Даниил Мордовцев - Гроза двенадцатого года (сборник) Страница 111

Этот важный инцидент внес некоторый разлад между дворами. Так прошло несколько недель. Копгресс открылся, а вопроса никто еще не затронул. Александр первый заговорил о нем с лордом Кэстльри. От лорда Кэстльри узнал уже и я. Я ему категорически заявил, что претензии России и Пруссии неприемлемы. Несколько дней спустя Александр сам заговорил со мной об этом. Он был, видимо, смущен, услыхав мой решительный ответ, но на исполнении намеченного проекта настаивал очень слабо и в конце предложил мне объясниться по этому вопросу лично с канцлером Пруссии. В тот же день мне сделал устное сообщение о том же и князь Гарденберг, подтвердивший иго нотой.

Мой ответ письменный был равен устному. Я Гарденбергу ответил то же, что и Александру. Князь, видя свои планы разрушенными, был очень недоволен. Он вообще был человек раздражительный и, кроме того, ему мешала природная глухота; он, верно, не совсем расслышал и понял мои слова; узнав же, что Александр защищает их проект не особенно горячо, и понимая, что благодаря этому планы их могут рухнуть, он решил прямо обратиться к Александру, взывая к его совести. Возможно, что царь мог счесть себя обиженным неправильным истолкованием слоя.

Этот случай вызвал Государя на очень странный с его стороны поступок. На следующий день после моего объяснения с прусским канцлером меня вызвал к себе рано утром мой Государь, чтобы передать мне, что у него только что был Александр. В первом разговоре об объявил Императору Францу, что считает себя мною лично обиженным и потому желает вызвать меня на дуэль. Император пытался ему доказать всю необычность такого намерения, но, видя тщетность своих слов, сказал, что если он остается при своем мнении, то, конечно, я готов буду принять вызов, против которого восстанет, конечно, мой разум, но от которого не позволит отказаться честь. Кроме того, Император настоял еще на том, что, прежде чем формально присылать мне вызов, Александр пришлет ко мне третье лицо для личных переговоров, и Александр на это согласился.

Я на это ответил Его Императорскому Величеству, что буду спокойно ждать дальнейших действий со стороны Русвкого царя. Не успел я вернуться, как мне доложили о приезде одного из адъютантов Александра, графа Озаровского, с поручением от государя передать мне, что Его Величество требует, чтобы я сказал прусскому канцлеру, что я передал ему мой разговор с Государем неправильно. Я попросил его, со своей стороны, передать Его Величеству, что никогда не возьму назад ни одного слова, если я уверен в правоте его, но если граф Гарденберг понял мои слова не так, как я этого желал, и передал их не совсем точно, то, конечно, я готов исправить происшедшее. Озаровский уехал. Вскоре после этого Государь прислал сказать мне, что не будет на балу, на который я пригласил всех государей и всех членов конгресса. В тот же день, при встрече с русскими министрами я передал обо всем графу Нессельроде. У него еще не было никаких инструкций по этвму поводу.

Конференции не прекращались, все шло своим чередом, как будто ничего не случилось, и закончилось тем, что король саксонский получил половину своих владений.

Этот странный инцидент не нарушил ни с какой стороны важных совещаний, происходивших пра конгрессе, и даже не подействовал на прекрасные отношения, царившие между Императорскими Дворами; но не так просто было с нашими личными отношениями;

Любя выезжать вообще, Александр особенно охотно посещал некоторые интимные кружки, где бывал и я. Мы встречались почти ежедневно и делали вид, что не замечаем друг друга. Скоро для посторонних наблюдателей, посещавших в то время салоны Вены, странность нашего поведения даже перестала бросаться в глаза — все привыкли к этому положению. Члены Императорской фамилии бывали у меня, на моих вечерах, и только один Александр отсутствовал. Окружающие как-то незаметно привыкли к мысли, что царь на меня дуется, а так как дела от этого не страдали, то даже любопытство дипломатических кругов, сначала насторожившихся, и то пропало за неимением пищи. Часто мне приходилось выслушивать косвенные намеки на то, что мне бы следовало сделать первый шаг к примирению, но я решил предоставить все это времени.

И на самом деле ссора наша тянулась до тех пор, пока случай огромной важности не перевернул всех событий Европы вверх дном.

