Князь Александр Невский - Ирина Александровна Измайлова Страница 11

– А нам что за дело до твоих ссор с Ригой и тамошними рыцарями? – закричал кто-то из толпы.

– Сам со Псковом договориться не можешь, зачем нас в ссору втягиваешь, князь? – вновь подал голос один из бояр с помоста. – Нам с ними ссориться нужды нет!

– Коли наша братия псковичи на Ригу не идут, так и мы не пойдём!

– И полки свои переславские от Волхова уведи! – густым басом воскликнул боярин в толстенной собольей шубе.

– Назад их верни, в Переславль! – петушиным голоском кто-то из простонародья.

И дальше площадь разбушевалась воплями:

– Не для того мы тебя князем сюда призывали, чтоб ты нас в войны втравливал!

– И чтоб нам чужих дружинников кормить!

Шум усиливался. Слышно было много возгласов, подобных первым. Вече взбудоражилось, и унять его казалось теперь невозможно.

Князь сжал кулаки, в ярости развернулся и пошёл прочь, не без помощи своих воинов пробившись сквозь людей, запрудивших помост. Вслед ему кто-то засвистел, а кто-то даже засмеялся.

Он не вошёл, а влетел в свой терем. Стремительно прошагал по внешней галерее, миновал оружейную комнату, пошёл дальше. За ним едва поспевал боярин Фёдор Данилович. Позади беспорядочно бежали несколько человек слуг.

Приметив, наконец, боярина Фёдора, князь на ходу полуобернулся, стал говорить:

– После такого отпора, что мне гордецы эти нынче на вече дали, я не могу более с ними жить и ими править. Слышь, боярин: они мне указывать стали – куда рать посылать можно, куда нельзя, да чтоб полки мои с Волхова убрал! Не желаю здесь оставаться! Поутру же с княгинею в Переславль уеду, а здесь наместниками Федю с Сашей оставлю!

– Помилуй, князь! – пытался возражать боярин. – Молоды ещё князья, сыны твои! Фёдору двенадцати не сравнялось, Александру только-только к десяти идёт, куда им без тебя Новгородом править?!

– А ты на что?! – взъярился князь. – Тебя оставлю им в помощь да Якима, тиуна их любимого. Будете, если что, им опорой. Дружины половину оставлю. И всё! Чтоб не спорил со мной!

Из женских покоев выбежала княгиня Феодосия, но и ей не удалось остановить взбешённого мужа, она лишь схватилась на ходу за его плечо, засматривая снизу ему в глаза:

– Почто ж так спешить, Ярославушко? Всё одно малыми силами на Ригу идти нельзя…

– И ты учить меня станешь? – уже без бешенства в голосе, но с печалью воскликнул Ярослав. – Сам разберусь. Ишь, как новгородцы кичатся своей волей, как любят себя… А чего б их воля без княжеской власти стоила?! Горланят, что твоё вороньё над падалью! Все тут равны, видишь ли! А вправду слушают и слушаются только тех, у кого денег много: вон, на помосте, первое слово у бояр самых богатых да у купцов-толстосумов… И они это волей называют?! Вишь, Феодосия, я ушёл, а они там всё вопят – угомониться не могут. Ну ужо пускай их… Ещё своё получат!

Обнимая жену, князь зашагал дальше, не замечая, как из-за угла выглядывают встревоженные, но и не менее заинтересованные Фёдор и Александр.

– Что б это значило? – смущённо спросил Александр брата. – Батюшка с матушкой уедут, а мы… одни здесь, что ли, останемся?

Но Фёдор, кажется, обрадованный нежданной вестью, тут же подмигнул брату:

– А что? Вот и поглядим, каковы мы с тобой князья!

Утром следующего дня братья стояли на галерее, закутавшись в тулупы, и смотрели вслед уезжающим отцу и матери. Широкое пространство Ярославова дворища было пустынно, заметено снегом. Ветер неутомимо гнал позёмку. Стремительно пересекая дворище, проносились верховые: впереди – князь с княгиней, за ними – дружина. Они пролетели через ворота, уносясь прочь из неспокойного города.

Юные князья и боярин Фёдор Данилович провожали их взглядом. Боярин широко перекрестился, левой рукой поправляя на голове Александра сбившуюся шапку.

– Господи Иисусе Христе, Сыне и Слове Божий, спаси нас, грешных, и помилуй! – шептал боярин. – Ох, неспокойно на сердце, ей-ей, неспокойно! Не стало б беды, Господи!

Александр поднял голову, снизу вверх посмотрел на своего воспитателя:

– Почто тревожишься, Фёдор Данилович? Что случиться-то может? Мы ж с тобой остались! Я да Федя. Если что, ты на нас положись!

Боярин ласково усмехнулся:

– На вас да как не положиться! Ладно, что на ветру стоим-то? В терем пошли.

Глава 5

Икусители

Первый удар колокола прозвучал как будто негромко, но раскатисто и протяжно. За ним последовал второй, он был уже гуще и звонче, так же колокол ударил в третий раз и четвёртый, без перерыва. И начал бить раз за разом, мерно, спокойно, низким своим голосом оповещая народ о начале службы. Это был благовест[7] Софии Новгородской. Следом запели большие колокола храма Параскевы Пятницы, Николо-Дворищенского собора. Откликнулись и прочие новгородские церкви. Голоса у всех были разные, свои, и в их хоре прихожане узнавали «свои» колокола, каждый знал, в какой из храмов, навстречу какому из этих голосов пойдёт, чтобы вместе со всеми встать на литургию.

В такое время во всём большом городе не выходили из домов и не шли на утреннюю службу немногие. Стражники, нёсшие караул на стенах и при княжеском тереме, тяжелобольные, коим было не подняться с постели. А ещё – иноземцы, приехавшие сюда торговать, те, кто исповедовал иную веру либо веры были той же, христианской, но латинского исповедания, а значит, к православной литургии пойти и не могли.

Четверо таких, непричастных к празднику литургии пришлых людей, сидели этим морозным утром на первом этаже постоялого двора, сооружённого уже лет двадцать назад при Новгородском торге[8].

В зимнее время число приезжих купцов сокращалось, к тому же, некоторые торговцы предпочитали, как в старые времена, ночевать прямо в своих лавках, точнее в тех, что им сдавали на время их пребывания в Новгороде местные купцы. И под крышей, и товар рядышком, а отобедать можно как раз на постоялом дворе. Поэтому места в жилых комнатах были, и порою их занимали приезжие, которые не собирались торговать, а прибывали в Новгород по иным, самым разным причинам.

Четвёрка чужаков выделялась высокими колпаками, сшитыми из тёмного сукна, длинными, чуть не до пят, чёрными кафтанами, подбитыми беличьим мехом, да сумками через плечо, которые чужаки не только не оставили в комнате на втором этаже, где ночевали, но, усевшись за тёсаный стол, не стали и снимать.

Они ели принесённый с собой хлеб и заказанных ещё вечером печёных карасей, пили горячий отвар[9] и вполголоса разговаривали промеж собой.

Но