вопрос.

– Уж если делать эти бланки, то надо… так!.. – снова проговорил Али и поднял над головой кулак.

Что он хотел сказать? Мне показалось, что никто ничего не понял. Но тут вмешался Шарль, до тех пор внимательно разглядывавший бланк:

Друзья, посмотрите на эти водяные линии, они чуть-чуть волнисты. – Он поднял бланк до уровня глаз, рассматривая его на свет. – Интервалы между линиями почти десять миллиметров. Я заполнил бы эти интервалы текстом из таких же водяных знаков. Теперь, в спешке, едва ли кто захочет тратить время на проверку!

– А ещё, – подхватил Цой, – а ещё надо сделать так, чтобы верхний бланк в каждой книжке был без этого, текста…

– Тут, может быть, и не обратят внимания, а там обязательно заметят! – сказал я.

– Где – там? – спросил Вася.

– Наверху.

– А не думаете ли вы, что бланки эти идут прямо на самолет, а оттуда – за границу, к тайным резидентам? Там они попадут в секретные сейфы, где будут дожидаться клиентов – тех самых больших начальников, которые сейчас ещё занимают видные посты в штабах и ведомственных канцеляриях фюрера!

Всё это Отто выпалил не переводя духа. Он разгорячился и совсем забыл об осторожности. Болгарин Иван отошел от двери, стал ближе к нарам и высоко задрал голову – так, видимо, ему было удобнее слушать нас и одновременно следить за тем, что делается по ту сторону двери.

Вася улыбнулся. Я уже обратил внимание на то, что наш вожак, прежде чем на что-нибудь решиться, обычно становился угрюмым, сосредоточенным и даже злым. Но вот в глазах его вспыхивала улыбка, освещая матовое лицо с чуть выдающимися скулами, покатым лбом и раздвоенным кончиком тонкого носа. Улыбка ширилась, и лицо становилось уверенным, решительным.