Юрий Качаев - Синее железо Страница 12

Среди сановников пробежал ропот.

— Если поступить так, как ты говоришь, — недовольно сказал император, — рухнут вековые устои государства. Реку нельзя напитать солью, сколько ее ни высыпь. Народ не сделаешь довольным, сколько ему ни дай.

Император помолчал и махнул рукой:

— Ступайте все. Мы должны подумать…

Облако проплывало низко, и отряд Ли Лина вошел в него, как в молоко. Сразу стало холодно и сыро. Фигуры воинов казались расплывчатыми, серыми тенями.

Туман заглушал голоса и шаги, они звучали неясно, словно сквозь войлочную прокладку.

Пошел дождь, потом он сменился мелким колючим градом. Тропа обледенела. Идти дальше становилось опасно, и Ли Лин приказал сделать привал.

Усталые солдаты, мечами сколов наледь, засыпали прямо на тропе. Во сне они безотчетно поджимали ноги, потому что тропа вилась по узкому каменному карнизу.

Ли Лин тоже задремал, прислонившись спиною к скале. Перед ним горел небольшой костер, и сидевший рядом ординарец Сыма Гай изредка подбрасывал в огонь веточки кипца. Кроме кипца, на известковых скалах ничего не росло.

Костер излучал мягкое тепло, и, наверное, поэтому перед сомкнутыми глазами Ли Лина стали одна за другой проплывать забытые картины. Он увидел родную реку, тихую и зеркальную. На берегах ее шуршала зеленая осока и кудрявились плети бобов.

Ли Лин шел прибрежным лугом, заросшим имбирем, душистым ирисом и цветом шэгань. Над водой реяли ярко-синие стрекозы с выпуклыми, словно навсегда удивленными глазами.

К берегу, пугливо озираясь, подошел олень и стал пить. Напившись, он долго стоял задумчивый, и с его добрых губ падали медленные прозрачные капли. У Ли Лина был с собою лук, но он не стал стрелять, а только хлопнул в ладоши. И олень, закинув на спину тяжелые рога, в несколько прыжков скрылся в тополевой роще…

Сыма Гай коснулся плеча Ли Лина, и тот открыл глаза.

— Туман рассеялся, — сказал юноша.

Ли Лин поднялся на ноги, разминая занемевшую спину. Солдаты тоже нехотя вставали и принимались размахивать руками, пытаясь прогнать озноб.

Скоро отряд двинулся в путь. Скалы, нависшие над карнизом, были усыпаны каплями росы, похожими на зерна горного хрусталя. Изредка из-под ноги воина срывался камень и летел вниз, в бурлящий, белопенный поток. Течение реки было здесь настолько сильным, что даже большие камни делали несколько рикошетов, прежде чем погрузиться на дно.

Одна из таких вот речек поглотила последние запасы пищи. Ли Лин взял с собой из лагеря небольшое стадо баранов. Их гнали в хвосте отряда, и солдаты надеялись досыта поесть, когда выйдут к Сеньгинскому ущелью. Но вожак, старый желтоглазый козел, сорвался с тропы, и за ним попрыгало все стадо.

Теперь, чтобы не умереть с голоду, оставалось одно: любой ценой отбить хуннуские обозы, даже если их охрана втрое сильнее.

К вечеру третьего дня Ли Лин вышел из отрогов Сеньги на степную дорогу и отправил вперед разведывательный отряд. Разведчики скоро вернулись с вестью, что обозы расположились лагерем в десяти ли отсюда. Сколько в лагере охраны — сказать трудно. Но скорее всего, немного. Ведь шаньюй не ожидает нападения с тыла.

Ли Лин действовал быстро и решительно. В сумерках его отряд незамеченным подошел почти вплотную к лагерю и окружил его. В лагере горели костры, и ветер доносил до китайских солдат мучительно-приятный запах жареного мяса. От этого запаха кружилась голова и во рту скапливалась голодная слюна.

По команде Ли Лина солдаты бегом двинулись на лагерь. Хунну в панике метались в кольце, крича и хватаясь за оружие. В свете костров они представляли отличные мишени для китайских лучников. Только немногие успевали вскочить на коней и тут же вновь сползали на землю, пронзенные стрелами и дротиками.

Схватка подходила к концу, когда случилось непредвиденное. Один из хунну, бородатый человек огромного роста, закованный в железный панцирь, выхватил из костра пылающую головню и сунул ее в морду ближайшему верблюду. Животное шарахнулось в сторону. Раздался треск сломанной повозки и истошный крик боли, подхваченный вдруг со всех сторон. В мгновение ока весь скот, привычный к шуму битвы и до этого смирный, взбесился. С диким ревом волы и верблюды ринулись в степь, разорвав, как паутину, кольцо китайских солдат. И в эти разрывы бросились следом уцелевшие воины, пешие и конные.

Перед глазами ошеломленного Ли Лина на огненно-красном жеребце промелькнул и бородатый великан-латник. Меч, поднятый над головой латника, тоже был красный. Ли Лин не успел еще натянуть лук, как всадник уже пропал, растворился в темноте…

Спустя полчаса китайские солдаты сидели вокруг тех же костров и готовили ужин. Опрокинутые повозки были снова поставлены на колеса, раненые перевязаны, а убитые и растоптанные насмерть положены вместе и накрыты войлоками.

В тишине негромко перекликались часовые, да где-то спросонья вскрикивала птица бормотушка. Ли Лин сидел у костра, подперев голову коленями, и размышлял о постигшей его неудаче. Он рассчитывал, что шаньюй узнает о потере обозов не сразу, а лишь после своего разгрома. Теперь же об этом нечего было и думать. Скоро нужно ждать гостей. А может быть, шаньюй уже разбит и остатки его войска бегут по Сеньгинской дороге? Тогда их здесь ждет достойная встреча…

Ли Лин завернулся в плащ и лёг ногами к огню. Над головой помигивали холодные колючие звезды. Военачальник смотрел на них, и опять вспоминалась ему родина и полузабытые стихи:

Красные бобы в долинах Юга

За весну еще ветвистей стали.

Наломай побольше их для друга

И утешь меня в моей печали…

Сон Ли Лина был глубоким и спокойным.

А в этот самый час армия императора под покровом темноты входила в крепость Май, чтобы укрыться от хунну за толстыми надежными стенами. Предательство совершилось.

Глава 9

Благородство человека отражается в его глазах, заботы и печали — в его лице, а успехи и неудачи зависят от его решительности.

Сыма Цянь

Вырвавшийся из окружения Артай без устали нахлестывал плетью своего измыленного жеребца. По приказу Ильменгира он сопровождал в тыл пленного китайца. Возвращаться в тот же день было поздно, и Артай решил заночевать с обозами.

Никто в стане не ожидал ночного нападения. Люди, назначенные в дозор, сидели вместе со всеми у костров в ожидании ужина, когда из темноты вдруг посыпались стрелы и дротики.

Откуда взялся китайский отряд, Артай не понимал до сих пор. Да и думать об этом не хотелось. Он знал только одно: надо как можно скорее предупредить шаньюя, что в тылу у хунну появилась опасность.

Артай слезал с коня, только когда приходилось перебираться через ветхие неогороженные мосты. Все они были устроены одинаково: четыре нетолстых бревна, закрепленные в концах тяжелыми валунами, составляли основу моста. Полотном ему служил валежник и плоские камни.

Конь храпел, упирался в поводу, и в косящих его глазах дрожал отраженный свет полуночного месяца. Перейдя мост, Артай снова брался за плеть.

Иногда в нем рождалось смутное чувство, что он напрасно торопится известить шаньюя. Пусть император разобьет хунну, и тогда они, побежав назад, погибнут в степях все до единого. Народ Артая только выиграет от этого и навсегда избавится от сильного и беспощадного врага. Но другой голос говорил воину: «А ты подумал, что станется с Антон, твоим побратимом? Мальчик погибнет, и в его смерти будешь виноват ты». «Вспомни и другое, — твердил тот же голос. — Вспомни слово, данное шаньюю, когда он подарил тебе жизнь: «Клянусь Солнцем и тенями предков, я буду твоим верным воином и пойду за тобой в любую страну, только не в землю динлинов!» Подумай хорошенько, Артай, сможешь ли ты простить себе двойное вероломство».

И он снова пришпоривал аргамака.

В хуннуский стан Артай попал под вечер следующего дня. Конь у него пал, и остаток пути пришлось проделать пешком. Покрытый с ног до головы белой известковой пылью, Артай подошел к шатру шаньюя. Дорогу ему загородили два горца-кимака.

— Важная весть для нашего владыки, — сказал Артай и облизнул губы. — Только дайте сначала попить.

Напиться ему принесли, но в шатер не пустили.

— У шаньюя посол императора, — сказал один из горцев. — Подождешь.

— Ждать нельзя. Я скакал день и ночь и насмерть загнал коня.

— Подождешь, — грубо повторил кимак и тупым концом копья толкнул Артая в грудь. — Отойди в сторону!