Лина ТриЭС - Третья истина Страница 12

— Тут уже нет французских… — рассеяно сказала Лулу. Она как раз вытащила из книги, про которую Виконт сказал, что она принадлежит ему, фотографию и принялась ее разглядывать. Нежные, тонкие черты уже немолодого лица, длинная изящная шея, вопрошающий взгляд выразительных миндалевидных глаз, чуть приоткрытый рот… То ли сейчас улыбнется, то ли заговорит. Очаровательная, всем обликом удивительно притягивающая к себе дама… Да ведь Лулу уже видела ее где-то! Ну, конечно же! На портрете в зале…. Это — ее бабушка, Елена Александровна???

— Придвинь книги, будь любезна, или передавай по одной… — Виконт, не глядя, протянул руку, но она повисла в пустоте.

— Вы купили эти книги в магазине?

— Разумеется, в свое время. Ну, давай!

Не получив ничего и на этот раз, он приподнялся посмотреть, чем там, за грудой книг, занимается его нерадивая помощница. Та подняла глаза от фотографии:

— Но ведь это — бабушка. Здесь, в книге — бабушка.

— Какая бабушка??

Лулу повернула фотографию так, чтобы он мог видеть, и на обороте прочла французскую надпись:

«Поль, милый, помните о вашей крестной, не делайте глупостей, и да хранит Вас Бог. Э.К»

Узкие буквы с росчерком немного выцвели, и Лулу подумала, что они тоже постарели, но такие же красивые, как бабушка.

— Крестная… — Виконт бережно взял в руки снимок.

Лулу было примолкла, но молчание становилось таким долгим, что она решилась:

— Это она вам подарила? Это вы — Поль?

— Что? — очнулся от задумчивости Виконт.

— Бабушка это вам подарила? На память?

— Ты знала ее, Александрин? — вместо ответа спросил Виконт.

— Не помню… я портрет видела в зале, но я знаю, она необыкновенная была, хорошая, правда?

— Да. Очень. — Он взял из рук Лулу книгу и снова вложил туда фотографию.

— Вот здесь она всегда и лежит, еще с Италии…

— А я думала, что вы эти книги только что купили…

Шаховской улыбнулся: — Прямо с портретом? Нет, это книги из Петербурга, они были у Семена… Васильевича. Это твой дядя, — пояснил он в скобках. — Предупрежу твой вопрос. Я жил там раньше, оттого моя книга среди этих. А фотография здесь потому… ведь я — вос-питан-ник! — подмигнув, напомнил он Лулу ее же слово. — Не сразу вспомнил, что моя крестная — твоя бабушка. Ну, как? Любопытство удовлетворено?

Нет, Лулу хотела спросить еще очень многое: что он делал в Италии, почему надо было привозить книги сюда, каких «глупостей» боялась бабушка, еще и еще! Но что-то удержало ее от дальнейших расспросов. Может быть, подчеркнуто доскональное объяснение, а, может быть, непривычная грусть в глазах всегда веселого и уверенного Виконта. Хотя он и улыбается снова и называет ее Александрой Невской и Афиной, Лулу же чувствует, что ему невесело!

Поэтому дальше она помогала ему молча. Расставляла книги на полках, пододвигала новые издания, пока старые часы не проскрипели пять раз.

Напоследок он бросил:

— Все. Конец. Спасибо за помощь! — И сразу ушел.

ГЛАВА 6. ВИДИШЬ ЛИ, АЛЕКСАНДРИН, ВОЙНА!

В течение нескольких следующих дней Лулу непрерывно читала, писала, зубрила, отвечала уроки, получала новую порцию заданий и снова погружалась в книги. Вечером долго не засыпалось: в ушах гудел металлический голос, прямой длинный указательный палец тыкал прямо ей в лицо. «Я жду только русской речи! Запомните, ничего другого! Ужасающая безграмотность! Вы меня приводите в ужас! Не знаю, не знаю, сможете ли вы вообще усвоить то, что я вам даю!».

Лулу сначала тоже приходила в ужас по этому же поводу, а потом погрузилась в безнадежное уныние. Теперь отец и мать с полным основанием могли сложить с себя надзор за ее поведением. А она еще радовалась, что не наказывают, не ругают. Какое наказание может сравниться с каждодневными отупляющими занятиями, практически без перерывов, а главное, без надежды что-то понять и усвоить. Она вообще почти перестала показываться в «парадных» комнатах и за всю неделю могла по пальцам пересчитать мгновения, когда была предоставлена самой себе.