Известие об отъезде Наполеона с острова Эльба я получил 6 марта в шесть часов утра с нарочным, посланным из Генуи. В донесении заключалось только известие о факте. Я сейчас же направился к своему Государю, а он приказал мне немедленно сообщить эту новость Александру и королю Прусскому. Я уже три месяца не бывал у Русского Государя. Меня приняли тотчас же. Я передал о случившемся и доложил о том, что поручил передать мне мой Государь. Александр высказался очень спокойно, с большим достоинством в том смысле, что и Его августейший еоюзник, так что нам не пришлось долго обсуждать вопрос о дальнейших планах действий. Решение было быстрое и категорическое.

Когда вопрос был решен, Государь вдруг обратился ко мне и сказал: «Нам ведь предстоит еще разобрать нашу личную ссору. Оба мы христиане, и наша Святая Вера приказывает нам забывать все обиды. Обнимемся и забудем все».

На это я возразил, что мне прощать было нечего, но забыть придется много и очень тяжелое для меня, а так как сам Государь в таком же положении, как и я, то я прощения просить не буду, а просто предложу все забыть. Александр обнял меня и просил меня вернуть ему мою дружбу.

Потом мы часто встречались, но ни разу не было сделано намека на нашу бывшую размолвку, и все пошло по старому. Весь 1815 год мы были так же близки, как и раньше, и встреча ваша в Ахене была очень дружеская.

Я хочу еще упомянуть о случае, происшедшем в 1822 году, который, пожалуй, лучше других поможет пролить свет на характеристику Александра.

Недель через шесть после Веронского конгресса явился я как-то вечером к нему для переговоров по текущим делам. Он казался очень взволнованным, и я справился о причине. «Я чувствую себя очень странно, — сказал Государь, — мне необходимо переговорить с Вами об одном, по-моему, очень важном вопросе, и я положительно не знаю, как к этому приступить». На это я ему возразил, что прекрасно допускаю возможность с его стороны волноваться каким-нибудь вопросом, но не могу себе представить, как он может затрудняться говорить со мной о нем.

«Дело в том, что это не касается никаких обычных вопросов повседневной политики, а только нас лично, и я боюсь, что вы не вполне ясно поймете мою мысль».

Только после долгих усилий Государь сказал мне следующие, памятные для меня слова: «Нас хотят разлучить, хотят разбить то, что связывает нас, а я считаю эти узы священными, потому что они во имя общего блага. Вы ищете мира для вселенной, а у меня нет больше желания, как поддержать его. Враги европейского мира не ошибаются и прекрасно понимают всю силу сопротивления, которую может оказать наш союз их хитрым планам, и им хочется уничтожить это препятствие во что бы то ни стало. Они отлично понимают, что прямыми путями этого не достигнут, и потому пользуются путями окольными. Меня упре-. кают в том, что я перестал быть самостоятельным и во всем слушаюсь только Вас».

Я горячо отвечал Александру, что все, что он имел честь сообщить мне, не было для меня новостью и что я, не задумываясь ни минуты, отвечу на лестно высказанное мне им доверие признанием, что я принуждеп подтвердить все только что им сказанное. «Вас, Ваше Величество, упрекают в том, что Вы слишком доверяете моим советам, а меня в том, что я изменяю интересам моей, родины ради Вас. Эти обвинения равносильны. Ваша совесть так же чиста, как и моя. Мы служим одной общей идее, одинаково ценной как для России, так и для Австрии и для всего человечества. Я уже давно служу мишенью для многих партий, и только союз таких двух держав, как наши, еще может сдержать могущую произойти общую неурядицу. Но, с другой стороны, Вы могли бы заметить, принимая во внимание мою почти исключительную сдержанность в личных отношениях, какое огромное значение я придаю нашей дальнейшей дружбе. А Вы, Ваше Величество, Вы бы желали, чтобы я изменил свое поведение?» — «Вот, вот, я этого и ждал, — прервал меня Государь, — если мне и трудно было начать с Вами этот разговор и признаться в своих затруднениях, то я сам давно решил не обращать на это никакого внимания и боялся только одного, как бы вы сами не пали духом».

Мы долго еще с ним после этого говорили о политике одной из существовавших тогда партий, имевшей многих единомышленников в России, даже среди приближенных Императора. По окончании разговора я дал слово Александру не поддаваться клевете и не изменять нашей Тесной дружбе, при этом Александр потребовал от меня еще, чтобы и я с него взял слово, что и он никогда не отнимет своего доверия ко мне. А тогда, в самом деле, партия движения, несколько честолюбцев и вся масса придворных рассчитывали, что благодаря этим толкам порвется связь между обоими Императорами и их кабинетами.