Александр Чаковский - Мирные дни Страница 11

Я снова занялся переоборудованием нашей комнаты.

Так началась наша совместная послевоенная жизнь. В тот первый день, когда я, усталая, огорчённая очередной неудачей, вернулась домой, Саша встретил меня так радостно, наша комната выглядела так чудесно, что я на какое-то время забыла о своих заводских делах.

Мы задёрнули занавески, зажгли свет. Изящные, тоненькие, нарисованные тушью на абажуре волшебные фигурки повисли над столом, и вся комната, залитая мягким, пропущенным через вощёную бумагу светом, приобрела не свойственный ей спокойный и уютный вид, наполнилась радостью и довольством.

Мы поужинали вдвоём. Саша торжественно вынул из-под стола бутылку шампанского, и потом начались воспоминания, и всё казалось дорогим и хорошим, но самым дорогим и самым хорошим было то, что мы видим теперь каждую минуту друг друга.

Так было во второй, и в третий, и в четвёртый вечер. Раньше жизнь для меня кончалась вечером, когда я уходила с завода. Возвращение домой, сон — всё это было лишь перерывом, паузой перед возобновлением жизни завтра. Теперь всё казалось иначе. Возвращаясь домой, я знала, что Саша ждёт меня, ждёт с нетерпением.

Он не раз говорил мне, что счастлив, очень счастлив и на фронте даже не мечтал о таком счастье. Он напомнил мне мои же слова о том, что справедливость должна восторжествовать, потому что в этом правда нашей жизни. И он сказал, что вот справедливость восторжествовала и что наше счастье и есть одно из проявлений этого торжества.

Я соглашалась с ним.

Однажды — это было на второй неделе после его возвращения — Саша спросил меня:

— Ты не знаешь, много ли народу работает в вашей редакции?

— В редакции? — переспросила я. — Нет, не знаю. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Я каждый день читаю вашу газету. Ну вот и заинтересовался. Профессиональный интерес.

Откровенно говоря, наша заводская газета мало интересовала меня. Она казалась мне сухой и казённой, описывающей какую-то внешнюю, поверхностную сторону жизни. Помню, как-то раз мы попытались заинтересовать редакцию нашим делом, но из этого ничего не получилось. Я сказала Саше:

— По-моему, скучная газета, я её редко читаю.

— Знаю, — кивнул Саша, — приходишь домой и никогда не спрашиваешь про газету. Я думал, что ты читаешь на заводе.

На этом разговор о газете прекратился. Позже Саша сказал:

— Сегодня я встретил одного своего фронтового товарища. Его фамилия Горохов. Сегодня вечером уезжает в такое место, где всякая география кончается. Можешь себе представить, обнаружилось, что на севере Якутии существует поселение под названием Русское Устье. Кстати, ты представляешь себе, что такое север Якутии?

Я отрицательно покачала головой.

— Я тоже не представлял, пока этот парень не рассказал мне, — проговорил Саша. — Так вот, от нас до Якутска надо суток четверо лететь на самолёте. А от Якутска, где нет никаких железных дорог, до этого самого Устья больше двух тысяч километров. И самолёт туда не долетает: нет посадочных площадок. Живут там якуты, чукчи, эвенки, и среди них маленькое русское поселение. Самое интересное то, что говор, обычаи этих русских сохранились в неприкосновенности чуть ли не с петровских времён. Однако Пётр Петром, а в дни войны устьинцы собрали в фонд обороны огромное количество мехов и всякой всячины. Считают, что эти русские — прямые потомки тех старинных русских мореплавателей-землепроходцев, которые доходили до мест и сейчас-то почти неизвестных. Интересно?

То, что рассказывал Саша, было очень интересно. Я слушала его, боясь проронить слово.

— Так вот, — продолжал Саша. — Ленинградский арктический институт отправляет в Русское Устье экспедицию. На два года. И этот самый Горохов увязался с экспедицией в качестве корреспондента. Представляешь? Зимой там мороз достигает семидесяти градусов. И никаких дорог… А он, кстати, только три месяца назад демобилизовался.

— У него есть семья? — спросила я.

— Семья? Не знаю. Впрочем, кто-то, кажется, есть, не помню только, жена или мать.

Поздно вечером, когда мы уже собирались спать, я сказала Саше:

— У меня из головы не выходит то, что ты рассказал об этом месте. Ну, в Якутии…

— Русское Устье? — подсказал Саша. — Да, романтическая история.

— И об этом Горохове. Воображаю, как ему будет тяжело туда добираться.

— Такова участь корреспондента, — заметил Саша. — Грош ему цена, если он не будет стремиться увидеть то, что никто до него не видел. Трудности не в счёт.