Как-то на Клару Ивановну напала мигрень. Она, охая и ахая, повторяла со злостью: «Адские муки!» и улеглась на диване с платком на лбу. Лулу, чувствуя себя виноватой в том, что ей совсем не жалко учительницу и нет сил самостоятельно повторять, повторять и повторять урок, выбралась в коридор и пошла на голоса, раздающиеся из гимнастического. Шаховской занимался там со старшими братьями, и в ту минуту, когда она заглянула в приотворенную дверь, что-то выговаривал Виктору. Дмитрий, с делано-равнодушным видом стоял чуть поодаль. В такой ситуации Лулу не решилась обратить на себя внимание, она и так чувствовала после работы в библиотеке какую-то неловкость при случайных встречах с «виконтом». Она только постояла немного у дверей, стараясь разобрать, о чем идет речь, но говорившие находились далеко от входа, и ничего слышно не было, тем более что говорил фактически он один, а речь его, хоть и отличалась особой четкостью, но громкой не была.

Обидно было уходить вот так, ни с чем, но делать нечего. Пришлось вернуться. Клара Ивановна ее еще и отругала сквозь стоны за нерадивость, сообщив: «В вашем возрасте я не давала себе ни минуты передышки».

В другой раз наставница задержалась, развивая перед снисходительно ей внимавшей Евдокией Васильевной преимущества своего интенсивного метода обучения. Лулу, в полной мере ощущавшая на себе особенности этого беспросветного метода, не стала дожидаться, пока Клара Ивановна наговорится и от теории перейдет к практике. Проскользнула в сад, который стал для нее полузапретной зоной.

Прогулки в саду случались у нее теперь только с Кларой Ивановной. «Нечего приличной девице делать одной в саду. Не на свидания же бегать…». Но каждый раз, когда наставница считала, что «ребенок» получил достаточную порцию знаний, она отправлялась вышагивать с Лулу по дорожкам сама, неутомимо прорабатывая ее на ходу. Госпожа Граббе подчеркивала, что ничего общего с гувернанткой не имеет: «Вы, девочка, должны твердо усвоить: с вами занимается не домашняя учительница, а преподаватель. Да, да, преподаватель женской гимназии».

Итак, покинув своего преподавателя, Лулу, наконец, очутилась в саду одна. Бежать к дяде Грише нет времени. Посмотреть, покраснела ли смородина — тоже, кусты далеко в глубине сада. Можно проверить, все ли на месте в тайнике. Высокие деревья шелестят, кажется, в самом небе, кусты, усыпанные нарядными желтыми цветами, выглядывают из-за дерева громадными букетами. А кто это копошится там, у корней кряжистого суковатого дерева? Наверное, Рекс. Лулу уже давно простила ему куклу, чтó он, бедняга, соображал… а сейчас есть с кем поиграть. Лулу посвистела. Из густой травы, удивленно оглядываясь, вылез Коко. Обычно встретить его одного практически невозможно, Доминик совсем не отпускает сынулю от себя. Для мужского воспитания он еще маловат, и к тому же Курнаков уже сейчас смотрит на него, как на пропащего. Пухлый, изнеженный, плаксивый, он представляет собой явно плохое сырье для создания полноценного офицера. Сначала отец кричал, требовал перестать портить сына, «развращать мальчишку». Как-то раз тетка, как бы полушутя, заметила: «А что, раньше младшего всегда по духовной части направляли. А Николаша для священника всем подошел». Как ни странно, эти слова произвели впечатление на господина Курнакова, он попросту махнул рукой на младшего сына, называя его теперь не иначе, как «попиком». Почему Коко сейчас не рядом с маман, Лулу не знала, но даже обрадовалась неожиданной встрече. Когда то в Рамбуйе она с удовольствием играла с малышами пансионского сторожа.

— Коко, ты спишь здесь, в траве, что ли? — приветливо спросила Лулу. Брат молчал, насупившись, и, судя по всему, собирался удрать.

— Я знаю такую интересную игру! Смотри! — Лулу взяла его за руку. — Берем камешки…Неси. Вон, с дорожки, видишь, какие красивые?

Коко вразвалку, с тем же надутым лицом, двинулся к бордюрчику из гальки, окаймлявшему дорожку, выковырял несколько камешков и протянул сестре. Та, очень довольная успешным началом, стала оживленно объяснять ему правила игры:

— Подбрасываем один, стараемся, пока он летит, схватить другой…

Она не заметила, как подошел совершающий ежедневную обязательную прогулку отец. Зато его сразу приметил ее слушатель. Глаза воровато забегали по сторонам. Он раздул и без того толстые губы и внезапно заковылял куда-то в сторону:

— Мамá! Она ко мне пристает, говорит, вынимай камни, я сижу, а она пристает. Скажи ей!

До крайности пораженная Лулу поднялась, ловя ухом его затихающее канюченье. В ту же секунду отец схватил ее за плечо:

— Тебе что, делать нечего? Что от мальчишки хочешь?

С Коко, которого Доминик, все-таки, своему языку обучила, она, конечно, говорила по-французски. От волнения и необходимости резко перейти на русский язык, Лулу не смогла сразу подобрать слова. Губы ее не слушались. Наконец, она произнесла: