Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона Страница 11

— Она — уникальная женщина! — воскликнул Капорале. — По крайней мере, я еще никогда не встречал и не слышал о подобной. Вы не поверите, но она еще и сейчас во время охоты, несмотря на свой возраст, даст фору опытному охотнику. Она искусная наездница и не боится даже самых диких лошадей, охотится впереди всех шталмейстеров, короче — настоящая вираго{62} в самом благородном значении этого слова.

Молодой человек, беседовавший с княгиней, теперь поспешил к компании и попросил старого поэта Капорале представить его семье, которой он уже намеревался нанести визит. Капорале заявил:

— Примите благосклонно, уважаемые дамы, моего замечательного молодого друга графа Пеполи из Болоньи.

— Мы слышали о вас, ваших благородных делах и вашей благотворительности,— сказала мать. — Когда встречаешься с болонцами, нет ни одного, кто не пел бы вам славу.

Граф изящно поклонился и ответил на эту лесть подобной же. Они пошли домой, где их ждал простой, непритязательный обед.

Есть характеры, которые, если и не отличаются силой духа, то все же привлекают сердца ненавязчивой благожелательностью и человеколюбием, а также тонким обращением. Граф принадлежал к их числу. Он сразу расположил всех к себе, как будто уже давно был членом семьи. Граф составлял приятный контраст со вторым чужеземцем, который казался хоть и благороднее, но не настолько знатным: в свободном, непринужденном поведении графа чувствовалось, что он с юности вращался в блестящих кругах, воспитывался дворянином, и большое унаследованное состояние с давних времен освобождало его от всякой нужды и от любого неудобства жизни. Другой гость, чьи живые глаза одухотворенно блестели, а губы так изящно улыбались, был более похож на ученого, профессора университета или на важное духовное лицо.

После обеда все направились в небольшую беседку в саду, где наслаждались свежестью дня и любовались видом красивых окрестностей.

— Здесь, в этом приятном обществе, — воскликнул Капорале, — нам нужно, как это сейчас стало модно, организовать небольшую поэтическую академию, где было бы можно импровизировать на любые темы. Если же сочинение не получится, то можно на ходу набросать небольшое стихотворение или поэму, если позволит муза.

Мать извинилась и ушла, Фламинио сопровождал ее. Остальные сели вокруг стола и Капорале предложил тему — «Сила любви».

Установилась тишина, все сочиняли, и когда листы были исписаны, Чезаре сказал:

— Я не поэт, а только шут, и об этом говорит мой сонет.

Капорале прочитал свое произведение. В сонете содержалось извинение, что поэт присягнул на верность пародии, но он льстит себя надеждой, что его стихи не покажутся фривольными, даже если в шутках и остротах он не достигает какого-нибудь Берни или других знаменитых поэтов.

Граф Пеполи произнес:

— Кто сейчас в Италии не слагает стихи? В круг воспитания всякого образованного человека входит умение это делать, и мы имеем большое преимущество в том, что наш прекрасный, изящно звучащий язык облегчает создание рифмы. Дилетант же, сам того не ведая, повторяет находки своих предшественников.

Утонченные стансы самого графа рассказали в нежных образах о неожиданном счастье на несколько минут превратиться в поэта в столь изысканном обществе.

Чужеземец прочитал сонет о том, что красота благородной девушки, сидящей рядом с ним, достоинство ее матери, встреча с великой княгиней, вид сада, созданного для божественного сладострастия и мечтаний, — все это побуждает его посягнуть на высшие звуки поэзии, однако муза качает головой и прикладывает палец к губам, шепча ему: «Именно потому, что ты счастлив и слишком упиваешься наслаждением, ты не можешь писать стихи в это мгновение; живи и будь доволен — сердечная боль и поэзия еще вернутся к тебе».

Виттория удивленно посмотрела на незнакомца и в задумчивости опустила глаза. Сонет показался ей превосходным, сочиненным настоящим поэтом. Затем она заговорила с большой живостью:

— Все вы, синьоры, и сам наш председатель даже не коснулись в своих стихах заданной темы и тем более не раскрыли ее. Все отделались вежливым извинением, что не могут сочинять. Лишь я, бедная, подчинилась, как и должны делать все мы, подневольные женщины, и, повинуясь, написала длинное неудачное стихотворение.

Она прочитала канцону, содержание которой было примерно таким:

«Всем управляет любовь — так говорят поэты и другие смертные. Я слишком молода, чтобы знать ее, слишком робка, чтобы ее вызвать. Как мне воспеть ее? Конечно, мне известно множество гимнов, прославляющих это божество, но есть и другие песнопения, в которых, напротив, обвиняют и поносят Венеру и Амура. Вот перед взором проходят старинные сказки и великие исторические легенды. Могущественное дитя голубей, величественная Семирамида{63} оказалась вдруг царицей Вавилона. Большой и красивый город был слишком мал для ее фантазий. И какой же восторг охватил ее душу, когда Семирамида вдруг обнаружила большие залежи золота, несметные богатства в своих кладовых. Художники, государственные деятели, слуги и горожане, каменщики, каменотесы и подручные были к ее услугам для того, чтобы осуществились ее царственные мечты. Так из этих сокровищ и ее фантазий возникло чудо света — Вавилон. Но если бы вдруг другой человек, такой же сильный и смелый, как великая царица, равный ей духом, решил возвести подобные дворцы, башни, висячие сады и вечные стены в своих владениях, располагая для этого лишь незначительными средствами? Получилась бы смешная несуразица, жалкая, презренная попытка, вызывающая усмешку или сочувствие к тем, кто строил. Так и в любви: когда ее могущественный полет фантазии соединяется со столь же великой созидающей силой (редкий случай), происходит чудо; иначе — исход плачевен. Отложи строительство и откажись от любви, если дух, который ты хочешь любить, поклоняться ему и принадлежать, не таит в своих глубинах божественных сил, через какие любовь только и может найти свое признание. Поэтому держись подальше от меня, прелестная Венера, со своими дарами, ибо только в царстве сказок живёт герой, чья душа могла бы светить мне, как золотой поток прекрасной дочери голубей, чтобы возвести до небес башни, дворцы и воздушные сады моей мечты».

Чужеземец поклонился в восхищении и поцеловал прекрасную руку поэтессы, граф тонко и изящно польстил, а Капорале воскликнул сердечное «Браво!».

— Теперь, — продолжил он, обращаясь к незнакомцу, — поделитесь с нами, как обещали, еще одним фрагментом — несколькими стихами из своей большой поэмы, над которой вы работаете, мой уважаемый друг.

Незнакомец вынул из кармана плаща несколько аккуратно исписанных листов со словами:

— Я хочу прочесть вам один эпизод своего сочинения и попрошу вас чистосердечно высказать суждение о нем, поскольку многие сведущие люди его уже раскритиковали или даже полностью отвергли.

Он начал читать об Эрминии и ее любви, когда Виттория вдруг с подозрением воскликнула:

— Как называется ваше произведение?

— «Освобожденный Иерусалим», — ответил незнакомец, смутившись и слегка покраснев.

— О, ради бога! — вскричала Виттория. — Так, значит, вы и есть тот самый Торквато Тассо, о поэме которого говорит уже вся Италия, подаривший нам много лет назад великолепного Ринальдо{64}, создавший божественную Аминту, из стихов которого коварный Капорале зачитывал отдельные фрагменты, например о Золотом веке. Ах, злодей! — повернулась она к тому, — значит, вы были настолько коварны, что скрывали от нас такого великого поэта?

— Это было сделано с добрыми намерениями, — промолвил, улыбаясь, дон Чезаре. — Зная, кто ваш гость, вы конечно же, сдерживали бы себя. Такова уж наша природа: мы прежде всего хотим угодить князю или великому человеку и не хотим показать свои слабости, не пытаемся противоречить. Если бы вы знали, кто этот незнакомец, то не стали бы спорить с ним. Ну а теперь вы старые знакомые, и я доволен тем, что способствовал этому, ибо вначале мой друг никак не соглашался с моим планом, считая неприличным входить инкогнито в почтенную семью.

— Мы должны преклонить перед вами колени, — воскликнула девушка, — так требуют приличия, когда божество удостаивает посещением убогую хижину смертного.

Она поднялась и стремительно подбежала к двери.

— Если я не сообщу матери и брату о том, какого гостя мы сегодня встречали, то как смогу потом оправдаться?

Когда мужчины остались одни, граф Пеполи умно и тонко признался Тассо, что считает большим счастьем личное знакомство с ним. Тассо был взволнован и, пожалуй, мог быть доволен похвалами, которые расточал ему с большим усердием и искренностью столь образованный человек. Появились мать и Фламинио, и он счел себя еще более обязанным, окруженный всеобщим уважением и вниманием, с радостью и удовлетворением продекламировать те знаменитые и прекрасные места своей поэмы, которые некогда были отвергнуты многими знатоками и критиками.