Саша потушил свет и задёрнул штору.

— Послушай, — неожиданно для себя самой спросила я, — а если бы тебе предложили такую поездку?

— Мне? — Саша помолчал немного. В темноте я не видела его лица. — Мне? — переспросил Саша. — Что ж, конечно, поехал бы. На фронте бывали более серьёзные командировки… Только у меня другой план.

Он помолчал немного и сказал:

— Как ты думаешь: что, если я попробую поступить в вашу редакцию?

— В нашу газету? — удивилась я.

— А что ж такого? Во-первых, у вас четырехполоска, газета солидная, — значит, работа найдётся. Потом — я никогда не любил большие, шумные редакции. Наконец, мне просто интересно присмотреться к жизни завода. Я думаю, что это пригодится мне и для книги, хотя в ней речь пойдёт о войне. И в конце концов хватит бездельничать, я хочу работать!

— Я думала, что ты хочешь ещё отдохнуть.

— Есть ещё одна причина, — тихо отозвался Саша, не обращая внимания на мои слова. — Ведь мы почти не видим друг друга. Ты с утра до вечера на заводе. Я пробовал подсчитывать часы, которые мы проводим вместе. Если не считать ночей, то получается до смешного мало. А так, ты подумай только, мы всё время будем почти рядом друг с другом.

Об этом можно было только мечтать — работать на одном заводе, иметь одно, общее дело. И как это мне самой не пришло в голову?

— Словом, — продолжал Саша, — я завтра же зайду в райком.

— А я пойду к Каргину и попрошу его помочь! — воскликнула я. — Ведь от него многое зависит.

В тот вечер я долго не могла заснуть. Всё было слишком хорошо. Счастье переполняло меня, счастье и любовь к Саше. А потом я заснула, и мне всю ночь снились снега, олени и какие-то люди с длинными русыми бородами.

Не знаю, что общего было между Василием Степановичем Каргиным и нашим старым мастером Иванычем, что объединило этих двух людей, разных по возрасту и совершенно непохожих друг на друга по характеру, но они были друзьями.

Я узнала об этом от Ирины тогда, когда она ещё лично не была знакома с Каргиным. Она по-прежнему жила на своей старой квартире, и Иванов по-старому был её соседом.

— Каргин-то каждое воскресенье у нашего Иваныча сидит, — сказала мне Ирина. — Странная дружба.

И вот совсем недавно я убедилась, что в отношениях Каргина с Ириной сыграл свою роль Иванов.

На другой день после нашего разговора с Сашей о заводской газете Ирина не вышла на работу. Не пришла она и на следующий день. Ирина заканчивала один расчёт, и ей разрешили два дня работать дома. Но к концу второго дня у меня накопилось много вопросов, разрешить которые могла только Ирина, и вообще я привыкла всегда иметь её «под рукой». И после работы я отправилась к ней, на Троицкую, — это было недалеко от завода.

В дверях я столкнулась с Иваном Ивановичем Ивановым.

— Ирина дома? — спросила я, сторонясь, чтобы дать старику выйти.

— Ирина Григорьевна? — переспросил Иванов, и мне показалось, что он посмотрел на меня как-то неприязненно или смущенно. — Дома она, дома работает. Скоро, в общем, будет. Идёмте, идёмте, — вдруг засуетился он, увлекая меня в коридор.

— Вы же уходить собирались? — заметила я.

— Да нет, чего там, так, в лавку сходить, — торопливо пробормотал Иванов, открывая ключом дверь своей комнаты.

— Ирина у вас?

— Да вы обождите, обождите, — торопился Иванов, слегка подталкивая меня в дверь, — Ирина Григорьевна сюда придёт. Она наказывала вам здесь обождать. А я в лавку, в лавку… — И, неуклюже повернувшись, Иванов боком вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.

Я ничего не понимала. Во-первых, Иванов был чем-то смущен, я никогда не видела его таким. Во-вторых, Ирина ничего не могла ему наказывать насчёт меня, так как не знала, что я приду. «Ну ладно, подожду», — подумала я.

Окно было раскрыто. Я подошла и села на подоконник. Было свежо — недавно прошёл дождь — и тихо: окна выходили в переулок. И вдруг я услышала голос. Говорил мужчина и где-то совсем рядом со мной.

— Нет, Ирина Григорьевна, считайте меня кем хотите, но я нарушу все обещания, все договоры и всё такое прочее. Вы не имеете права жить одна, одна во всём свете, только потому, что вы любили человека, которого уже нет… совсем нет.

Я вздрогнула, услышав этот голос, — я знала, кому он принадлежит.